Великодушный русский воин (31 фото)
Елена Сергеевна Холмогорова
Художник С. Бойко
СЕРЕБРЯНЫЙ ЛЕБЕДЬ
Николенька никогда не видел своего отца. Тридцатилетний полковник Раевский был тяжело ранен на войне с турками и умер вдали от дома за несколько месяцев до рождения сына.
Мать часто подводила мальчика к портрету гвардейского офицера в напудренном парике и рассказывала Николеньке об отце. Потом показывала на другой портрет — военного с лихими усами, в зелёном кафтане и треугольной шляпе.
— Это — твой дедушка, — объясняла она, — в девятнадцать лет был он прапорщиком и сражался под началом самого Петра Великого в знаменитой Полтавской битве.
Так, переходя от одного портрета к другому, мама называла имена, вспоминала семейные истории.
Самое почётное место занимал в парадной зале герб Раевских — щит, увенчанный шлемом с короной, с изображением серебряного лебедя — гордой, царственной птицы. Серебряный лебедь был знаком не только древнего, но и знатного семейства: прабабушка Ивана Грозного и мать Петра I приходились им роднёй.
— А что, и мой портрет здесь когда-нибудь будет? — спросил однажды Николенька.
— Непременно... Если заслужишь, конечно, — строго ответила мама и улыбнулась.
— Вот тут он будет висеть, над камином, — показал мальчик. — Я стану знаменитым полководцем. Ведь я уже солдат.
Действительно, по обычаю того времени, трёхлетний Николай Раевский был записан в полк. Считалось, что он «находится в отпуску», пока не подрастёт.
ВЕЛИКИЙ СУВОРОВ
Когда Николеньке Раевскому было двенадцать лет, семья собралась в дорогу: отчим его, полковник Лев Денисович Давыдов, получил назначение в крепость Святого Дмитрия в устье Дона.
— Суворова увидишь, — сказал отчим.
О генерале Суворове говорили много. Рассказывали, какой он храбрый и удачливый воин, как трудно, а всё же почётно, служить под его началом. Николенька представлял себе грозного великана с нахмуренными бровями и зычным голосом. И очень переживал, что сам он такой хрупкий и худенький мальчик, ему стыдно было показаться на глаза генералу.
Когда в доме, где они устроились, появился быстрый и насмешливый человек, чрезвычайно худой, да и росту невысокого, а говорить начал — так всё о мелочах: удобно ли будет жить, да у кого лучше молоко брать, — Николенька никак не мог поверить, что это тот самый Суворов и есть. «Разве генералы такие бывают?» — удивлялся он.
Но очень скоро посмотрел он Суворова на ученье, увидел, как ни себе, ни офицерам, ни солдатам не давал командир никакой поблажки. И всё приговаривал: «Солдат и в мирное время на войне». Была у него на этот счёт ещё одна поговорка: «Тяжело в ученье, легко в походе».
«Скорее бы вырасти», — подгонял время Николай.
Он убегал на берег Дона, ложился на горячий песок, закрывал глаза и видел себя в гуще боя, сильного и храброго. Теперь он успокоился, понял, что воина делает богатырём не внешность, а выучка, постоянная тренировка тела, ума и воли.
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
И вот настал его час! Пятнадцатилетний гвардейский прапорщик Николай Раевский оседлал боевого коня. Военную службу он начал в казачьем полку, привык к строгой дисциплине, походному порядку, постиг тонкости верховой езды, научился владеть оружием. Холод зимой, жара летом, дороги — вязкое месиво после каждого дождя, трудности с продовольствием, плохая питьевая вода, болезни — такова солдатская жизнь. Николай смотрит на висящую в его походной палатке карту. Огромная Россия буквально заперта с юга, нет выхода к южным морям. Стоит торговля, неспокойно на границах. Поэтому и воюет почти непрерывно в течение ста лет с Турцией за право свободно плавать в Чёрном море и проходить через проливы, ведущие в Средиземное.
В 1788 году Николай Раевский впервые услышал свист пуль. Отряд, в котором он служил, был послан вперёд, в разведку. Неожиданно турки с воинственными криками «Алла!» ринулись навстречу. Но малочисленный авангард русских атаковал их так стремительно, что обратил в бегство.
