Немцы уверены в своей победе. Июнь 1942 г. (Донецкая область)

Идём в деревню, к нам присоединяется её староста. Он уговаривает меня не воевать, ругает за попытку перебраться через линию фронта и говорит, что я должен быть благодарен его жене за то, что она выдала меня немцам. А село, как хорошо помню, называлось Богородичное.
Меня привели в штаб. Офицер устроил краткий допрос. Кто, куда, откуда, зачем? Говорю, что иду из окружения, пробираюсь к своим. Переводчик - чех - стал меня переводить.
- А почему в штатском? - спрашивает офицер. - Шпион? Он рисует на обратной стороне пачки папирос "Казбек" виселицу, показывает мне - "шпион, капут". Тогда чех вспомнил о справке. Достает её, читает и переводит.
Лейтенант что-то сказал, замахнулся на меня стеком, но не ударил. "А если бы тебе удалось перебраться к своим, разве ты не рассказал бы, что видел здесь?" - спрашивает он меня.
Я ответил, что воинская дисциплина обязывает меня всё рассказать. Он спросил меня ещё о чём-то, но на некоторые вопросы я отказался отвечать. Ко мне подошли два солдата и вывели из хаты.
На выходе я услышал по-немецки: "Сегодня вечером" (Heute Abend). В воспалённом мозгу сразу же возникла мысль, что сегодня вечером меня повесят. "Бежать, скорее бежать!"

Вечером меня не повесили, подумал я, значит, повесят утром. Начался дождь, да ещё какой: как из ведра. Землянку затопило. Я сидел на ступеньках в воде.
Шанса бежать не было никакого. Выход плотно завален камнями. Наконец настало утро, и меня вывели из моего заточения. Ефрейтор и солдат получили от офицера пакет и повели меня из деревни.
Дорога шла через лес, может даже через тот самый Теплинский. Иду и думаю: если решат расстрелять, побегу. А что: силы есть, бегаю хорошо, в лесу попасть в убегающего не так просто. Надо рискнуть.
Припекало солнце. Дело солдатское - никуда не торопись и всюду будешь вовремя. Километрах в двух от леса ефрейтор предложил перекурить. Дали сигарету и мне, смеются, хлопают по плечу, призывают не бояться. Я спросил: расстреляют ли меня? А они, смеясь, отвечают - не сейчас.

Часа через полтора мы подошли к лесистой балке, заполненной немцами. В лесу стоял шикарный автобус. Как выяснилось, это был штаб. Ефрейтор вошел в автобус и кому-то отрапортовал о своём прибытии, затем вернулся, кивнул мне и с солдатами пошёл обратно.
Я стою у автобуса, грязный, усталый, одетый в нищенское тряпье, настроение ужасное. И вдруг слышу: "Гражданин Фёдоров, войдите!" Захожу в автобус.
- Садитесь, - говорит по-русски офицер - Будем знакомы. Я тоже русский, моя фамилия Зюзин, работаю при штабе полевой жандармерии переводчиком.
Вот этот майор, - он указал на сидевшего в кресле офицера, - шеф полевой жандармерии. Я прочитал протокол вашего допроса. Считаю, что вы поступили неосторожно, не отвечая на некоторые вопросы. Ведь "передовики" - они звери. Могли вас расстрелять или повесить.
И потом, к чему этот риск - переходить линию фронта? Надо беречь свою жизнь. Война скоро кончится. Я тоже очень сожалею о поражении Родины, но считаю, что такая операция необходима для очищения страны от заразы большевизма. Скоро отдохнем. А сейчас идите к ручью, умойтесь, и вас отведут в палатку.

Солдат отвёл меня к ручью. Я старательно вымылся. Мне дали кофе с хлебом и отвели в палатку. В одном её углу лежал истощённый человек, тоже военнопленный, капитан. В другом было несколько буханок белого хлеба.
Из разговора выяснилось, что он - украинец, так же, как и я, пытался через Теплинский лес пробраться на ту сторону Донца. Но лес окружен немцами, и пройти к своим не удалось.
Он решил сдаться. После этого начал ругать большевиков, москалей, Сталина. Мне эти разговоры пришлись не по нутру, но я промолчал.
Открылась палатка. Немецкий офицер протянул мне свои ботинки, щётку и гуталин. Я отодвинулся. Украинец говорит мне: "Бери, чисть, получишь пачку сигарет".
Видя, что я отказываюсь от работы, офицер спросил почему. Сказал ему, что я тоже офицер, и чистить ботинки кому-то не собираюсь.
Он вдруг заулыбался и сказал, что действительно настоящему офицеру чужую обувь чистить негоже, и кинул ботинки украинцу, приказав: "Быстро!" (Schnell.)

А меня позвал выйти. Мы сели на бревно, закурили его сигареты и общались, насколько позволяло мне знание немецкого языка, до тех пор пока капитан не почистил ботинки. Получив пачку сигарет, он поблагодарил немца, а на меня взглянул с ненавистью.
Я лёг и пытался осмыслить своё положение. Было трудно понять, что происходит. С одной стороны - наша пропаганда о зверствах немцев, да и сам я видел, как они расстреливали людей из колонны.
С другой - сейчас нормальное, даже гуманное отношение к военнопленным. Что это? Действительно ли немцы уничтожают военнопленных по какой-то системе? Или здесь проявляется индивидуальное отношение отдельных немцев?

