Кофе, блохи и гнилые яблоки: странные привычки великих писателей

Французская писательница, воспевшая право женщины на сексуальную свободу, исследовала в своем творчестве не только людские страсти: особое место в ее книгах занимают образы животных, неизменных компаньонов человека в его повседневных заботах. Саму Колетт всю жизнь окружали кошки и собаки, однако исключительную привязанность она испытывала к французскому бульдогу по кличке Суси, который помогал ей бороться с писательским ступором. Как только Колетт чувствовала, что не может больше написать ни строчки, она брала бульдога на руки и начинала искать блох в его густой шерсти — до тех пор, пока не приходило вдохновение. Если муза медлила, в ход шли кошки, в шкурках которых также водилось немало паразитов, а если и это не помогало, Колетт бродила по дому в поисках мух и не успокаивалась, пока не прихлопнет каждую. Истребление насекомых магическим образом помогало писательнице настроиться на нужный лад.

Есть старая, растиражированная Сергеем Довлатовым шутка о том, что Ленин якобы умел плавать задом. Вроде бы ничего выдающегося в этой способности нет: каждый, кто умеет держаться на воде, легко повторит мнимый подвиг Владимира Ильича. Но, поскольку Ленин стал не только идеологом коммунизма, но и своего рода поп-идолом, люди склонны обращать любой факт его биографии — или рассказанную о нем небылицу — в экзотический атрибут личности. Аналогичная судьба ждала Николая Гоголя, который писал, как правило, стоя за конторкой; во всяком случае, так утверждал в своих воспоминаниях о писателе мемуарист Павел Анненков. На самом деле привычка писать стоя не является большой редкостью: ее придерживались Вирджиния Вулф, Эрнест Хемингуэй, а обладатель исполинского роста Томас Вулф, согласно легенде, использовал в качестве письменной поверхности верхнюю часть холодильника. Однако именно в случае с Гоголем, чья персона окружена множеством мифов, общественность отказалась поверить в то, что ему просто было так удобно, и наделила писательский ритуал мистическим значением, припомнив Хому Брута, который стоя читал молитвы над живым трупом панночки.

«Улисс» соткан из аллюзий на Гомера, Шекспира, ирландский фольклор и т. д. Аллюзией же на жизнь Джеймса Джойса может послужить советский мультфильм про бегемота, который боялся прививок и в результате заболел желтухой. Здоровье Джойса было слабым — язва, катаракта, глаукома, гниющие зубы, — однако он нередко стремился оттянуть лечение до последнего. Отчасти это объяснялось особенностями медицины первой половины XX века, все еще не настолько совершенной, чтобы избавить пациента от боли; отчасти — несговорчивым характером Джойса, для которого максима «надо лечиться» содержала угрозу свободе его волеизъявления; отчасти — нежеланием прерывать работу над «Улиссом» и «Поминками»; отчасти — банальным безденежьем. Так или иначе, писатель до того запустил здоровье, что к 1930-м годам почти ослеп и страдал головокружениями, а потому работать ему приходилось лежа в кровати, вооружившись синим карандашом, которым Джойс выводил на плотном листе бумаги огромные кривые буквы. В числе сторонников горизонтального письма были также Трумэн Капоте, Марсель Пруст, Эдит Уортон и многие другие, но обычно их к этому понуждало не слабое здоровье, а желание устроиться поудобнее.

Широко известный факт о том, что патриарх французской романтической прозы предпочитал работать голышом, требуется подвергнуть хоть и минимальной, но критике: в соответствии с нравственными устоями, принятыми в первой половине XIX века, нагота далеко не всегда подразумевала полное отсутствие одежды. Под словом «нагой» вполне могло подразумеваться «представший в неглиже». В то же время, если верить воспоминаниям супруги писателя Адель Фуше, Гюго действительно частенько запирал всю свою одежду на замок, таким образом лишая себя возможности выйти из дома, заворачивался в шаль и днями напролет работал над очередным романом в добровольном заключении.

Американская поэтесса, писательница и общественный деятель Майя Анджелу предпочитала писать в предельно аскетичной обстановке. Прежде чем начать работать над книгой, она снимала комнату в отеле и просила убрать из нее картины, безделушки, вазы с цветами, — словом, все, что могло отвлечь на себя внимание. Анджелу каждое утро вставала в шесть утра, шла в отель и запиралась в номере, категорически запрещая персоналу ее тревожить и даже перестилать постельное белье: ночевала она дома. Доходило до того, что горничная оставляла капризной постоялице записки в духе: «Пожалуйста, разрешите мне хотя бы сменить простыни — они уже заплесневели». Однако Анджелу была непреклонна: для концентрации ей было необходимо обезличенное, неизменное, замкнутое пространство, в котором она только и могла почувствовать себя полностью оторванной от суеты обыденной жизни.

