Гойко Митич блеснул вокалом в Севастопольском театре имени Луначарского

«Культура» не разминулась с живой легендой.

культура: Вы исполнили индейскую балладу на немецком языке...
Митич: «Погасите огонь, солнце будит наших лошадей! Мы пойдем через сухую землю, день будет жарким и путь долгим, как разлука: ты поскачешь налево, а мне — направо — навстречу вечному утру. Ночи больше нет, лишь звезды и луна на небе, но наши руки пусты, нас ослепляет песок, горящий на наших глазах...» Это старая песня 70-х годов.


культура: Вы родились перед самой войной, кто был Вашим кумиром — живой человек или киногерой?
Митич: Моим героем всегда был отец. Я совсем не помню Вторую мировую — мы жили вдалеке от сражений, но папа стал партизаном. Бескомпромиссный, честный, всегда стоял горой за правду. После Победы отказался от пенсии участника боевых действий — новые порядки ему оказались не по душе. С годами я все больше похожу на него. Когда спрашивают: почему ты так поступаешь? Отвечаю: так вел себя мой отец. Научил быть самостоятельным во всем. Наверное, поэтому я пошел в институт физкультуры. Нас учили футболу, баскетболу, гребле, дзюдо, боксу, скачкам. Особенно я преуспел в метании копья, но никогда не мечтал о профессиональной карьере, занимался с охотой, однако напрягаться не любил.
С детства обожал кино, был фанатом Жана Габена, Рафа Валлоне, Марчелло Мастроянни, Кирка Дугласа и, конечно, Джона Уэйна. Как только он появлялся на экране, мальчишки начинали аплодировать. Все хотели быть ковбоями, а не индейцами, ведь они считались плохими... А в книгах — наоборот, я увлекался романами Карла Мая, они пробудили во мне интерес к этой теме и сыграли роль в судьбе.

Но прежде к нам в институт пришли агенты по актерам — я оказался похож на исполнителя главной роли в британской картине «Ланселот и королева». Меня взяли дублером, вручили длиннющее копье, тяжелый щит, усадили на коня и дали свиту — двести всадников… Затем пригласили сыграть убийцу Линкольна в экранизации «Хижины дяди Тома», с этим багажом я и отправился на площадку западногермано-югославских экранизаций Карла Мая про Виннету с Пьером Брисом. Хотя роли крошечные, для студента это были неплохие деньги.

Индейские вестерны пользовались популярностью, но права на Мая продали. И в один прекрасный день восточногерманская ДЕФА решила снять шесть фильмов по романам Лизелотты Вельскопф-Генрих. Май все придумывал, брал из головы, а она жила среди индейцев и многое о них знала.

В тот день я готовился уехать кататься на лыжах, телефонный звонок застал меня уже в дверях. Поднял трубку и услышал: срочно приходите на белградскую студию. Там меня уже ждало все начальство. Спросили, умею ли я ездить верхом, говорю ли по-немецки. Я сказал, что да, немного учил в школе, и они немедленно выпили коньяка за своего «Токей-Ито».

культура: После премьеры «Сыновей Большой Медведицы» Вы проснулись знаменитым?
Митич: Нет, хотя картина имела большой успех. Просто слава не слишком гналась за мной и окончательно отыскала меня в России, от вас приходили мешки писем. Снимался в СССР — на Кавказе, в Крыму, Самарканде. В Минске сыграл бородатого партизана — меня и в таком виде узнавали, но никогда не считал себя звездой. В начале пути был уверен, что провалюсь, но популярный югославский артист, профессор актерского мастерства Виктор Старчич сказал: «Гойко, ничего не бойся — если есть талант, то все одолеешь». С чешским режиссером Йозефом Махом мы очень хорошо понимали друг друга: если у меня появлялась дельная идея, он брал ее в фильм. Там есть много моих придумок.

