Тайна старого дуба

Молодой ветерок, случайно залетевший в рощу, весело играл разноцветным конфетти опавшей листвы. Желтые и багряные искры, поднятые им с пожухлой травы, вспыхивали в лучах угасающего осеннего солнца и печально опускались на остывающую землю. Природа готовилась ко сну, и где-то далеко на севере ледяная рука холода уже снарядила снегом серые стада облаков и направила их в путь. Деревья нехотя приветствовали ветреного озорника и едва слышно шептали ему оставшейся на ветвях листвой: «Скоро снег, скоро снег, зима-а-а, зима-а-а». Ветерок смеялся и дергал сонные деревья за голые ветки. «Не спи-и-и! Ещщще не пора-а-а!» - кричал он им. «Пора-а-а!» - кряхтели голые деревья, скидывая оставшиеся листья.
Неожиданно ветерок врезался в стену. Опешив, он отлетел назад и увидел, что это - массивный ствол старого дуба.
- Ты меня напугал, толстяк! – засмеялся ветерок
- Извини! – простонал дуб.
- Почему ты грустишь: боишься зимы? – спросил ветерок
- Нет, мне грустно оттого, что я не могу говорить с людьми, - вздохнул дуб.
- А что бы ты им сказал? – не унимался ветерок: - «Дровосеки, не рубите меня!»?
Дуб снова вздохнул, сотрясаясь всей своей кроной, и ответил заносчивому гостю:
- У меня есть тайна, и мне тяжело хранить ее в себе долгие годы.
- Расскажи мне! – оживился ветерок. – Я обожаю чужие тайны. Нередко я распахиваю ставни окон и вижу такое, что и пересказать-то трудно. Залетаю в харчевни и слушаю сплетни, а иногда я заглядываю в чужие письма и ради шутки вырываю послания из рук и несу далеко-далеко в другие земли, кидаю их под ноги бродягам, а те разжигают ими костер. Я знаю много тайн. Хочешь, я расскажу, что видел вчера в мясной лавке или три дня назад в прачечной?
- Не-е-ет, - отвечал дуб. – Мне тяжело, потому что я ничем не могу помочь хорошим людям, и мне вовсе не интересны чужие тайны.
- Расскажи мне, расскажи, расскажи, - шептал ветерок. – Я насвищу эту историю на ухо какому-нибудь менестрелю, он сочинит балладу, будет распевать ее повсюду, и, может быть, тот человек, о котором ты так печешься, услышит ее и узнает то, что должен узнать.
- Ну что ж, может ты и прав! – произнес дуб и неспешно начал свой грустный рассказ, скрипя могучими ветвями, словно ветряная мельница своими крыльями.
«Пятнадцать лет тому назад я так же, как и сейчас стоял на этом самом месте. Летнее солнце прогревало мою старую крону, в которой резвились десятки белок, собирая желуди. Дикие кабаны хрюкали у моих корней, подбирая то, что уронили вездесущие рыжие зверьки. Вороны важно расхаживали по моим ветвям и каркали на всю рощу последние новости. Лес жил своей жизнью, и я радовался каждому погожему дню, каждой божьей твари, давая ей кров и пропитание. В один из таких дней на мою ветвь присела растрепанная и перепуганная ворона. Задыхаясь от волнения, она начала рассказывать лесной братии то, что случилось у дороги. «Богатая карррета, боггггатая кар-р-рета», - кричала она. Хоть я довольно сносно знаю вороний язык, я едва разобрал из ее карканья, что у дороги лежит на боку богатая карета: возница загнал лошадей, и они упали, не выдержав бешеной скачки. Кучер побежал в поле, а женщина из кареты со свертком в руках скрылась в лесу. Вскоре к карете прискакали всадники. Они громко бранились и сетовали, что не нашли то, что искали. По описанию вороны я понял – эти люди были разбойниками. Не раз они появлялись в нашей роще и даже прятали награбленное золото в моем дупле. В этот раз они остались без добычи и, словно серые волки, кинулись в погоню за беглецами.
