Поездка в Днепровский лагерь (65 фото)

" «Студебеккер» въезжает в глубокую и узкую, стиснутую очень крутыми сопками долину. У подножия одной из них мы замечаем старую штольню с надстройками, рельсами и большой насыпью — отвалом. Внизу бульдозер уже начал уродовать землю, переворачивая всю зелень, корни, каменные глыбы и оставляя за собой широкую черную полосу. Вскоре перед нами возникает городок из палаток и нескольких больших деревянных домов, но туда мы не едем, а сворачиваем вправо и поднимаемся к вахте лагеря. Вахта старенькая, ворота открыты настежь, заграждение из жидкой колючей проволоки на шатких покосившихся обветренных столбах. Только вышка с пулеметом выглядит новой — столбы белые и пахнут хвоей. Мы высаживаемся и без всяких церемоний заходим в лагерь." (П. Демант)

"Название свое «Днепровский» получил по имени ключа — одного из притоков Нереги. Официально «Днепровский» называется прииском, хотя основной процент его продукции дают рудные участки, где добывают олово. Большая зона лагеря раскинулась у подножия очень высокой сопки. Между немногими старыми бараками стоят длинные зеленые палатки, чуть повыше белеют срубы новых строений. За санчастью несколько зеков в синих спецовках копают внушительные ямы под изолятор. Столовая же разместилась в полусгнившем, ушедшем в землю бараке. Нас поселили во втором бараке, расположенном над другими, недалеко от старой вышки. Я устраиваюсь на сквозных верхних нарах, против окна. За вид отсюда на горы со скалистыми вершинами, зеленую долину и речку с водопадиком пришлось бы втридорога платить где-нибудь в Швейцарии. Но здесь мы получаем это удовольствие бесплатно, так нам, по крайней мере, представляется. Мы еще не ведаем, что, вопреки общепринятому лагерному правилу, вознаграждением за наш труд будут баланда да черпак каши — все заработанное нами отберет управление Береговых лагерей" (П. Демант)

Бур перфоратора. В прорезь вставляли твердую коронку.

Плотники делали бункер, эстакаду, лотки, а наша бригада устанавливала моторы, механизмы, транспортеры. Всего мы запустили шесть таких промприборов. По мере пуска каждого на нем оставались работать наши слесари — на главном моторе, на насосе. Я был оставлен на последнем приборе мотористом. (В. Пепеляев)

Работали в две смены, по 12 часов без выходных. Обед приносили на работу. Обед — это 0,5 литров супа (воды с черной капустой), 200 граммов каши-овсянки и 300 граммов хлеба. Моя работа — включи барабан, ленту и сиди смотри, чтобы все крутилось да по ленте шла порода, и все. Но, бывает, что-то ломается — может порваться лента, застрять камень в бункере, отказать насос или еще что. Тогда давай, давай! 10 дней днем, десять — ночью. Днем, конечно же, легче. С ночной смены пока дойдешь в зону, пока позавтракаешь, и только уснешь — уже обед, ляжешь — проверка, а тут и ужин, и — на работу. (В. Пепеляев)

Панель от лампового приемника. Лагерь был радиофицирован о чем говорят провода на самодельных деревянных изоляторах внутри жилых домов.

Лампа. Тряпка с мазутом.

В долине работало восемь промывочных приборов. Смонтировали их быстро, только последний, восьмой, стал действовать лишь перед концом сезона. На вскрытом полигоне бульдозер толкал «пески» в глубокий бункер, оттуда по транспортерной ленте они поднимались к скрубберу — большой железной вращающейся бочке со множеством дыр и толстыми штырями внутри для измельчения поступающей смеси из камней, грязи, воды и металла. Крупные камни вылетали в отвал — нарастающую горку отмытой гальки, а мелкие частицы с потоком воды, которую подавал насос, попадали в длинную наклонную колодку, мощенную колосниками, под которыми лежали полосы сукна. Оловянный камень и песок оседали на сукне, а земля и камушки вылетали сзади из колодки. Потом осевшие шлихи собирали и снова промывали — добыча касситерита происходила по схеме золотодобычи, но, естественно, по количеству олова попадалось несоизмеримо больше. (П. Демант)

Телефония с вышками.

«Днепровский» не был новым местом. Во время войны здесь находился рудный участок прииска «Хета», расположенного на трассе в тридцати километрах. Когда в сорок четвертом году олово для государства оказалось менее важным, чем золото, участок закрыли, бараки скоро пришли в негодность, дороги позарастали травой и только в сорок девятом горные выработки расконсервировали и стали вдобавок вскрывать полигоны, чтобы промывать оловянный камень на приборах. (П. Демант)

Кроме русских в лагере были, венгры, японцы, эстонцы, литовцы, фины, греки, украинцы, гуцулы, сербы. Все учили русский язык в зоне.