Потом воевал Николай Раевский под началом Михаила Илларионовича Кутузова. Кутузов сразу отличил бесстрашного молодого офицера. Раевский с гордостью писал домой: «Михайла Ларивонович меня ласкает».
Однажды его отряд получил приказ обойти противника. Но на пути воинов оказалось болото. Им пришлось переходить его пешими, несколько лошадей увязли. Только выбрались из болота, как увидели неприятельскую колонну. Началась перестрелка, картечь и пули сыпались градом. Ситуация была критическая. Раевский проявил удивительное хладнокровие перед лицом превосходящего в силах противника, предпринял наступательный манёвр. Враг отступил. За это сражение Раевский получил свою первую, самую почётную для русского офицера боевую награду — орден Святого Георгия.
Военное поприще увлекло Раевского. Один из командиров дал ему такую характеристику: «Храбрости его и усердию к службе не только я, но и все здесь по армии отдают справедливость».
Двадцати двух лет Раевский уже полковник, командир Нижегородского драгунского полка.
ВЕРНАЯ СПУТНИЦА
Даже семейные предания не донесли до нас историю сватовства и женитьбы Раевского. Может быть, невесту выбрали родные, как это часто случалось в те времена. Так или иначе, в конце 1794 года Раевский взял отпуск «по законной нужде» и отправился в Петербург.
Новая семья соединила два замечательных рода. Невеста, Софья Алексеевна, приходилась внучкой великому русскому учёному и поэту Михаилу Васильевичу Ломоносову. С трёх лет, когда умерла мать, Софья воспитывалась под надзором отца, Алексея Алексеевича Константинова. Он был человеком весьма образованным, библиотекарем Екатерины II, самой просвещённой из русских цариц.
Вскоре после свадьбы молодые уехали на Кавказ, в крепость Георгиевск, где располагалась штаб-квартира полка. Там и родился их первенец — сын Александр.
Брак получился счастливым. Софья Алексеевна готова была разделить кочевую судьбу мужа, отказавшись от устроенного, налаженного дома, от светских балов. А воинские походы — не увлекательное путешествие. В любой момент жди нападения — то ли в дороге, то ли на привале. Дни проходят в тряской кибитке, тревожные ночи — в палатках. В походной палатке родилась дочь Раевских Екатерина.
Всего же у Раевских было два сына и четыре дочери. О них нам ещё не раз придётся вспомнить.
ЗАГАДКА ДЛЯ ПОТОМКОВ
Шёл июль 1812 года... Скоро месяц, как огромные полчища Наполеона, покорившего уже многие страны Европы и мечтающего стать «господином мира», продвигались в глубь России. Наполеон спешил, хотел воспользоваться внезапностью нападения и поодиночке разбить разобщённые русские армии...
Раевский сидел на плаще, положив бумагу на походный барабан, и, щурясь от яркого июльского солнца, составлял донесение: «Единая храбрость и усердие российских воинов могли избавить меня от истребления против превосходного неприятеля... Все были герои».
День клонился к вечеру, но жара не спадала. Николай Николаевич расстегнул мундир и огляделся. Дымящееся поле сражения. Стонущие раненые. Как не похоже это на мирную картину, представшую перед ним ранним утром. Какая тишина стояла над пестреющим цветами лугом... Медленно текла узкая речушка, перегороженная небольшой Салтановской плотиной. С холма видны были соломенные крыши деревеньки Дашковки.
Но приказ, полученный генералом, не располагал к созерцанию сельских пейзажей. Его 7-й пехотный корпус должен был хотя бы на несколько часов задержать наступление Даву — одного из лучших французских маршалов.
Раевский решил обмануть французов: первым завязать бой, чтобы те подумали, будто перед ними основные силы, отвлечь внимание и дать возможность соединиться двум русским полководцам — Багратиону и Барклаю-де-Толли.
Хитрость Раевского удалась. Французы попались на удочку. На подмогу им приходят всё новые и новые полки. А ему-то откуда ждать подкрепления?! Казалось, синим мундирам не будет конца. Неприятель час от часу усиливался. Солдаты Смоленского полка стали медленно отходить назад. Было ясно: ещё чуть-чуть — и бой будет проигран.
И тут в самый страшный, переломный момент сражения, случилось невероятное. Сам Раевский примчался на передовые позиции. С ним были оба сына. Шестнадцатилетний Александр всё порывался отобрать у знаменосца полковое знамя, чтобы идти с ним в бой.
