Группы русского рока, в той или иной степени испытавшие влияние "The Cure"

Константин Кинчев в 80-е увлекался «новой волной» и сделал свою версию песни «The Cure» «Kyoto Song» — «Театр теней» с «Шестого лесничего». Ему кажется она интереснее оригинала с холодноватым вокалом Роберта Смита. Кинчев очень ответственно относится к вопросу об авторских правах, потому авторство «Театра теней» на обложке «Шестого лесничего» поделил между собой и «The Cure», о чем в интервью всегда говорил, не скрывая. Отголоски поп-периода «The Cure» середины 80-х легко различить на самом нетипичном альбоме «Алисы» «Энергия», записанном во времена тандема Кинчев-Задерий. Но в целом творчество «The Cure» его привлекало менее сильно - ему больше нравились «The Sisters of Mercy». Сейчас у Константина Евгеньевича хоть и есть в айподе все альбомы родоначальников готической музыки, но он их не слушает. Единственная, пожалуй, группа, к которой у Кинчева была, есть и будет любовь - это «Black Sabbath», которая в школьные годы больше всего повлияла на становление будущей рок-звезды.

Впервые записи «The Cure» Лева и Шура услышали году в 1987-м. Это был альбом «Faith», из пост-панкового периода группы начала 80-х. Коллектив понравился друзьям безоговорочно и абсолютно сразу. А когда они увидели, как Роберт Смит выглядит, — еще больше понравилась. В 80-е и в начале 90-х, до того как Александр Уман (а именно так в действительности зовут музыканта, который всем известен как Шура Би-2) переехал в Австралию, на гитаре он учился играть именно по кьюровским ходам, по их моделям, даже звук, примочки подбирал, как у них. Конечно, на «Би-2» они повлияли очень сильно. Особенно в первом одноименном альбоме это слышно. Даже в песне «Варвара» — если послушать, как гитара звучит.
В 2007 году Шура в первый раз попал в Мельбурне на The Cure — и это был один из лучших концертов в его жизни. Группа была вчетвером, без клавишника, играла трехчасовой сет на площадке типа «Олимпийского». После этого ушли на десять минут, а потом вернулись и сыграли первый альбом полностью. Сорок пять минут еще на бис получается. По мнению Шуры, Роберт Смит на концерте круче, чем Крис Мартин, «Jamiroquai», кто угодно, то есть это один из самых крутых вокалистов вживую. Секрет популярности группы в русском роке, по мнению Шуры, в мрачных минорных аккордах. Они очень хорошо легли на петербургскую (ленинградскую) погоду.

Знакомство Олега Нестерова с «The Cure» началось с альбома «Disintegration». В 1989 году он сидел на базе без музыкантов, потому что «Мегаполис» находился в творческом кризисе. Это была страшная зима, Олег один, играл на гитаре, водил по струнам. Сам Нестеров, кстати говоря, в общем-то, не гитарист, а с гитарой управлялся всегда, водя горизонтально, соединяя ноты по всей длине грифа. Послушав альбом «Disintegration», Нестеров вдруг понял, что у него есть единокровные братья. Во-первых, этот парень тоже возит по струнам, не умея играть, во-вторых, он так же купается в обертоновых сочетаниях.
В поисках вдохновения Нестеров переслушал все их альбомы, пересмотрел все фильмы, концертные, не концертные, с их участием. Познакомившись с Найком Борзовым, когда тот еще был известен узкому кругу людей, Олег получил от него фильм, где как раз идет история о том, как англичане снимают клип «Pictures of You» на какой-то горе. Едут в каком-то рафике, останавливаются в горном отеле, а потом на съемочной площадке снег, пальмы стоят, все это освещено софитами, а они снимают на маленькую восьмимиллиметровую кинокамеру. Это было как раз три года после того, как «Мегаполис» практически то же самое сделал в клипе «Я весна»: тоже зима, снег, горнолыжная гора, тоже купания в снегу, тоже была долгая и нудная поездка, умирают камеры, потому что они были на пружинках.
После того, как вышла песня «Там», спетой со Львом Лещенко — все говорили, что это тоже «The Cure», хотя на самом деле в большей степени вдохновение шло от английской группы «Wire». Как бы то ни было, когда «Мегаполис» был популярен, до конца 90-х «The Cure» были музыкально для него очень хорошими друзьями, соратниками и иногда советниками.