Ночи здесь почти нет. Солнце только зайдет и через несколько минут уже вылезет почти рядом, а комары и мошка — что-то ужасное. Пока пьешь чай или суп, в миску обязательно залетит несколько штук. Выдали накомарники — это мешки с сеткой спереди, натягиваемые на голову. Но они мало помогают. (В. Пепеляев)

В зоне все бараки старые, чуть-чуть подремонтированы, но уже есть санчасть, БУР. Бригада плотников строит новый большой барак, столовую и новые вышки вокруг зоны. На второй день меня уже вывели на работу. Нас, трех человек, бригадир поставил на шурф. Это яма, над ней ворот как на колодцах. Двое работают на вороте, вытаскивают и разгружают бадью — большое ведро из толстого железа (она весит килограммов 60), третий внизу грузит то, что взорвали. До обеда я работал на вороте, и мы полностью зачистили дно шурфа. Пришли с обеда, а тут уже произвели взрыв — надо опять вытаскивать. Я сам вызвался грузить, сел на бадью и меня ребята потихоньку спустили вниз метров на 6—8. Нагрузил камнями бадью, ребята ее подняли, а мне вдруг стало плохо, голова закружилась, слабость, лопата падает из рук. И я сел в бадью и кое-как крикнул: «Давай!» К счастью, вовремя понял, что отравился газами, оставшимися после взрыва в грунте, под камнями. Отдохнув на чистом колымском воздухе, сказал себе: «Больше не полезу!» Начал думать, как в условиях Крайнего Севера, при резко ограниченном питании и полном отсутствии свободы выжить и остаться человеком? Даже в это самое трудное для меня голодное время (уже прошло больше года постоянного недоедания) я был уверен, что выживу, только надо хорошо изучить обстановку, взвесить свои возможности, продумать действия. Вспомнились слова Конфуция: «У человека есть три пути: размышление, подражание и опыт. Первый — самый благородный, но и трудный. Второй — легкий, а третий — горький». Мне подражать некому, опыта — нет, значит, надо размышлять, надеясь при этом только на себя. Решил тут же начать искать людей, у которых можно получить умный совет. Вечером встретил молодого японца, знакомого по магаданской пересылке. Он мне сказал, что работает слесарем в бригаде механизаторов (в мехцехе), и что там набирают слесарей — предстоит много работы по постройке промприборов. Обещал поговорить обо мне с бригадиром. (В. Пепеляев)

В конце лета «ЧП» — побег трех человек из рабочей зоны. В отступление от закона, одного так и не вернули: ни живого, ни мертвого. Про второго я уже писал: привезли избитого в БУР, а потом — в штрафную бригаду. Бригадирствовал там Зинченко, который, говорят, у немцев был каким-то палачом. Но здесь он плохо кончил. Его в одну прекрасную ночь зарезал молодой зэк. И сделал это строго по лагерным законам: сначала разбудил, чтобы знал — за что, потом прикончил и спокойно пошел на вахту, сдал нож. Режим усилили, на вышках появились пулеметы. Ходят все нервные, злые. У некоторых от безысходности появились мысли о самоубийстве. Мороз, снег с ветром. Подходит к бригадиру отчаявщийся зэк и просит: «Сделай доброе дело, вот топор — отруби мне пальцы. Я сам не могу, не хватает мужества, а ты, я вижу, сможешь. Я скажу, что сам». Показывает снятую с себя рубашку, чтобы потом завязать руку. Бригадир чуть подумал и говорит: «Клади руку вот на это бревно и отвернись». Тот отвернулся, закрыл глаза. Бригадир повернул топор и обухом ударил по двум пальцам, завернул руку бедолаги в тряпку и отправил в зону. Там он пролежал в стационаре пару дней и дней 10 «кантовался» в зоне, подправился и благодарил бригадира за хитрость, за то, что сохранил руку. (В. Пепеляев)

Кабина ЗИС-5

в зале компрессорной, в которой установлены два старых танковых мотора и американский передвижной компрессор, собралась толпа — зеки и вольные взрывники. Подхожу — спиной к стене стоит невысокий кряжистый старик. Лоб у него в крови, нос разбит. Старик угрожающе размахивает коротким ломом. Трое механизаторов в замасленных спецовках—обслуга компрессора—тщетно пытаются подобраться к нему.... (П. Демант)

Солдатская баня.

