История одного убийства
Стоит ли говорить, что у наших женщин, несмотря на свой щупленький и невзрачный вид, Павел Николаевич пользовался бешеным спросом. Он слыл местным Казановой, и даже замужние остепенившиеся домохозяйки не могли устоять перед искушением посмотреть, что же это за поэт, и чего такого запрятано в том тщедушном тельце, что даже двадцатилетние кокетки при упоминании Воротынского приходят в восторг.
И, конечно же, рогатые мужья знали о порочных пристрастиях их непутевых жен. Утаить шило в таком маленьком мешочке, как наш городок – скучном и спокойном, как и все подобные городки – не представлялось возможным. Павла Николаевича бивали и не раз, иногда довольно жестоко, порой ногами, но каждый раз все возвращалось на круги своя. По словам самого Воротынского, даже под угрозой физических расправ он просто не мог отказать чаровницам, вступившим в самый цветущий период своей жизни, да и водочка, которую Павел Николаевич весьма любил и жаловал, помогала пережить телесные муки и муки совести, если они когда-нибудь посещали нашего героя.
За несколько лет жизни у нас, Павел Николаевич перепробовал и ублажил почти всю прекрасную половину населения, и скоро ему пришлось бы пойти на второй круг или окунуться в преступные пучины несовершеннолетней неопытной любви, не случись непредвиденное.
Утром 22 сентября в квартире 28 по адресу ул. Ленина (так как в каждом советском городе наличествует улица Ленина) д.5 раздался женский крик. Настолько он был пронзительным и леденящим кровь, что сбежались все соседи, забыв о рабочем дне.
Хозяйка квартиры, у которой Павел Николаевич снимал жилье в назначенный час пришла за оплатой с тайной надеждой. Надежда заключалась в том, что Воротынский, как, впрочем, и всегда, будет умолять ее немного снизить арендную плату, предложив взамен свои интересные услуги. К чести нашего героя нелишним будет отметить, что несмотря на подобные фортеля, деньги он отдавал всегда без задержек, одним и тем же числом в один и тот же утренний час, что совершенно казалось несвойственным человеку творческой натуры.
Однако, в этот раз, несмотря на настойчивые и нетерпеливые звонки в дверь, переросшие в барабанные марши, дверь никто не открыл. Забеспокоившись (такого еще никогда не бывало) хозяйка открыла дверь своим ключом и прошла в спальню – место, которое интересовало ее сейчас больше всего – и ахнула. На полу, лицом вниз, с раной на затылке, в рубашке, залитой засохшей кровью, лежал Павел Николаевич Воротынский. Зрелище было настолько сногсшибательным, настолько выбивающимся из рутинной размеренной жизни городка, что хозяйке потребовалось около 30 секунд для того, чтобы осознать произошедшее. И когда, наконец, до нее дошла вся серьезность случившегося – оцепенение отпустило ее глотку, и хозяйка издала той самый, теперь известный всему городу, крик, который дед Толя, живущий этажом ниже, описывал, как «рев раненого в задницу динозавра». В этом крике было все – и страх, и удивление, и разочарование, и даже немного неудовлетворенности.
И так бы хозяйка стояла и вопила, если бы не прибежавшие соседи, которые решили взять дело в свои руки. Хозяйка была уведена и напоена горячим чаем с лимоном и коньяком, полиция вызвана. Стражи порядка города N, хоть и непривыкшие к подобным вещам сработали на удивление четко и быстро. Все любопытные были вытолканы взашей, и им пришлось, несолоно хлебавши, разойтись по рабочим местам, место преступления оцеплено, труп доставлен в местный морг. Дело осложнялось тем, что местный патологоанатом находился в отпуске, и, когда его срочно потребовали назад, он непечатно послал всех, сказав, что «не собирается из-за какого-то жмурика прерывать свое долгожданное путешествие в столицу нашей Родины».
Возможно, будь он тогда на месте, то город не превратился бы в растревоженный улей. На всех углах кричали про убийство, обсуждали страшное происшествие, дорисовывали ему несуществующие, но весьма красочные детали про отрезанные пальцы и даже непонятные мистические знаки, вырезанные на спине усопшего.
А тем временем полиция работала. Первым делом были опрошены все, кто хоть немного знал потерпевшего, неважно из разговоров ли или некими частями тела. И на следующий день был взят основной подозреваемый.
Александр Петрович Юльцев работал на севере, а потому о проделках своей жены знал немногое. Естественно, когда он вернулся после тяжелой полугодовой вахты, сочувствующие друзья, из которых кое-кто прекрасно понимал Сашку, сразу же все ему доложили. Разгоряченный водкой и яростью Юльцев сразу же составил план действий. «Будем учить», - только и сказал он своим собутыльникам, которые сразу все поняли.
Тем вечером Воротынский был подкараулен в подворотне, по которой он обычно возвращался домой из любимого бара, предварительно накачавшись горячительным. Когда к нему навстречу вырулили два крепких мужчины, а сзади появились еще двое, Павел Николаевич совершенно не удивился и был готов принять свою нелегкую судьбу, прокручивая в своей голове список имен тех, за кого он должен пострадать сегодня. Список вырисовывался немаленький, однако, за большую часть этого списка герой уже нес заслуженное наказание. Он закрыл глаза, готовый поглощать увесистые удары. Удар был только один. Что-то тяжелое и тупое опустилось на его затылок, в глазах вспыхнуло, затем потемнело, и над самым его ухом незнакомый голос прошипел: «Еще раз шуры-муры затеешь с Оксанкой , убью нахер». Голос принадлежал Сашке.