Спрыгнув с коня, Раевский выхватил из ножен генеральскую шпагу и, держа за руку десятилетнего Николая, ринулся к солдатам.
— Вперёд, ребята! — мощным голосом, заглушая грохот орудий, вскричал он. — Я и дети мои с вами!
Закалённые бойцы, казалось, всё знающие о ратных подвигах, были потрясены. Сам командир идёт впереди пехоты, готовый пожертвовать сыновьями ради победы...
— У-р-р-а-а! — и тёмно-зелёные шеренги русских бросились в атаку.
Началась жестокая рукопашная схватка. Грозный вид рeшительно надвигающихся русских солдат устрашил противника. Маршал Даву, по-прежнему считая, что неподалёку свежие русские полки, отдал приказ отступать.
А тем временем армия Багратиона, никем не замеченная, уже переправилась через Днепр и двинулась на встречу с Барклаем-де-Толли.
Мгновенно разнеслась по России, обрастая новыми подробностями, история сражения у крошечной Салтановской плотины.
Художники спешили изобразить генерала с сыновьями перед рядами войск, поэты наперебой посвящали ему стихи.
Сергея Глинку подвиг генерала Раевского вдохновил на такие строки:
Великодушный русский воин,
Всеобщих ты похвал достоин...
Вещал: «Сынов не пожалеем,
Готов я с ними вместе лечь,
Чтоб злобу лишь врагов пресечь!»
Понемногу поток прославлений, похоже, стал раздражать генерала. И по сей день нам остаётся только гадать, что же произошло на самом деле. Потому что спустя некоторое время Раевский решительно отрицал весь этот эпизод: «Правда, я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их... Но детей моих не было в ту минуту. Младший сын собирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребёнок, и пуля прострелила ему панталоны); вот и всё тут, весь анекдот сочинён в Петербурге».
Но молва ширилась. И что бы ни говорил «великодушный русский воин», легенда о его подвиге жива до сих пор.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НАПОЛЕОНА
Адъютант протянул Раевскому зрительную трубу. Отсюда, с высоты крепостных стен, хорошо было видно, как строятся колонны, изготавливается к атаке французская конница.
Почти тысячу лет стоял Смоленск на берегу Днепра, сторожа западные границы России, не раз принимал он на себя удары чужеземных захватчиков.
Тяжело вздохнув, Раевский стал спускаться вниз. «Ничего, — успокаивал он себя, — хуже было бы, коль ушёл бы я далеко и не услышал вчера со стороны города выстрелы и шум боя».
Действительно, произошло непредвиденное. Едва наши основные силы отошли от Смоленска, по нему неожиданно ударил Наполеон. Повернув назад, поспешил на помощь защитникам города корпус генерала Раевского.
Раевский послал гонцов к Багратиону и Барклаю-де-Толли, прося подкрепления. Но быстрого ответа не ждал — на 30-40 километров отошли они от города. Оставалось надеяться на боевой дух русских воинов.
И вот войска маршалов Нея, Мюрата и Даву пошли в наступление. Сначала — сильнейший артиллерийский обстрел, затем — штурм.
В десять часов утра к Смоленску прибыл сам император Наполеон. Он ждал ко дню своего рождения драгоценного подарка — взятия Смоленска.
Храбро сражались защитники города. Как страшный камнепад, обрушивались на них бомбы и ядра. В бешеном исступлении лезли французы на стены, пытаясь сокрушить ворота...
Раевский с надеждой смотрел вдаль: не идёт ли помощь? Ещё несколько часов — и неравный бой закончится гибелью русских войск. И вдруг — на взмыленной лошади, тяжело дыша, с чёрным от копоти лицом, к нему прискакал адъютант Багратиона. Чудом сумел пробиться он в город. Дрожащими от нетерпения руками раскрыл Раевский пакет. Багратион писал: «Друг мой! Я не иду, а бегу; желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобой. Держись!»
Поздним вечером подошли к Смоленску армии Багратиона и Барклая-де-Толли. Но и на помощь французам прибыли свежие полки. Силы оставались неравными.
Назавтра французы возобновили штурм. Огонь трёхсот орудий сметал башни, дома, церкви. Толпы жителей, бросая имущество, бежали из города.