культура: Чем отличался западный Виннету от Ваших гэдээровских вождей?
Митич: Индеец Пьера Бриса — нечто великое, недостижимое и фантастическое, а мои были ближе к историческим прототипам. Мы экранизировали истории о реальных личностях — Текумзе, Ульзане, Оцеоле. Это же касается и фактуры. В Берлине нам подробно объясняли, как выглядели и жили апачи или команчи. В основном я играл первых.

культура: Красная косынка на голове у Чингачгука — не вымышленная деталь?
Митич: Индейцы повязывали их, чтобы косы не мешали во время скачки. С лошадью смешно получилось. Перед съемками позвали в цирк и привели огромного трюкового коня, верхом на нем я смотрелся карликом с криво растопыренными ногами, даже вскочить на него толком не мог. Но началась работа — в горах близ Дубровника — и в первый же день конь захромал. Что делать? Прямо на вокзале нашли крестьянскую конягу той же масти, хозяин отговаривал — кусачая, хуже собаки. Но я дал ей сахара, яблок, и мы подружились. Иначе ничего бы не вышло — снимался без дублеров.

культура: А как насчет комбинированных съемок?
Митич: Их не было. Например, для эпизода, где меня арканит и тащит за собой ковбой, сделали специальный фартук из подошвенной кожи, завязки спрятали под косами.

культура: Какой трюк оказался самым сложным?
Митич: Трудно было на полном скаку сигануть вверх, схватиться за ветку и очутиться на дереве. Каждый раз ветка вырывалась из рук, пружинила, и я, как пущенная из лука стрела, улетал в степь. Пришлось вместо нее использовать металлический «турник» и много тренироваться. Всем овладевал с нуля, но есть вещи, которые не просчитаешь. Как-то в монгольской степи мой Скаут должен был отбить у американских солдат табун из тысячи двухсот мустангов. Как это снимать, толком никто не знал. Каскадеры открыли стрельбу, и на меня понеслась лавина — я не успел вскочить на своего коня, вцепился в гриву, и мы, колотясь о несущиеся туши, помчались на скалу. Это оказалось спасением и удачным эпизодом фильма.

Сложнее было только раскурить трубку мира, я ведь некурящий. Прокашлял двадцать дублей и в сердцах выбросил ее в пропасть. Выяснилось — незаменимый реквизит, еле-еле разыскали.

культура: Между Вами и Дином Ридом пробежала черная кошка. Но это не Ренате Блюме из «Ульзаны», с которой Вы составляли красивую и очень популярную в СССР пару.
Митич: Да, она вышла за Рида через два года после нашего расставания, ей с ним было хорошо, и мне стало легче.

культура: До 1986-го, когда Рид утонул при весьма туманных обстоятельствах, на заре перестройки... Все подозревали, что ему «помогли» спецслужбы.
Митич: Спустя много лет была обнародована предсмертная записка, он переживал депрессию… Но я бы ничему не удивился. Помню один из его первых концертов во Фридрихштадт-паласте. Дин пел политические песни и плакал, увидел в зале вьетнамцев, спустился к ним, начал обниматься, сказал, что билетерша напоминает ему маму. Я растрогался, а на следующий вечер все повторилось от и до. После «Братьев по крови» планировался второй совместный фильм, но мне не хотелось с ним сниматься.

культура: Ваш Чингачгук сильно напугал американцев в 1973 году, они утверждали, что именно он вдохновил индейцев на восстание в Вундед-Ни. Вы тогда почувствовали себя народным героем?
Митич: Нет, просто так сошлись звезды, но я счастлив, что снялся в этой картине, рассказывающей о самом драматичном эпизоде американской истории. Европейская иммиграция в Америку обернулась настоящей войной: на юге бесчинствовали испанцы, с севера наседали французы, с запада — англичане.
Каждый хотел отхватить побольше земли, люди их не интересовали.
Индейцам дарили специально отравленные одеяла, а иммунитета не было, так и умирали целыми племенами, не успев взяться за оружие.
В отдельных случаях были попытки диалога цивилизаций. У коренных американцев спрашивали: сколько стоит ваша земля? Те не понимали, о чем речь, говорили: при чем тут деньги, она — нам мать, и мы ей не хозяева. Этой простой вещи мореплаватели-англосаксы так и не уяснили. Логично, что пришельцы обожают фильмы об охочих до человечинки инопланетянах и не смогли сформироваться как нация. Они прокляты людьми, жившими в гармонии с природой и обладавшими оригинальной философией.

