Россия мы или уже не Россия?

Четырьмя первоэлементами древние определяли все относящееся к видимому миру. Огонь – вода, земля – железо. Так же и классифицированные еще в античности флегматики, сангвиники, холерики и меланхолики охватывают все человеческие темпераменты. С оговорками, конечно, но охватывают. Есть к тому же и промежуточные состояния. Так, между севером и востоком есть северо-восток, между югом и западом – юго-запад (сторон света ведь тоже четыре). Следовательно, и между сангвиником и холериком может быть нечто среднее, и четырьмя ярко очерченными типами, допуская нечто промежуточное, можно описать основные характеры народа.
Митя, Ваня, Алеша и Смердяков. Из этих стихий состояла Россия Достоевского перед тремя революциями, одной гражданской войной и двумя мировыми войнами. Такой она стояла перед его умным взором до коллективизации, культа личности, оттепели, освоения космоса, горбачевского предательства и ельцинского броневика. Интересно, найдем ли мы эти типы сегодня? Если да, то Россия сохранила себя с точки зрения человеческих характеристик. А вдруг нет? Тогда мы уже другие, или те же, но радикально изменившиеся. То есть какая-то уже совсем другая Россия, которую нужно изучать по другим книгам. Приглашаю вас к размышлению на тему, зная, что исчерпывающего ответа не будет. Но все же…

Митя. Это сильный и неуемный человек. Он страстный, страшный в гневе или хмелю, но честный. Деньгам цены не знает. Для него они всегда средство. Красть, плести интриги – не его стиль. Чужую вину на себя взять он способен. В бой пойти может. Слабого если обидит, то раскается. В правду верит, в любовь тоже верит. Большое дитя с тяжелыми кулаками. Вы таких видели? Лично я видел.

Иван. Далеко зашедший теоретик. Сердце в нем холодное, эгоистичное, а умная голова все время придумывает себе и своему своеволию оправдания. Благо силлогизмы составлять западная наука научила. Иван ведь западник и умник. Он холодный, как змей, и любую теорию выдумать способен. Или из баловства, или из бунта против Бога. Потом эти теории заживут самостоятельной жизнью, хоть бы автор в них и раскаялся.

Алеша – это душа семьи после смерти матери, загнанной в гроб отцом-изувером. Только мать была почти бессловесная, а Алеша умный и говорить может. Он близ старца, за всю семью молитвенник. Ему жалко всех. Всех понять хочется. От грехов человеческих он не отворачивается, но стремиться к евангельской любви ему это не мешает. И в монастырь он идет не оттого, что перед барышнями робеет или фантазировать о духовности любит. Он узнал, сердцем узнал, что во Христе правда, и размениваться не хочет.

Ну, и Смердяков. Его-то вы точно видели. Этот говорит: «Лучше бы Россия Наполеону сдалась, тогда бы мы сегодня в цивилизации жили». Смените в этой фразе Наполеона на Гитлера, и вы сразу поймете, как часто с этим типом встречались, хоть в жизни, хоть в прессе, хоть в телевизоре.

Вот они четверо. Как четыре стороны света и как четыре начальных элемента китайской натурфилософии. Видели мы их или нет? Конечно, не в том виде, в котором их образы экранизировал Пырьев, и не так, как их покойный Илья Глазунов в иллюстрациях к роману изобразил. От внешности нужно отвлечься. Алешу, к примеру, не стоит только по рясе отыскивать. В рясе может и Смердяков ходить. Никого не любящий Иван тоже может в сан облечься. Дело в душевном типе. В направлении жизненных сил.

Митю можно определить как русскую натуру, не обработанную Евангельской благодатью. Это природный русский человек, где слово «природа» противостоит словам «культура», «цивилизация», а если не противостоит, то перекрывает их собою. Даже странно, отчего он в башмаках и камзоле, а не в лаптях и рубахе. По-моему, множество русских людей именно таковы. С ошибкой скроены, но крепко сшиты.

Вот уже Иван – это русский человек, прошедший школу любви к западным ценностям. Обработка своеобразная тут была. «Русского буйства» он сторонится; «русское хамство» ему претит; на «русскую грязь» он по-заграничному морщится. Он русский по языку и крещению, но внутри у него холодно, как в погребе, несмотря на слова о «слезинке одного ребенка». Да и ум его весь какой-то не созидательный, ядовитый. Таких русских людей, думаю, тоже очень много.

Алеша – это русский человек, ставший на путь Евангельской жизни. Это обрабатываемая природа. Еще не готовый святой, но лишь возможность святости. Как юный Сергий, только вынашивающий мечту о жизни монашеской. Это оправдание всей семейки. Таких людей, к счастью, немало. Может ли быть их много? – вопрос. Да и какими цифрами измеряется здесь понятие «много»? Они есть. Никогда не исчезали пока. И это тип связующий, потому что Мите с Иваном говорить не о чем. Иван со Смердяковым, если и поговорят, то договорятся до отцеубийства. А Алеша, он со всеми близок, и общение с ним никому не вредит. Даже отца своего, все почти человеческое растерявшего, он не презирает и не осуждает.

Смердяков же – это и не природный человек в необработанном виде; и не человек, ставший на Евангельский путь; и не человек западного ума и воспитания. Это нравственно сгнивший русский человек. Поговорить ему приятно про западную культуру и про то, что чудеса – это глупости, но собственно культуры у него нет, и сердце его не там. У него уже почти нет сердца. Делось куда-то или отсутствовало изначала. Все же вспомним, от какого отца он зачался. Этот персонаж тоже в нашей жизни присутствует.

И вот я спрашиваю сам себя после всего сказанного, Россия мы или уже не Россия? Думаю, что мы все та же Россия. Кому любовь до смерти, кому в тюрьму без вины. Разговоры о Боге в трактире, святость по соседству с полным неверием. Все есть. Да, конный экипаж сменился автомобилем, штиблеты – туфлями, и бреемся мы (кто бреется) не у цирюльника, а дома перед зеркалом. Количество подобных перемен огромно, оно застит глаз, и кажется, что все поменялось в корне. Но вот корень-то и цел. Одни ветки пообломало. И в некоем старике вдруг без ошибки узнаешь масляные глазки Карамазова-старшего, хотящего «в чине мужчины подольше пожить». А в другом философе разглядишь Ивана, с которым в эту самую ночь бес разговаривал. Про тех, что «всю Россию ненавидят» и говорить не приходится. Они сами хотят, чтоб их услышали и узнали. Конечно же, есть и Алеша. А если рядом его нет, то есть те, кто с ним лично знаком или о нем слышал.

Протоиерей Андрей Ткачев