Смоленск пылал. Чёрные столбы дыма поднимались высоко и расстилались под самыми облаками. Страшная картина...
И тогда военный совет принял решение оставить Смоленск, не давать здесь генерального сражения. Русские войска стали отходить, сжигая за собой мосты. Больно было открывать неприятелю дорогу на Москву, но время решительного боя ещё не настало.
Так Раевский лишил Наполеона дорогого подарка в день сорокатрёхлетия. Торжественное вступление французов в Смоленск не удалось. И может быть, именно тогда появилась в бумагах Наполеона запись о Раевском: «Этот русский генерал сделан из того материала, из которого делаются маршалы».
БАТАРЕЯ РАЕВСКОГО
С боями русские войска отступали от Смоленска к Москве. Все понимали, что настала пора дать неприятелю большое сражение и переломить ход войны.
Главнокомандующий Кутузов выбрал место для битвы в 124-х километрах от Москвы, возле села Бородина. Он считал, что позиция эта «одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно».
В самом центре Бородинского поля находился холм, названный Курганной высотой. Именно здесь по плану должны были сражаться воины 7-го пехотного корпуса под началом генерала Раевского. Всю ночь накануне боя строили укрепления. Осмотрев перед сражением позицию, Раевский сказал:
— Теперь мы будем спокойны: император Наполеон видел днём простую открытую батарею, а войска его найдут крепость.
Перед пушками был насыпан вал, более полутора метров высотой, а под ним, со стороны противника, — вырыт двухметровый ров. Но французам, чтобы достигнуть рва, надо было ещё преодолеть цепь ловушек — «волчьих ям».
Ночь накануне боя... Наполеон провёл перекличку войска, объявил, что уверен в победе, и обещал отдых в Москве. Всю ночь ярко горели костры, гремела музыка, император не жалел вина и угощений.
В лагере русских, наоборот, было тихо. Слышались только перекличка часовых да глухой стук топоров и лопат на строительстве укреплений. Вечером Кутузов объехал войска: «Братцы! Вам придётся защищать землю родную, послужить верой и правдой до последней капли крови! Надеюсь на вас!» Он помолился перед вывезенной из горящего Смоленска иконой богоматери. Солдаты, готовясь погибнуть за Отчизну, надели чистые белые рубахи, как положено по русскому обычаю перед смертным часом.
На рассвете, едва успели они допить чай с ржаными сухарями, загремели выстрелы французских батарей. Через пять минут бой уже кипел.
Первые удары Наполеон обрушил на левый фланг русских войск, на так называемые Багратионовы флеши. Две волны натиска были отбиты русскими, но противник подтянул свежие силы. Кутузов приказал Раевскому послать на помощь Багратиону восемь батальонов его корпуса. И не знал ещё главнокомандующий, что как раз в тот момент, когда эти батальоны вступят в бой, Наполеон двинет войска на Курганную высоту и подмога будет нужна именно здесь.
Это случилось около девяти часов утра. Французы устремились к батарее, надеясь на лёгкий успех, но были отброшены огнём пушек.
Генерал Раевский руководил боем. За несколько дней до Бородинского сражения он случайно поранил ногу штыком, да так сильно, что с трудом мог ходить. Но никакая боль не могла остановить героя.
Едва была отбита первая атака, как почти без передышки вся французская артиллерия ударила по Курганной батарее, и под прикрытием густого дыма, колонна за колонной, враги ринулись на приступ.
Русские пушки стреляли беспрерывно, и постепенно заряды истощались.
И тогда закипела жестокая рукопашная. В ход пошло уже не только оружие, артиллеристы, схватив щётки для чистки стволов — банники, орудовали ими, как палками в драке. Неприятель стал подтягивать пушки поближе, чтобы закрепиться на Курганной высоте. Чёрный дым так плотно окутал батарею, что трудно было различить своих и чужих. Вдруг Раевский услышал крик одного из офицеров:
— Ваше превосходительство, спасайтесь!
Обернувшись, он увидел: шагах в пятнадцати от него в крепость ворвались французские гренадеры.
В это время подоспела помощь — отряд генерала Ермолова. Яростный бой продолжался около получаса, весь ров перед батареей был завален телами убитых. Раскалённые пушки не выдерживали и с треском лопались. Ядра с корнем вырывали кусты. От ударов гнулись штыки. Но всё же батарею отстояли, а командовавший штурмом французский генерал Бонами был захвачен в плен.