Когда ворона закончила свой сбивчивый рассказ, ее крылатые родичи затараторили наперебой: «Кар-рр-рета где?! Лошадь дохлую не укр-р-рали?!». И вся голосистая воронья стая полетела к дороге полакомиться павшей лошадью. Едва стихло их карканье, я услышал шорох: кто-то крался среди деревьев. Это была женщина. Волосы растрепаны, лицо исцарапано острыми сучьями в кровь, но богатая, шитая золотом одежда, говорила о том, что дама весьма знатного рода. В ее руках был сверток, и я понял, что это и есть та самая беглянка из опрокинутой кареты. Она прислонилась к моему стволу, чтобы перевести дух, и я увидел, что в ее руках не сверток, а маленькая запеленатая девочка. Дитя было неземной красоты: ее розовые щечки, словно два яблочка, высовывались из белоснежных кружев, и голубенькие глазки с интересом смотрели на желуди, свисавшие с ветвей. Девочка оказалась столь прекрасной, что я залюбовался ею и не услышал топота конских копыт. И только вездесущие вороны привели меня в чувство: «Кучер-р-ра в поле убили, пристр-р-релили, кишки р-р-разбр-р-росало, кр-р-ровищи полно. У нас сегодня пир-р-р, п-и-р-р-р. И лошади, и кучер-р-р!».
Не знаю, поняла ли женщина вороний крик, или сердце подсказало ей, что по ее следам гонятся разбойники, только она тут же заметалась, не зная, куда бежать от преследователей, а после – поцеловала девочку в лоб и, перекрестив ее, уложила между моих мощных корней.
Топот копыт становился все ближе, и женщина, не разбирая дороги, ринулась в самую чащу сквозь колючий кустарник, царапая руки и разрывая о шипы платье. Спустя мгновенье подле меня уже стояли два разбойника верхом на взмыленных лошадях. Они кружили у моих корней, где смиренно лежало дитя. О, если бы я мог, то задушил бы этих бандитов своими ветвями, но ветви мои не имеют проворства человеческих рук, и я только осыпал незваных гостей градом желудей. Бранясь и проклиная беглянку, они поспешили пришпорить коней и ускакали прочь. Девочка осталась лежать в моих корнях. Смиренное дитя, она не произнесла ни звука, чтобы не выдать себя. Заморосил мелкий дождик, но я погуще сдвинул свои ветви над ней, и она спокойно уснула под шелест листвы и щебет лесных птах, собравшихся полюбоваться на диковинную гостью нашей рощи.
Солнце катилось к закату, и я уже начал беспокоиться, как бы кто из лесных жителей не напугал прекрасное дитя, как вдруг услыхал я разудалую похабную песню – это местный горшечник, возвращаясь с ярмарки, решил срезать путь и пошел к деревне через лес. Он был пьян и орал во всю глотку. Я опустил свои ветви пониже, и он со всего маху ударился об одну из них головой, да так сильно, что тут же упал. Встав на четвереньки и потирая шишку на лбу, он завопил: «Ну что ж за день-то сегодня такой: с утра получил тумаков от жены, на ярмарке - от покупателей, с горя зашел в кабак, пропил там все вырученные деньги, а меня оттуда выпнули на улицу. И вот уже и деревья меня побили. Что же будет, когда я вернусь домой, пьяный и без денег?!!! Жена меня убьет, как пить дать – размозжит мою голову поленом!». И тут ему на глаза попался сверток. Медленно, опасаясь подвоха, горшечник заглянул в него и увидел спящую девочку. «Вот те на! – протянул он. - Что за изверги оставили дитя на съедение диким зверям? У меня четверо пострелят, мал мала меньше, но мне и в голову не приходило, что детей можно вот эдак-то раскидывать по лесам. Что за родителей послал этому подкидышу бог, как таких земля-то носит!».
Долго он причитал над девочкой, пока вдруг не углядел у нее на шее золотой медальон. «Вот так удача! Видно, господь специально напоил меня и ударил башкой об этот дуб, чтобы я, как честный христианин, не дал погибнуть младенцу и сгинуть ему в лесной чаще. А золотой медальон – это моя награда. Теперь-то жена не сможет упрекнуть меня в том, что я пускаю семью по миру и не заработал ни гроша». С этими словами он снял со спящей девочки медальон и переложил себе в карман. «А младенца я отдам в монастырь. Монахини с радостью возьмут брошенное дитя, которое я так вовремя нашел, а то бы…». И нахваливая себя, горшечник с ребенком на руках пошагал в деревню.