культура: При каких обстоятельствах Вы оказались в Штатах и получили подлинное индейское имя?
Митич: В 1997-м немецкий студент-математик пришел работать в компанию «Майкрософт», решил удивить коллег и субтитрировал две мои ленты. Год спустя зрители захотели устроить показ в резервации и пригласили меня в Америку. Принимали очень тепло, как своего человека. Шаман позвал в свой дом. Окурил помещение травами и спросил: «Кто ты?» Я ответил, что индейского имени у меня нет, я просто актер. Он сказал: ты увидишь свое имя, подумай, какое животное перед тобой. Я закрыл глаза и тут же увидел волка — нос к носу. И услышал слова шамана: вижу Мангуна. На их языке это волк. Как он мог увидеть то же, что и я, до сих пор не пойму. Хозяин дома лишь рассмеялся и пояснил, что меня выбрало удачное имя — индейцы особо почитают орлов и волков.

культура: А вскоре война постучалась в сербский дом, и после бомбардировки Белграда остановилось сердце Вашей мамы...
Митич: Я прямо сказал: НАТО убило мою мать. В Германии многие понимают, на чьей стороне правда, но помалкивают, не верят ни газетам, ни в свои силы что-либо изменить. Только в эру интернета истину не спрячешь. Одна немецкая журналистка недавно сняла фильм, изобличающий во лжи руководство ФРГ, которое рассказывало байки о массовом геноциде албанцев на стадионе в Приштине. Сами косовары подтвердили: ничего подобного не было.
Ни один серб никогда не признает независимости колыбели своего народа, Косово. Боснийцы, хорваты, черногорцы и сербы — один народ. Получив независимость, наши соседи начали выдумывать себе язык, абсурдные слова, и я внезапно оказался полиглотом. Только мне не хочется называть ремень по-хорватски «наживотником». Вам это варварство ничего не напоминает? Как из-под земли появились потомки нацистских пособников-усташей и установили им мемориальную доску у входа в концентрационный лагерь, где те творили свои зверства. Один советник американского президента назвал косовские события первой войной НАТО. С тех пор американцы продолжают сеять на планете хаос, и пока никто не в силах их остановить.

культура: В Евангелии сказано: «где будет труп, там и соберутся орлы». Вам не кажется, что приближается эпоха истинных героев, подлинных миротворцев — смиренных, благородных, доблестных Чингачгуков?
Митич: Верю, что это так, слишком долго разрушали мир и губили народы. Пора вернуть Земле гармонию и плодородие. Оглянитесь вокруг: деревья, трава, вода умирают от эгоизма и безумия бессмысленной толпы.

культура: Какая театральная роль Вам дороже всего?
Митич: Грек Зорба в одноименном мюзикле, шедшем под открытым небом на цветущем лугу близ Шверина. Для нее я научился играть на свирели. Это было очень романтично. Еще я периодически устраиваю спектакли в мемориальном доме-музее Карла Мая. В общем, не знаю покоя.

культура: В 76 лет Вы выглядите удивительно свежо, как поддерживаете форму? Как чувствуете себя в Крыму?
Митич: Буквально как дома. Я здесь впервые, хотя знаю и люблю Россию. Чтобы возраст не стал помехой, надо двигаться. Каждое утро я занимаюсь на велотренажере и много плаваю, забывая о времени. В Берлине неподалеку от моего дома протекает удивительно чистая речка Даме. Там известность не беспокоит — соседи ко мне привыкли.