«Редутом смерти» назвали французы Курганную батарею, которая вошла в историю под именем «батареи Раевского». Лучшие, отборные полки погибли там.
Для французской армии Бородинское сражение было первым, где ей не удалось одержать победы. Русские же, напротив, обрели уверенность в своих силах, они рвались к продолжению сражения. Но значительного перевеса у них не было, поэтому командование приняло решение отступить к Москве.
«ОСТАВИТЬ МОСКВУ БЕЗ СРАЖЕНИЯ»
С высоты Поклонной горы, сидя на маленькой походной скамейке, Кутузов смотрел на кремлёвские башни, золото куполов, уютные сады в осенней пестроте листвы... Отдать Москву неприятелю? Уступить без боя? При этой мысли сжималось сердце. Но войска измотаны кровопролитной битвой. Что скажут верные полководцы? Кутузов созвал военный совет.
Заседали допоздна... Этот вечер Раевский будет помнить всю жизнь. В крестьянской избе, в деревне Фили, собрались лучшие русские военачальники. Уселись на некрашеных деревянных скамьях вдоль длинного стола. Раевский прибыл последним. В покрытом пылью мундире, прямо с передовых позиций, вошёл он в горницу.
Кутузов обратился к членам совета: принять ли новое сражение или покинуть Москву, чтобы сохранить армию?
Наступила тишина. И хотя почти все понимали, что не имея перевеса в силах, рисковать нельзя, никто не решался произнести роковые слова: «Сдать Москву».
Первым заговорил Барклай-де-Толли:
— Оставлять столицу тяжело, но, если мужество не будет потеряно и операции будут вестись деятельно, овладение Москвой, может быть, приведёт неприятеля к гибели.
С горечью признал его правоту Раевский:
— Россия не в Москве, а среди сынов её. Более всего надо беречь войско. Моё мнение — оставить Москву без сражения.
Все ждали слова главнокомандующего. Тяжело поднявшись с кресла, Кутузов произнёс:
— С потерею Москвы не потеряна ещё Россия... Приказываю отступать!
Генерал Раевский вышел из избы, окликнул своего адъютанта, сел на лошадь. Молча двинулись они обратно, к месту расположения корпуса.
— Ваше превосходительство, что решил совет? — нетерпеливо спросил адъютант.
В ответ — тишина. И вдруг в ночном безмолвии раздались приглушённые рыдания. Боевой генерал, в самом пекле сражений не терявший присутствия духа, не сдержал слёз.
«В ОПАСНОСТИ ОН ИСТИННЫЙ ГЕРОЙ»
И вот пришло возмездие... Французы в беспорядке катятся назад. «Великий Наполеон, как школьник, бежит, потеряв свою армию. Дороги устланы мёртвыми людьми и лошадьми его. Идёт день и ночь, при свете пожаров, он жжёт всё, что встречает на ходу своём»,— напишет Раевский в одном из писем.
Полуодетые, безоружные, голодные, окоченевшие покидают солдаты Великой армии Россию. А вслед им несутся чьи-то насмешливые стишки:
Наполеон все царства поглотил
И никогда б глотать не утомился;
Да отчего ж теперь он перестал?
Безделица — Россией подавился.
Под Лейпцигом корпус Раевского отличился в одном из самых крупных сражений всей войны, которое назвали «битвой народов». Полмиллиона солдат сошлись на поле. Раевский был в самой гуще боя.
Вдруг генерал изменился в лице и обернулся к своему адъютанту, поэту Батюшкову:
— Посмотри, что у меня, — и, сунув руку за пазуху, вытащил её всю в крови.
— Боже мой! — ахнул Батюшков, но Раевский резко оборвал его.
— Молчи!
Бой продолжался, свистели вокруг пули. Через некоторое время Раевский, наклонясь к адъютанту, прошептал:
— Отъедем на несколько шагов, я ранен жестоко.
И, увидев бледное, испуганное лицо Батюшкова, добавил:
— Ничего, не надо бояться, господин поэт...
Поражённый Батюшков скажет потом о Раевском: «В опасности он истинный герой».