Во всем этом Юльцев признался сразу, а вот дальше начинались проблемы. По его утверждениям, через полторы минуты Воротынский поднялся на ноги и пошатываясь побрел домой. Сам же Сашка и мужчины некоторое время смотрели поэту вслед, в его спину заляпанную кровью.
- Как бы не сдох. Чевой-то сильно ты его, Александр, надо было руками - проворчал один.
- Не сдохнет, - прошипел Сашка. – Домой дойдет – перевяжется.
Воротынский жил буквально в двух шагах, а потому компания, не беспокоясь за дальнейшую судьбу Павла Николаевича, разошлась по домам.
Такова была версия Юльцева. Полярник упирал на то, что если бы он хотел убить поэта, то убил бы на месте. Однако, полиция была иного мнения. Сашка запросто мог последовать за Павлом Николаевичем (и действительно, никто не мог подтвердить, что Юльцев пошел домой, а Оксана заявляла, что он вообще не появлялся той ночью), зайти в квартиру под любым предлогом и закончить дело. Однако, полярник был непреклонен и подписывать чистосердечное, облегчающее вину и совесть, отказывался.
В городе тоже не верили, что Сашка – славный малый, известный своим добродушным нравом , готовый всегда пойти на помощь – мог совершить такое хладнокровное убийство, пусть даже из-за жениного блядства. А потому версии выдвигались самые разные.
Кто-то утверждал, что Воротынский имел когда-то тесные связи с бандитами, потом кинул их на крупную сумму, и те, после долгих поисков, наконец-то нашли и порешили должника, воспользовавшись столь удобным случаем перевести стрелки на полярника. Люди, стоявшие на этой точки зрения, готовы были хоть сейчас звонить своим друзьям, вращающимся в криминальной среде, чтобы последние подтвердили их теорию, однако, когда собеседники требовали звонка, телефоны оказывались, как назло, недоступными.
Кто-то уверял, что имеет место быть карточный долг , довольно крупный для того, чтобы просто взять и простить его.
Все эти теории имели под собой достаточно прочное основание – никто не имел понятия на что живет Павел Николаевич. Сам он, когда разговор заходил о работе, полушутя отвечал, что-де пописывает стишки да рассказики для одного очень известного писателя, но имя его раскрывать не вправе, мол, договор есть, и цитировать из своих произведений ничего не будет, дабы никто не узнал персону, которая пользуется его услугами.
Как это обычно бывает, самой ходовой стала самая невероятная теория о том, что Воротынский самый обыкновенный шпион. Дело в том, что наш N-ский завод, хоть и был разворован и распродан до нитки, все еще ворочался и даже периодически выплевывал из себя что-то для секретных военных нужд, словно уже выброшенный на берег, но все еще живой кит. Его рабочим все еще запрещалось говорить, что они такое там производят, однако, было доподлинно известно, что это какие-то детали для сверхмощных лазеров.
То тут, то там на кухнях стали всплывать «любопытные» факты о Воротынском. Сварщик Василий за рюмочкой утверждал, что нет-нет, да проскакивал у Павла Николаевича странный говорок, а проще говоря акцент, не то английсикй, не то французский. Да и сам поэт страсть как любил разбавлять свою речь иностранными словами. Инженер Гаврилин вспоминал, что в моменты сильного, как ему казалось, подпития, Павел Николаевич начинал задавать странные вопросы о проектировочных работах и, якобы шутки ради, пытал инженера о том, правдой ли являет ся то, что завод распустился настолько, что чертежи можно спокойно вынести с территории, и никто даже не остановит. Токарь Петя уверял собутыльников, что поэт не раз упрашивал его сделать какой-нибудь медальон из металла, навроде иероглифа или руны, уж страсть хотелось Воротынскому иметь что-нибудь этакое – некий отличительный знак. Теперь-то Петя понимал, что не медальон был нужен профуре, а кусочек шибко ценного сплава. Все приходили к одному и тому же выводу – контрразведка-таки добралась до поэта.
Как бы там ни было, но столь красивая, интересная и будоражащая умы местных обитателей теория была разрушена грубо и цинично, почти по-мужицки, скальпелем вернувшегося из отпуска патологоанатома. Сделав вскрытие, он объявил, что удар хоть и был достаточно сильным, но смертельным быть никак не мог, и, в потверждение своих слов, готов был хоть сейчас нанести себе такую же рану, при условии, что ему дадут еще пару недель отпуска, чтобы, так с-кать, отдохнуть от новых впечатлений и вообще от отдыха. А умер Павел Николаевич от банального сердечного приступа, который настиг несчастного поэта по приходу домой. Измученный горючим, мотор поэта не сумел справиться с очередной напастью и приказал долго жить. Следом, приказал долго жить и сам Воротынский.
Конечно, все были разочарованы. Таинственность и загадочность страшного убийства спали сами собой, и происшествие превратилось в очередную бытовуху.
Чем закончилось, я уже и не помню. Кажется, Юльцев получил какое-то наказание за нападение, несравнимое, конечно же, со сроком за убийство. История со шпионажем стала терять в деталях - хотя и оставались еще упертые, которые верили в расправу, но их ряды таяли с каждым днем – а потом и вовсе забылась.
А я вскорости съехал из N, потому что, право слово, не мое это, сидеть всю жизнь рядовым инженером на заводе.