Часов в пять вечера к палатке подошёл солдат и повёл меня в штаб. Я вошёл в автобус, там были Зюзин и его шеф - майор. Стол накрыт. Стояли бутылки с вином и один свободный стул.
"Мой шеф, - начал Зюзин, - хотел бы поговорить с советским интеллигентом в спокойной обстановке. Это не будет допросом. И на любой вопрос, который вам будет задан шефом, хотите - отвечайте, а хотите - нет. Вы тоже можете задавать вопросы. Право ответа шеф оставляет за собой".
- Кто, по-вашему, выиграет войну? - с интересом поглядывая на меня, начал беседу майор. Я ответил, что, конечно, мы. Он спрашивает - Почему?
Я ответил, что у нас много человеческих и технических ресурсов и что, очевидно, союзники скоро откроют второй фронт, а война на два фронта для Германии гибельна.

Майор улыбнулся и возразил: - Вы знаете, что промышленность всей Европы работает на нас, следовательно, наши ресурсы превышают ваши, а человеческого материала в европейских странах не меньше, чем у вас.
И о втором фронте думать рановато. Скоро у вас откроется второй фронт на Дальнем Востоке - японцы ведь наши союзники. В то время как англичане и американцы не смогут начать боевые действия против нас, потому что мы топим их кораблей больше, чем они производят.
Под влиянием нескольких рюмок вина я начал горячиться в споре. Зюзин сказал, что горячиться не стоит, ведь это - спор двух солдат, которые, может быть, больше не увидят друг друга никогда.

Майор поинтересовался, много ли азиатов в нашей армии. Я ответил, что у нас представлены народы всех республик. "Кого вы считаете вашим лучшим генералом?" Я ответил, что генерала армии Жукова, победителя под Ельней и Москвой. Он согласился.
"Какой из русских танков вы считаете самым лучшим?" Я сказал, что Т-34. "О, это хороший танк", - признал майор. Потом у нас зашёл разговор о ресурсах. Он сказал, что у Германии очень много синтетического бензина и, кроме того, в Румынии они качают много нефти.
Говорили и спорили мы с этим офицером примерно час. Затем майор ушёл, а Зюзин начал рассказывать о себе. Подробностей не помню - от вина клонило ко сну. Ночью спал как убитый.

Военнопленные солдаты находились в железобетонном многоэтажном здании производственного назначения прямо на бетонном полу по всем этажам. Для офицеров особо выделенного места не было, да и офицеров не было.
Меня поместили в одну комнату с полицаями и врачами-украинцами. Полицаи были молодые солдаты, а врачи все - пленные наши офицеры. При знакомстве между нами и врачами завязался спор с врачами.
Они хором нападали на большевиков, Сталина, москалей, которые со времён Петра эксплуатируют Украину. Полицаи в споре не участвовали. Видно было, что эти ребята для сохранения собственной шкуры решили прислуживать немцам.

И полицаи добросовестно делали своё дело. Во время трёх - или четырёхдневного пребывания в этом лагере я видел, как не раз гуляли ремни полицаев по спинам голодных военнопленных. А немцы не вмешивались.
Во время одного из споров присутствовал лагерный повар - бывший черноморский моряк. Он следил за дискуссией молча, потом встал и, обложив хохлов витиеватым русским матом, предложил мне выйти.
Зашли к нему. Он сказал, что мои доводы не убедят эту контру, и что он тоже спорил с ними, а теперь просто их ненавидит. Рассказал о себе, накормил меня жирной свининой, в результате чего у меня сильно расстроился желудок.

Лагерь в Дружковке не был стационарным, поэтому нас вскоре должны были перевести в другой. Врачи и полицаи с ненавистью смотрели на меня. До ликвидации лагеря меня одного направили в офицерский лагерь в небольшом городишке Константиновка.
Я ехал по дорогам промышленной Украины, видел разрушенные заводы, здания без крыш, сожжённые мазанки. Двигались немецкие автомашины, танки, самоходные артиллерийские установки и тягачи. В кузовах автомобилей сидели немецкие солдаты - сытые и самоуверенные. От их вида на душе становилось тяжко.

Среди пленных офицеров был комиссар с четырьмя "шпалами". По национальности украинец. Как же он ругал советскую власть, москалей, Сталина!
Имея хорошо подвешенный язык и ориентируясь в литературе и истории, он всегда подбирал веские аргументы для доказательства своих доводов. Все наши пленные офицеры его ненавидели.
Он хвалил националистов Украины и бубнил, что, как только вырвется на свободу, отдаст всего себя, все свои силы и знания борьбе за самостийную Украину. Это же надо - комиссар, коммунист! А может он провокатор?" Я никак не мог этого понять." - из воспоминаний лейтенанта 199-й танковой бригады Алексея Федорова ("Моя война").