Едва залечив рану, генерал вновь вернулся в армию. И война с Наполеоном кончилась для Раевского в предместье Парижа. Здесь вместе со всеми торжествовал он победу, когда ранним утром 19 марта 1814 года полковник Михаил Орлов примчался с радостной вестью о капитуляции Парижа.
«ЛЮБИМАЯ МОЯ НАДЕЖДА...»
Весной 1820 года Александр Сергеевич Пушкин отправился в свою первую ссылку. Царь, в ярости от его вольных стихов, грозился сослать поэта в Сибирь. Друзья просили за Пушкина. Благодаря этим хлопотам, Пушкину было предписано ехать на юг.
Но до Кишинёва, места своего назначения, он добрался лишь в сентябре. Оттуда написал подробное письмо младшему брату Лёвушке о том, как прожил три месяца после отъезда из Петербурга: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою... он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества».
С одним из сыновей генерала, Николаем, Пушкин был знаком ещё с лицейских времён, а проезжая через Киев, увиделся со всем семейством.
Стоял май, тепло было обманчиво. Но азартному Пушкину захотелось искупаться в Днепре. А вода в реке была ещё ледяная, и к вечеру у Пушкина начался озноб, затем жар — он крепко простудился.
Насмерть был перепуган его верный слуга Никита Козлов. Александр Сергеевич метался и стонал.
— Пошли кого-нибудь к Раевским, Никита, — тихим голосом попросил он, — да побыстрее.
Отец и сын Раевские нашли Пушкина в простой хате на краю города. Бледный и слабый, лежал он в бреду на жёстком деревянном диване...
В этом месте нашего рассказа — ещё одна загадка. Считается, что встреча Пушкина и Раевских была совершенно случайной. Раевские ехали на Кавказ, потом к Чёрному морю, и болезнь Пушкина, требовавшая тепла и отдыха, послужила причиной приглашения путешествовать вместе. Но если внимательно вчитаться в письма Раевских, возникает подозрение, что план поездки был обговорен заранее. А болезнь стала лишь удобным поводом: ведь ссыльный Пушкин не мог уехать без разрешения властей.
Так или иначе, разместившись в нескольких каретах, весёлые путешественники двинулись в путь. Лекарь, сопровождавший Раевских, быстро поставил Пушкина на ноги.
Александр Сергеевич был принят как свой: «Суди сам, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался».
По дороге во многих городах генерала выходили встречать с хлебом и солью. Но всё же, опасаясь нападения горцев, они не рискнули двигаться без охраны. «Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряжённая пушка с зажжённым фитилём. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа — они готовы напасть на известного русского генерала».
А вокруг расстилалась пышная южная природа, «счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение — горы, сады, море».
Когда пятнадцатилетняя Мария Раевская впервые увидела море, она стала бегать по берегу, то догоняя волну, то убегая от неё. Пушкин любовался Марией, её восторгом.
Под яркими августовскими звёздами путешественники плыли на военном бриге «Мингрелия» в Гурзуф. Здесь родились пушкинские строки:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдалённый,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоённый...
В середине сентября Пушкин простился с Раевскими и добрался, наконец, до Кишинёва. «Друг мой, любимая моя надежда — увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского», — так заканчивал он свой рассказ брату.
На полях черновиков Пушкин любил рисовать портреты. Почти всех Раевских можем мы найти среди быстрых пушкинских набросков. Сыновьям генерала он посвятил многие свои творения. Поразительно: исследователи отмечают, что легче перечислить крупные произведения Пушкина, которые вовсе не имеют отношения к Раевским, чем те, которые так или иначе связаны с ними.
А была ли случайной их встреча — кто теперь расскажет?..
РОКОВОЙ ДЕНЬ
Семья Раевских была дружной. Выросли дети. Две дочери вышли замуж. Старшая, Екатерина,— за Михаила Орлова, того самого, что подписал от имени русских условия сдачи Парижа. Он после войны служил вместе с генералом Раевским, был начальником штаба его пехотного корпуса. А младшая дочь, Мария, стала княгиней Волконской. И её муж был военным, генерал-майором, тоже участником Отечественной войны.
Орлов и Волконский, как и многие молодые офицеры, прошли с русской армией через всю Европу. Они увидели другие страны, где не было крепостного рабства, и поняли, что, исполнив честно воинский долг, обязаны отдать и долг гражданский: освободить крестьян и переменить всё политическое устройство России, сделать её свободной и богатой. Так появились тайные общества.