Ответственный за возрождение великого американского романа, Джонатан Франзен войдет в историю еще и как непримиримый борец с прокрастинацией. В конце 1990-х, в попытках сформулировать сюжет и определить тематику и проблематику книги, которая впоследствии станет знаменитыми «Поправками», Франзен заперся в квартире со звуконепроницаемыми стенами, тщательно зашторил окна, вставил в уши беруши, надел повязку на глаза, вооружился ноутбуком — и в тишине и темноте принялся ждать вдохновения. Тотальная изоляция в итоге обернулась для Франзена нервным истощением и бессонницей, минуты энтузиазма сменялись неделями глубокого отчаяния. «Поправки» рождались в муках — оттого, наверное, роман полон горечи, и единственным действенным способом внести коррективы в свою судьбу в итоге становится смерть.

Проза Леонида Андреева исследует, в первую очередь, пограничные состояния личности. Его герои либо не отдают себе отчета в своих действиях — как, например, в рассказе «Бездна», которым Андреев так и не смог напугать Льва Толстого; либо оказываются в столь сложных обстоятельствах, что им приходится мобилизовать все душевные силы, чтобы не лишиться рассудка и веры, — как в «Жизни Василия Фивейского»; либо не могут нащупать грань между безумием и здравием — как в «Мысли». Неслучайно в начале XX века проза Андреева привлекла внимание специалистов в области психиатрии, отметивших исключительное мастерство писателя в изображении психопатологий. Следуя поэтике и проблематике своих произведений, Андреев писал, как правило, с глубокой ночи до раннего утра, непрерывно ходил по комнате, подкрепляя силы только крепчайшим черным чаем и — изредка — карамелькой, и вслух диктовал тексты. Тут же за печатной машинкой сидела и ловила каждое слово мужа супруга Андреева Анна Ильинична, в лице которой тот нашел верную соратницу и, по совместительству, литературного секретаря.

Хотя народная молва приписывает Бальзаку неправдоподобные рекорды в области потребления кофе — от 50 до 300 чашек в день, — писатель и впрямь имел неистребимое пристрастие к этому напитку, в чем сам неоднократно признавался. По словам Бальзака, проводившего за письменным столом более 14-ти часов в сутки и начинавшего работать затемно, кофе не только помогал ему сосредоточиться и взбодриться, но и стимулировал воображение, позволял выстраивать сюжеты и создавать метафоры. Современники утверждали, будто Бальзак порой ел молотый кофе всухую, если приготовленный не производил нужного эффекта. Существует даже конспирологическая теория, согласно которой Бальзак якобы умер от передозировки кофеином. Она, разумеется, не выдерживает критики: на канале ASAP Science, например, было выпущено наглядное видео о том, что человеку весом в 70 кг, чтобы погибнуть, нужно выпить 70 чашек кофе одновременно. Однако это физически невозможно, потому что такой объем жидкости просто не поместится в желудке. Учитывая крупные габариты Бальзака, его бы вряд ли свалило с ног даже полное ведро кофе.

Мало что подталкивает в размышлениям о судьбах человечества сильнее, чем дальняя поездка. В автомобиле, на поезде, в автобусе — неважно: формально ты остаешься неподвижен, сидишь на одном месте, а мимо тебя несутся города, дома, чужие жизни. Для писателя это отличный способ не только набрать фактуры к будущим произведениям, но и, например, обратиться к проблеме маленького человека, чьи радости и горести ничтожны по сравнению с движением истории. Однако Гертруда Стайн, чья фигура на заре XX века объединила вокруг себя писателей и художников-модернистов, предпочитала работать в автомобиле по иной причине. Расположившись на пассажирском месте «форда» модели T, более известного в народе как «Жестянка Лиззи», но самой писательницей прозванного «Тетушкой Паулин» — в честь ее реальной родственницы, Стайн предоставляла управление машиной своей партнерше Алисе Б. Токлас, брала в руки бумагу и карандаш и писала, используя в качестве своеобразного метронома бесконечную дорожную круговерть, ритм которой был так похож на ритм ее прозы и поэзии.

Пожалуй, приз за изобретение самого странного писательского ритуала стоит вручить Фридриху Шиллеру. Флагман романтической поэзии, он не мог работать, если ящик его стола не был доверху набит гнилыми яблоками. Гете — друг Шиллера — рассказывал, как однажды пришел к нему в гости, не застал собрата по перу дома и, решив подождать его в кабинете, сразу почувствовал сильный, вызывавший головокружение запах гниения. Гете быстро нашел источник запаха и попытался выяснить у супруги Шиллера Шарлотты (в девичестве фон Ленгефельд), откуда взялись яблоки в столе поэта, на что та лишь пожала плечами и сказала, что муж жить без них не может. Вероятно, головокружение, заставившее Гете ретироваться из кабинета Шиллера, у самого поэта, напротив, вызывало полет мысли. Интересно, кстати, что газ фосген, который в годы Первой мировой войны использовался как боевое отравляющее вещество, также имеет запах гнилых яблок — и это основа для прекрасной метафоры, которая поможет биографу Шиллера в красках рассказать о том, что в смерти великого гения повинен не только туберкулез, но и капризная муза.