В отличие от коллег из 80-х «Смысловые галлюцинации» уже больше увлекались звуком The Cure, нежели внешним видом. В 1990 году группе, которую тогда даже в родном Свердловске толком никто не знал, их подруга привезла из Америки кассету с альбомом «Disintegration». Она сказала, что вся молодежь там ходит в невероятном виде, с черными ногтями, с прической соответствующей, да и сама приехала уже такая. С этого альбома в Свердловске началась настоящая эпидемия The Cure. Потом через пару лет в руки попали первые концертные видео группы The Cure — «The Cure in Orange», где еще было не совсем пафосное звучание, сырое, многое старых песен — тогда они звучали достаточно свежо, несмотря на то что уже были супергруппой. Музыканты практиковали изучение английского языка перед поступлением в университет и, понятное дело, переводили разные интервью. В том числе — интервью Роберта Смита журналу NME. Оттуда Сергею Бобунцу запомнилась одна фраза: Смит говорил, что солнцезащитные очки для рок-музыканта — не часть имиджа, а единственная возможность скрыть постоянный недосып и похмелье. Спустя десять лет, когда «Смысловые галлюцинации» стали уже не местными, всероссийскими суперзвездами и начали ездить на гастроли, Сергей это прочувствовал на своей шкуре.
Если постоянно слушать чью-то музыку, ты неизбежно начинаешь копировать ее манеру, и, конечно, в «Галлюцинациях» это очень узнаваемо, особенно в альбомах этак десятилетней давности. Группа взяла этот прием The Cure, который все использовали, когда попсовые мелодии сопровождаются мрачными текстами.

The Cure лидер "Танков" Леха Никонов услышал, когда ему было лет 18, а то и меньше, в машине у друга-фарцовщика. Друзья ехали за тремя килограммами дури в Ленинград. Это был альбом, «Seventeen Seconds», песня «M». Простота аранжировки, мелодии, аккордов — все это поразило. На одной стороне кассеты был «Seventeen Seconds», а на другой — «Disintegration». «Disintegration» Алексей тогда не понял, музыка показалась слишком помпезной, а вот «Seventeen Seconds» был как раз-таки очень близок к панку. Позже, конечно, Никонов больше «Disintegration» стал ценить, как альбом, в котором очень много воздуха. Он бы его сравнил с полотнами Моне, вообще с импрессионистами. Впервые воздух в музыку впустил Мартин Хэннетт на альбоме Joy Division «Unknown Pleasures» — а на «Disintegration» этот воздух превратился в ветер.
Леха Никонов: "В том, что The Cure повлияли больше прочих на русскую музыку, есть два аспекта. Во-первых, эту музыку очень просто сыграть — и при этом в ней есть мелодии, которые легко запоминаются. Роберт взял у панка все, что мог, и убрал то, что мешало обычным людям его слушать: грязный звук, матерные тексты. И, наоборот, добавил сентиментальности, меланхоличности. Во-вторых, заслуга всей волны 1980-х — в отказе от негритянских корней, от блюза. И я полагаю, что заслуга именно Роберта Смита в развитии музыки 80-х очень велика".
В начале 90-х Никонов музыкой вообще не увлекался. Ему казалось, что это удел неудачников, хотя он и сейчас такого мнения придерживается. В 98-м году Леха изменил свое представление о жизни. Тогда он услышал «Pornography», который до сих пор считает своим любимым альбомом после «Faith». На первый альбом «Последних танков в Париже» The Cure повлияли.
Леха Никонов: "Меня всегда удивляло, что русские группы не признаются в этом. Русские рок-группы 80-х годов буквально воровали у The Cure идеи, звук, гитарные проигрыши, звучание баса — и ни один из них не сказал спасибо Роберту Смиту. Я буду первым. Я хочу сказать, что все, что я в молодости сделал, на 40 процентов под влиянием Роберта Смита".