14 декабря 1825 года заговорщики попытались выступить против царя, вывели на Сенатскую площадь в Петербурге верные им войска. Но восстание не удалось.
И лучшие, честнейшие люди России, которых стали называть декабристами, один за другим заполнили тюремные казематы Петропавловской крепости.
Страшные недели наступили. Почти в каждой знатной дворянской семье обнаружились «государственные преступники». Пришла беда и в дом Раевских. Были арестованы Орлов и Волконский. Раевский просил за них. Император Николай I возмутился: «К чему это прославленный генерал заступается за отпетых негодяев?!»
Под конвоем доставили в Петербург обоих сыновей Раевского. В Зимнем дворце их допрашивал сам царь:
— Нам уже известно, что вы не принадлежали к тайному обществу, но имея там родных и знакомых, вы, конечно, обо всём знали. Почему вы не уведомили правительство? Где же ваша присяга?
И в большой, богато убранной, затянутой шелками зале царского дворца, гулко отдались слова Александра Раевского:
— Государь! Честь дороже присяги. Без присяги человек ещё может существовать, потеряв же честь, — жить невозможно!
Император был в ярости. Но не имел причин предать суду братьев Раевских. Их освободили.
Долгие месяцы тянулось рассмотрение дела. Наконец Следственная комиссия объявила приговор: Сергей Волконский — двадцать лет сибирской каторги. Быть бы в Сибири и Орлову, но его брат Алексей на коленях вымолил у царя смягчения наказания — ссылку в имение под Калугу без права въезда в столицы. Николай I вынужден был уступить: ведь именно Алексей Орлов первым прискакал со своим полком на Сенатскую площадь защищать царя.
Полковник Александр Раевский покинул военную службу. Николай Раевский возвратился в свой полк на Кавказ. Там шли военные действия, и, как знать, не по негласному ли распоряжению царя именно его посылали в опаснейшие походы?..
Но, может быть, самое страшное для генерала Раевского случилось уже после оглашения приговора. Ведь до конца жизни не будет и дня, чтобы Николай Николаевич не думал о судьбе своей младшей дочери.
ЕЩЁ ОДИН ПОРТРЕТ
Красивая молодая женщина с задумчивым лицом и густыми чёрными локонами. Этот портрет висел над постелью тяжело больного генерала Раевского. С трудом приподнявшись с подушек, умирающий указал исхудавшей рукой на портрет дочери: «Вот самая удивительная женщина, какую я знал».
Двадцать лет сибирской каторги и вечная ссылка — таким был приговор Сергею Волконскому, её мужу. И двадцатилетняя светская красавица последовала за ним в Сибирь. Её отговаривали знакомые, умоляли родные. Царские чиновники, да и сам император Николай, пугали невыносимыми условиями жизни в Сибири, её лишали всех прав — она становилась женой государственного преступника, ссыльнокаторжного — и только! Наконец, ей не разрешили взять с собой ребёнка — первенца, названного в честь деда Николаем. Но Мария была непреклонна.
Каково отцу пережить такое?! Поначалу Раевский категорически противился отъезду дочери, затем молил о скором возвращении. Мария Николаевна писала: «Мой отец, этот герой 1812 года, с твёрдым и возвышенным характером... не мог вынести мысли о моём изгнании, мой отъезд представлялся ему чем-то ужасным».
— Я тебя прокляну, если ты через год не вернёшься! — кричал он.
Но вот прощание. И последняя записка уже говорит не об осуждении, а простом отцовском горе: «Снег идёт, путь тебе добрый, благополучный. Молю бога за тебя, жертву невинную, да укрепит твою душу, да утешит твоё сердце».
Мария мчится по заснеженным дорогам, гонит лошадей, нетерпеливо вырывая у возницы вожжи. Кибитка её и та не выдерживает — разлетается вдребезги. Скорее, скорее! За двадцать суток доскакала она до Иркутска — по тем временам небывалая скорость. Она едет день и ночь, не останавливаясь, выпивая лишь стакан чая или молока с хлебом.
И вот Сибирь. Первое свидание с мужем. Увидев его в цепях, Мария падает на колени и целует кандалы.
Очень скоро в письмах родным Мария начинает писать «наша ссылка», не отделяя своей судьбы от судьбы осуждённых. Только через тридцать лет вернутся Волконские домой...
