Настроения граждан СССР после известия о первом полете человека в космос

Из воспоминаний Елены Вигдоровой:

Мы жили в большой коммунальной квартире на Сретенском бульваре. Днем 12 апреля 1961 года, когда все молодые были на службе, а дома из взрослых оставались одни старушки, в основном из "бывших", вдруг все соседки выскочили в коридор и на кухню. Я помню, как моя бабушка схватилась за лицо и закричала. Оказалось, как только они услышали голос Левитана, произносящий это "говорит Москва, передаем сообщение ТАСС", то все сразу решили, что началась война. Для этих старушек Гагарин в космосе — это было что-то вообще непонятное, дальше все целый день только вспоминали, кто где был 20 лет назад, 22 июня, когда их также огорошили этим голосом Левитана, и что с ними случилось потом. А каждой из них было что вспомнить. Так что первой реакцией шел этот ужас, а за ним — уже облегчение: не война — и хорошо. Эта память и мысль, что война может в любую секунду начаться, жили в советском народе очень крепко. Ничего хорошего никто из них от сообщения ТАСС не ждал.

Единственной, кто уловил что-то про космос и Гагарина, была наша соседка баба Юля, и вот она решила, что мир рухнул. Это была абсолютно солженицынская Матрена, действительно, праведница. Она читать не умела, даже букв не знала, но в Бога верила. Всегда говорила: "Я верую в Бога и во Владимирскую Божью Матерь, а в пост я не верую. Тоня мне сказала, что пост выдумали богатые, чтобы бедные меньше ели, а богатым больше досталось". Тоня — это была ее дочка, доктор, она погибла на фронте. И вот когда прошел первый ужас, что начинается война, баба Юля вдруг заплакала, бросилась в свою комнатку, заперлась и никого к себе не пускала, говорила только: "Я жду Изю". Изя — это мой папа, который в войну был летчиком. И когда папа пришел с работы, ему сказали: "Исаак Абрамыч, Юлия Андреевна вас ждет". Он вошел, и она бросилась ему на грудь с криком: "Изя, Бога нету! Гагарин его не видел!" Папа, у которого всегда была очень быстрая реакция, тут же сказал: "Что вы, баба Юля. Ваш Бог гораздо выше". Потом он еще долго вел с ней беседы. Она его спрашивала: "Гагарин же выше, чем ты летал?" — "Ну и что, я не так высоко летал, но и он не так уж высоко". Это знание, что Господь выше,— было самым главным для бабы Юли.

Ни мой отец, для которого авиация была осуществившейся мечтой юности, ни его друзья, боевые летчики, никогда не обсуждали этот полет с гордостью за советскую страну, у них не было чувства "ура, мы первые в космосе". Наоборот, папа радовался, когда американцы тоже куда-то летали, и страшно раздражался, когда по радио постоянно говорили: "мы опять победили Америку". Для него это была победа человечества, а не отдельной страны. Такое ощущение общего неба, без разделения на страны, было важно для настоящих летчиков. К Гагарину при этом все относились хорошо. Он был симпатяга, у него была светлая улыбка, очень подходящая герою. Он всегда хорошо и по-человечески отвечал на вопросы, а мой муж помнит, как Гагарин пришел к ним во Дворец пионеров и каждому ребенку пожал руку. Но среди детей на вопрос "кем ты хочешь стать?" отвечать "космонавтом" — считалось даже не очень приличным, как будто ты такой специальный отличничек и хочешь быть хорошим. Все рассказы, как дети хотели быть космонавтами, играли в космонавтов — это скорее в фильмах и книгах. Зато я помню, как дети во дворе играли не в сам полет, а в сообщение ТАСС и даже ходили с тазами на головах и повторяли: "сообщение-таз" — так же, как мы клали копеечки в баночки, потому что слышали где-то, что деньги хранят в банках.

Вообще в начале 60-х, как мне помнится, во всем хотели видеть положительный аспект. Например, все знали, что в космонавты брали только с очень чистыми анкетами, но Гагарин-то был мальчик с оккупированных территорий, а его все-таки взяли, все-таки отправили в космос — и про это на кухнях говорили, этому радовались. Леонов был из семьи репрессированных, кто-то еще — наполовину еврей, про это тоже говорили как про признаки "оттепели". Была обаятельная песенка Войновича — "давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут", из нее потребовали убрать "закурим" и заменить на "присядем перед стартом", потому что космонавты не курят. Но папа все равно пел "закурим", а Костя Таюрский, у которого папа был штурманом в войну и который служил в Звездном городке, говорил, что перед полетом космонавты как раз курили.