Санчасть переполнена, участились травмы на работе — кому глыба ногу придавила, кто попал под взрыв, а скоро и первый покойник — веселый Петро Голубев, который так надеялся скоро увидеть свою семью. Умер от желтухи, потому что не было лекарства и достаточно сахара. Его увезли на машине (конечно, самосвале) за восьмой прибор, там он стал правофланговым, за ним со временем выросло целое кладбище — на каждой могиле кол с номером. «Клеопатра» (гл.врач) сутками не выходила из санчасти, но и она была бессильна — лекарств для «изменников родины» не давали! (П. Демант)

Могил не так уж много, около 70... за пять лет из 1000 чел. Смертность была от несчастных случаев или скоротечной болезни.

В сотне шагов от конторы, тоже на косогоре, белело новое здание компрессорной, за ней стоял большой бункер, в который ссыпали руду из шестой, самой богатой штольни. Там автодорога поворачивала за сопку на второй участок, где руду спускали по бремсбергу— вагонетками. Возле бункера находилась хорошо заметная яма, нам становилось немного не по себе, когда мы проходили мимо: это был выход пятой штольни, которая обвалилась в апреле 1944 года, похоронив целую бригаду, по рассказам, около тридцати заключенных. (П. Демант)

первый год на прииске прошел бурно и был полон неожиданностей. Геологи часто попадали впросак с прогнозами, громадные полигоны не всегда оправдывали надежды, зато случайно люди иногда натыкались на невероятно богатые места. Вольнонаемные рыскали по полигонам и часто приносили касситеритовые самородки весом в десятки килограммов, за них хорошо платили. Один раз на транспортерную ленту прибора попала пятипудовая глыба. Зек, который принял ее за простой камень и тщетно пытался столкнуть, остановил ленту. Неожиданно рядом оказался Грек, он увез находку на самосвале, пообещав бригадиру: — Я вас, хлопцы, не обижу! Вскоре на приборе появился Хачатурян и обругал бригаду на чем свет стоит: — Идиоты, такой кусок отдали! Я бы неделю вас без нормы кормил, да еще курева привез... Энергию отключили, ребята сидели на транспортере и по очереди курили собранную из окурков самокрутку. — Не могли иначе, гражданин начальник, — сказал бригадир (П. Демант)

Это та самая компрессорная на косогоре.

Колеса от английских лафетов. Безкамерка, каучук, очень тяжелая.

Жаль, что я не запомнил фамилии многих интересных людей, с кем пребывал в лагере. Даже фамилию начальника лагеря не помню. Только его прозвище — «Буквально». Запомнилось потому, что он где надо и не надо вставлял в разговоре это слово. А запомнился он еще и потому, что действительно заботился о быте зэков в лагере. При нем построили хорошие бараки без общих нар, а с отдельными, на 4 человека; также просторную баню-прачечную, кухню, столовую. Самодеятельность при нем расцвела — почти ежедневно кино, иногда концерты, духовой оркестр. Все это немного отвлекало нас от жуткой действительности. Около выхода из лагеря на большом стенде с названием «Когда этому будет конец?» сообщалось о разных недостатках в работе лагеря, и я, помню, каждый раз, проходя мимо, вполне законно, громко говорил: «Когда же этому будет конец?» (В. Пепеляев)

Жилой барак в вольной части лагеря, общежитие. Много отдельных комнат с крючками изнутри, радио и электричество.

Фонарь сделанный из консервных банок.

Перед закрытием, вспоминает бывший днепровец Пришел март 1953 года. Траурный всесоюзный гудок застал меня на работе. Я вышел из помещения, снял шапку и молился Богу, благодарил за избавление Родины от тирана. Говорят, что кто-то переживал, плакал. У нас такого не было, я не видел. Если до смерти Сталина наказывали тех, у кого оторвался номер, то теперь стало наоборот — у кого не сняты номера, тех не пускали в лагерь с работы. Начались перемены. Сняли решетки с окон, ночью не стали запирать бараки: ходи по зоне куда хочешь. В столовой хлеб стали давать без нормы, сколько на столах нарезано — столько бери. Там же поставили большую бочку с красной рыбой — кетой, кухня начала выпекать пончики (за деньги), в ларьке появились сливочное масло, сахар. Начальник режима (эстонцы называли его «начальником прижима») ходит по зоне — улыбается, ему, наверное, делать нечего, не за что наказывать. Некоторые зэки с 58-й статьей с видимым удовольствием стали употреблять блатной жаргон, вставляя в разговор слова «чернуха», «параша», «вертухай», «попка»... Пошел слух, что наш лагерь будут консервировать, закрывать. И, действительно, вскоре началось сокращение производства, а потом — по небольшим спискам — этапы. Много наших, и я в том числе, попали в Челбанью. Это совсем близко от большого центра — Сусумана. (В. Пепеляев)