Отец постепенно смирился с решением дочери, всё нежнее становились его письма. Не раз он говорил, что «ехать по любви к мужу в несчастьи — почтенно». А может быть, он понял, что его дочь, дочь генерала Раевского, только так и могла поступить?
В далёкой, холодной Сибири получила Мария известие о смерти отца. От потрясения заболела. Ей казалось, «что небо обрушилось». Но, наверное, горе её стало бы меньше, если бы она узнала, что последние мысли отца были о ней, «самой удивительной женщине», какую встречал старый генерал.
В ДНИ СПОКОЙНЫЕ
Хотя Раевский и стал одним из самых известных героев Отечественной войны, он не получил больших чинов и царских милостей. До 1825 года он командовал армейским корпусом, затем вышел в отставку и поселился в своём имении Болтышка под Киевом.
Поэт В. А. Жуковский написал о Раевском:
Неподкупный, неизменный,
Хладный вождь в грозе военной,
Жаркий сам подчас боец,
В дни спокойные мудрец.
Теперь, «в дни спокойные», в тиши и уединении Болтышки Раевский нашёл утешение и развлечение в хозяйственных делах. Много занимался благоустройством поместья: заложил фруктовый сад, высадил липовую аллею. К своему небольшому дому пристроил оранжерею для диковинных цветов, виноградных кустов и даже апельсиновых деревьев.
Софья Алексеевна, обретя, наконец, прочный дом, следила за тем, чтобы в кладовых был всегда мёд, соленья, варенья.
Но грустны были последние годы Раевского. Семья рассеяна по свету. В далёкой Сибири любимая Машенька, в калужской ссылке Екатерина, под полицейским надзором сын Александр, под пулями горцев Николай...
Умер маленький сын Марии, оставленный ею перед отъездом в Сибирь. По старой дружбе Раевский попросил Пушкина сочинить надпись для памятника. Она заканчивалась так:
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благославляет мать и молит за отца...
Небольшой кабинет отставного генерала был полон воспоминаниями о битвах: карты, планы сражений, бумаги. Хоть и небольшой охотник Николай Николаевич писать о боевых подвигах, а всё же ради точности и исторической правды готовил он поправки и замечания к появляющимся трудам о войне 1812 года.
За тем же столом вёл он переписку: писал письма Машеньке в Сибирь и Николаю — на Кавказ. Случилось так, что спустя тридцать лет Раевский-сын принял командование тем же Нижегородским драгунским полком, который когда-то водил в походы отец.
Опытный генерал давал сыну множество советов. Но о чём бы ни говорил, заканчивал одним, главным:
— Во всех случаях покажи себя достойным военным человеком.
И Раевский-младший всегда следовал этому... В его полку служили разжалованные в солдаты декабристы. Несмотря на строгие предписания, Николай Раевский обращался с ними дружески, принимал у себя.
Узнав об этом, Николай I велел немедленно отстранить Раевского от командования. Долго пришлось ему потом добиваться нового назначения.
«...И ВЕЧНОЙ ПАМЯТЬЮ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА»
В Болтышке, среди дубовых рощ, провёл Раевский, уже тяжело больной, свои последние дни. Неподалёку и похоронен. На могильной плите начертаны слова, напоминающие о ратных подвигах генерала:
Он был в Смоленске щит,
В Париже — меч России.
После смерти Николая Николаевича семья оказалась в трудном денежном положении. Пушкин по просьбе Софьи Алексеевны обратился к властям, хлопоча о пенсии для «вдовы героя 1812 года, великого человека, жизнь которого была столь блистательна, а смерть так печальна».
Конечно же, портрет генерала со временем стал украшением семейной коллекции. Сбылась мечта маленького Николеньки, даже место он угадал — над камином в гостиной. Но не только в домашней парадной зале был его портрет.
У русского царя в чертогах есть палата,
Она не золотом, не бархатом богата...
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Так писал Пушкин о Военной галерее Зимнего дворца, где на стенах в пять рядов расположились триста с лишним портретов генералов — участников Отечественной войны. Среди них — портрет Раевского.
И сегодня смотрит на нас, принадлежащий не только прямым потомкам своим, но всем нам, строгий генерал, благородный человек, «великодушный русский воин» Николай Николаевич Раевский.