Я был рад, что девочка не осталась без участия и не разделила судьбы своей матери, которую, судя по всему, убили разбойники. Но я ошибался. Когда на лес опустилась тьма и кузнечики на лужайке застрекотали свою ночную песню, весь лес наполнился людьми: несколько сотен солдат с мушкетами, лесников и охотников со сворами собак, важных вельмож верхом на дородных скакунах. У каждого в руке горел факел, и казалось, что начался пожар. Среди них была и та дама, что оставила девочку подле меня. Она кинулась к моему стволу и проползла вокруг меня, но, не найдя младенца, зарыдала, завыла, как волчица, и стенания ее были ужасны. Слуги подняли ее с колен и усадили на лошадь. Поиски продолжались до рассвета. Когда солнце пробилось своими лучами сквозь мою крону, подле моих корней опять собралась толпа людей. На этот раз в их руках были разбойники, те самые, которые преследовали карету. Люди перекинули через мои ветви прочную веревку и подвесили их за ноги вниз головой. Разбойников били и пытали, но они так и не сознались, куда дели младенца. Они клялись и рыдали, но их слезам никто не верил. Наконец, снова появилась та дама – мать потерянной девочки. На коленях она умоляла злодеев отдать ей дитя. А вскоре и отец ребенка обратился к преступникам. «Я, ваш господин, даю вам свое королевское слово, что вы будете отпущены и даже вознаграждены, если вернете мне дочь!» - пообещал он. Но злодеи снова рыдали и уверяли, что ничего не знают о потерявшейся девочке. Безутешная мать упала в обморок, и слуги унесли ее прочь. Король и вся его свита удалилась, и только рота солдат осталась подле меня охранять разбойников и выпытывать у них признание. Все злодеи умерли, не перенеся побоев и пыток, и их тела так и остались висеть на моих ветвях, не преданные земле. И дикие звери, и вороны устраивали пиры под кроной моей, лакомясь человеческой плотью. Как бы я хотел сказать тогда королю, что дочь его в безопасности и унес ее от меня горшечник, но бог лишил меня языка, наградив лишь долгим веком и зеленой листвой.
Многие годы я тешил себя надеждой, что по медальону найдут след королевской дочери, но – увы! Вороны – глашатаи новостей, поведали мне, что горшечник, едва добравшись до дома, передал девочку на руки своей жене, не рассказав, откуда взялась она, крикнув лишь, что это – подкидыш, и родителям ее вечно гореть в аду за то злодеяние, которое они сотворили с родным дитем. Сам же горшечник, стремглав, побежал закладывать золотой медальон, но так как был он изрядно пьян, споткнулся на мосту и упал в реку. Только через три дня нашли его тело в прибрежных камышах. Медальон же, скорее всего, взяла река, навсегда схоронив его на своем каменистом дне. Жена горшечника погоревала о смерти мужа, но, будучи женщиной доброй, оставила найденную невесть где девочку себе, и у четверых братьев появилась прекрасная сестрица.
Шло время, и девочка превратилась в девушку. Она часто приходит ко мне собирать желуди, и я любуюсь ее красотой. Птицы безбоязненно садятся ей на плечо, белки берут орешки из ее рук. А когда она поет нехитрые народные песни, соловьи затихают, смущаясь и не смея подпевать ее чудесному, звенящему, словно колокольчик, голосу.
Если бы я тогда схоронил это прекрасное дитя в своих корнях до темноты, она сейчас бы блистала на балах и, восседая на превосходных породистых лошадях, охотилась бы на фазанов. А сейчас она ходит в простом деревенском платье, собирает желуди и ягоды, принимая ухаживания деревенского пастушка. Принцесса, чей удел – роскошь и слава, прозябает в глуши. И мне больно, что я не могу никому открыть эту ужасную тайну».
- О! О-о-о-! – зашумел ветерок. - Да ты и не знаешь, братец, какой ты благодетель! Неделю назад гулял я по городу, раскачивая вывески да задирая подолы девкам. Забрел я на площадь, где народу собралось, что муравьев в муравейнике. Посшибав пару-тройку шапок, полетел я взглянуть, на что же пялится вся эта толпа. И увидел я эшафот, а на нем – три плахи, и палач с огромным топором в красном колпаке уже занес свою секиру над первой головой. И была та голова нашего короля. А после срубили голову у королевы, той, что пятнадцать лет назад, спасаясь от разбойников, спрятала в роще свою наследницу да так и не нашла ее больше. А на третьей плахе лежала голова родного братца твоей принцессы. Хоть и от роду ему всего лишь десять лет, и его не помиловали. Так что умей ты говорить, быть на эшафоте и четвертой плахе. Корону носить – большая честь, да только снимают ее частенько вместе с головой! Прощай, братец дуб! Веселую ты историю рассказал мне. Я люблю истории со счастливым концом!
И ветерок побежал свистеть свою озорную песенку сквозь колючие кусты вдоль дороги, где пятнадцать лет назад перевернулась королевская карета: «Принцесса-крестьянка в деревне живет, жестокий палач ее там не найдет!».