«Агата Кристи», конечно, первыми приходят в голову при разговоре об отечественных подражателях The Cure. И не случайно: и внешний вид, и мелодика, и тематика, и вокальные манеры братьев Самойловых явно многим обязаны Роберту Смиту.
Первый раз Самойловы услышали The Cure в 1989 году, когда увидели клип на песню «Lullaby» в эфире «Программы А». После этого была заграничная поездка в Глазго, где купили альбом «Disintegration». И где-то с 1989-го по 1991-й это для Глеба Самойлова это была самая любимая группа. Младший из братьев не знает, повлияли ли на них The Cure, потому что еще до этого клипа у него была манера тоже носить рубашки навыпуск и устраивать на голове полный бардак. Поэтому, когда он увидел, что человек в Англии поступает так же, и уже давно, его это с ним породнило.
Глеб Самойлов: "Прямых копирований музыки The Cure у нас не было. Я знаю огромное количество московских, питерских, екатеринбургских групп, которые снимали стиль и гитарную манеру Смита один в один, не стесняясь этого. Почему The Cure так сильно повлияли на многих русских музыкантов — это вопрос не ко мне, а к социологам и психологам. Может быть, потому, что соло Смита можно играть, водя одним пальцем по струне".

Для Летова, который с шести лет начал слушать всевозможный рок, а в начале 80-х, живя в Москве, приобщился к джазу и авангарду, постпанк и новая волна стали настоящим открытием. Примерно в 1984–85-м году он был просто болен этой музыкой, особенно ценил Adam and the Ants и Siouxsie and the Banshees. Отстраненность, холодность и при этом дикая надрывность при полном отчуждении — вот что было ему в тот момент так близко. Страшно переживая свое духовное одиночество в Омске, он внезапно нашел товарищей, которые также были помешаны на новой музыке, — это были Константин Рябинов (Кузя УО) и Александр Клипов (Иван Морг). Так что в каком-то смысле «Гражданская Оборона» родилась из общей любви к новой волне. И хотя группа The Cure не ходила у него в любимчиках, Летов всегда отдавал им должное, больше всего выделяя альбомы «Three Imaginary Boys», «Seventeen Seconds» и «Pornography».
Что же касается прямых влияний и заимствований, пожалуй, к летовскому творчеству такие понятия вообще малоприменимы: даже когда он сильнейшим образом увлекался каким-то стилем или группой, их идеи перерабатывал до неузнаваемости. Тем не менее рисунок игры ритм-секции его явно впечатлил: ранняя «Оборона», та, где на барабанах стучит сам Летов, своими скупыми, резкими, хлесткими ударными напоминает именно ранний The Cure.
Любовь Летова к постпанку и, в частности, интерес к The Cure хорошо иллюстрирует история, произошедшая в 1987 году: во время рок-фестиваля в Симферополе получилось так, что Летов, Янка и Лукич лишились вписки и вынуждены были скитаться, жить на главпочтамте и питаться объедками в столовых. В какой-то момент Летову сообщили, что в Киеве его ждут давно заказанные им винилы The Cure, кажется, «Boys Don't Cry» и какой-то еще — и Егор, невероятно счастливый, достал из потайного карманчика засаленных штанов заветную сотку. Это, конечно, вызвало шок и недоумение окружающих — человек жил впроголодь, бродяжничал, но отложенные на альбом деньги потратить не посмел!

The Cure, безусловно, были одним из самых значимых коллективов в жизни молодого Ильи Лагутенко. До такой степени, что он не только хотел иметь все записи и пластинки, — на единственной майке с чьим-либо изображением, которая у него когда-либо была, фигурировал как раз Роберт Смит. Подарила Лагутенко ее знакомая японская студентка, и майка эта стала униформой Ильи, когда он жил в Китае, — по тем временам на китайцев можно было произвести сильное впечатление не только своей прической, но и такой вот одеждой.
Первую песню, которую Лагутенко услышал, ему поставил Игорь Давыдов — такая культовая личность, — ответственный за Владивостокский рок-клуб. И песня эта была — «Killing an Arab». »Дальше за ними он стал следить уже сам. У меня даже был винил «Disintegration» — ее югославский принт можно было купить в магазинах Советского Союза.
Илье, конечно, ближе всего первый этап — наверное, потому что и знакомство с The Cure у него случилось в конце 1980-х. Даже несмотря на определенную депрессивность звучания, ему был близок этот подход к музыке.
Илья Лагутенко: "В принципе, The Cure являли собой ту же «новую волну», которую я любил, — только без каких-то гламурных происков, как у Duran Duran. И без вот этого популярного тогда у нас хеви-метала, который мне казался чрезвычайно попсовым. The Cure на этом фоне были настоящим роком. При этом ничего, кроме песен и фотографий, нам не было доступно. Но даже без клипов у Смита был один из самых сильных образов: обвисший свитер, длинные волосы, накрашенные красным губы, лицо, как будто размазанное об стекло".
Лагутенко не пытался имитировать Роберта Смита. Как ни странно, в то время имитация вообще очень плохо получалась — сейчас Илье было бы гораздо легче что-то такое изобразить. Сопоставимо с The Cure русскую душу, по мнению музыканта, зацепили еще, наверное, Depeche Mode. Кстати, The Cure — одна из немногих английских групп, которые до сих пор почитаемы в Америке: их там ставят на радио раз в 10 минут.

Впервые про The Cure Леонид Федоров услышал году в 1985-м от английских журналистов, которые сравнили тогда музыку андеграундной ленинградской шоу-группы с The Cure и The Smiths. С тех пор Федоров стал слушать — и полюбил, и до сих пор любит. Ему очень нравился «Disintegration» и его предшественник, двойной альбом «Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me». Леонид считает, что они так зацепили именно потому, что были самые музыкальные из того поколения, самые разнообразные и интересные.
Леонид Федоров: "The Cure и The Smiths о своему подходу к музыке выделялись — эти все наслоения, полифония, этнические влияния; мне очень нравилось, как они электрогитары строили. То есть это был не просто тупо рок-н-ролл, а что-то более интересное — ну как мне тогда казалось по крайней мере. Потом, после «Disintegration», я уже, конечно, немного перестал следить — подрос, наверное".
А что касается влияния, то Федоров говорит, что о нем и речи идти не может. По мнению музыканта, "АукцЫон" тогда настолько плохо играл, что сложно было как-то повлиять. Эта музыка предполагала наличие гитарных примочек, которых у ленинградцев вообще не было и быть не могло. Пытаться сделать что-то подобное было довольно сложно. Пожалуй, наиболее правомерно усмотреть влияние The Cure на «Аукцыон» можно в альбоме «Как я стал предателем».

Бас-гитарист "Аквариума" Александр Титов, записавший с "Кино" альбомы "Это не любовь" и "Ночь" утверждает, что сам жанр «новая волна» возник для него практически ниоткуда. Сначала была куча кассет по одной-две песни. Первая песню The Cure, которую онуслышал, — «The Love Cats», с таким характерным контрабасовым риффом. Уже живя в Англии, он понял, что для англичан это была очень важная и культовая группа, как The Smiths и Joy Division, которая очень точно попадала в сердце каждого подростка.
Гитарист "Кино" Юрий Каспарян, который пришел в группу, слабо владея гитарой, больше всегда любил Duran Duran, он снимал их гитарные партии намного больше, чем The Cure. В то время басовые партии The Cure казались более интересными, а гитарная работа, аранжировки и прочее ему нравились у Duran Duran.
Патриарх советской рок-звукозаписи Андрей Тропилло никогда сам пластинок "The Cure" не покупал и в особый разряд их не выделял, но опосредованно с какими-то записями был знаком. Когда записывался альбом «Кино» «Ночь», Тропилло еще не слышал ни одного их альбома — хотя общее музыкальное мышление там и было повернуто в эту сторону. При этом группа не пыталась ничего специально копировать. Звук получился таким, какой он есть, потому что Андрею Владимировичу Тропилло так вот взбрендилось. Потом ему уже стали говорить, что похоже на The Cure, на что он реагировал совершенно спокойно.
Настудии «АнТроп» была издана пластинка The Cure «Three Imaginary Boys» под названием «Три странных мальчика»; название группы было переведено как «Чудак». Тропилло всегда удавалось много хороших групп издавать, но он считает, \ что The Cure никогда не относились к каким-то фундаментальным музыкантам, реликтовым монстрам. Они не были такими рок-героями, как Джон Леннон или Мик Джаггер, и имя Роберта Смита продюсеру ничего не говорит, потому что, по его мнению, у других групп были личности.