Сталин и легендарная жёлтенькая пушка Грабина (5 фото)

Грабин прославился созданием легендарных противотанковых орудий Великой Отечественной - пушек ЗИС- 3, ЗИС-5, ряда танковых орудий. Но первой ступенькой к созданию пушкарского шедевра стала небольшая 76-миллиметровая пушка Ф-22. Именно она дала начало серии Грабинских специализированных орудий. Впрочем, если бы не удачная хитрость создателя, этому орудию не суждено было пойти в серию.

Эту пушку задумал и разработал сам Грабин с конструкторами своего бюро. Она не была заказана наркоматом артиллерии, на нее не выдавали техзадание армейские части. Это была инициатива самих разработчиков, созданная, по сути, на свой страх и риск, в свободное время от конструкторского сопровождения серийных орудий.

К концу тридцатых годов в мире артиллерии торжествовала идея универсализма. Пушка для армии должна быть одна. И противотанковая, и дальнобойная артиллерия, она же для разрушения бетонных ДОТов, для кругового обстрела, даже для зенитной стрельбы по самолетам! Слов нет - если бы удалось создать удачную пушку, способную одинаково эффективно выполнять все эти задачи, это сэкономило бы для страны гигантские деньги. Да и в обслуживании в войсках орудие было бы проще: единый тип снаряда, единые запчасти, рабочие жидкости и т.п.

Такую пушку пытались сделать немцы, американские конструктора выпускали толстые журналы с проектами таких пушек Т-1 и Т-2. Это же веяние крепко поселилось в головах и наших армейских начальников.

Грабин, как талантливый конструктор и, прежде всего, практик, артиллерист, понимал другое. Такая универсальная пушка будет обладать и недостатками всех этих систем сразу. Получится одинаково плохая и зенитка, и как полевое орудие.

Он задумывает создать узко-специализированную пушку поля боя. Легкую, такую, чтобы мог в случае необходимости даже на руках перетащить расчет по полю. Мощную, способную бороться с вражескими бронированными машинами. Скорострельную, чтобы вести огонь сразу по нескольким целям.

Пушка и задумана и реализована на отлично. Без лишнего веса, без ненужных высоких углов возвышения, без традиционного поддона для кругового обстрела. Рабочая машинка для поля боя, надежная и потрясающе эффективная. Достойная наследница легендарной трехдюймовки начала века.

Осталось главное - "продать" пушку заказчику, пустить в серию, поставить на вооружение. Удачный случай подвернулся вскоре. Завод участвовал в больших правительственных испытаниях орудий на полигоне. Ожидалось отстрелять в присутствии высшего армейского руководства два десятка новых орудий разных классов и выбрать лучшие для производства.

Завод, на котором работало КБ Грабина, тоже вез три своих новых пушки. Правдами и неправдами конструктор добивается, чтобы на полигон взяли и новую разработку. Начальник полигона наотрез отказался выставлять неплановую пушку на испытания - время больших начальников ограничено, программа испытаний согласована. Грабину еле-еле удается убедить поставить пушку на рубеж, хотя бы и без стрельбы.

А вот утром, когда на полигон прибыл товарищ Сталин с Буденным и Ворошиловым, всех ждал сюрприз. В ряду одинаковых, защитного зеленого цвета орудий стояла блестящая новой краской, красивая, ярко-желтая пушка.

Сталин заинтересовался необычным орудием, подошел, стал изучать характеристики пушки на специальной доске. Потом, удивленный выдающимися качествами пушки, стал задавать вопросы Грабину. В чем преимущества, в чем недостатки, как поведет себя в поле, в бою.

Воспоминания Грабина.

Полууниверсальную (Ф-20) и две Ф-22 окрасили в зеленоватый, "защитный" цвет, а Ф-22 с цельными станинами, по предложению директора,— в желтый. Ее так и стали называть — "желтенькая". В металле пушки оказались гораздо красивее, чем на чертежах, особенно "желтенькая". Глядя на них, радовался глаз. Конечно, не только внешний вид пушек воодушевлял конструкторов, но и то, что это было первое творение завода и к тому же по собственным тактико-техническим требованиям...

Когда закончились сборка, отладка и небольшие предварительные испытания пушек Ф-22, напряжение в КБ немного спало, наступила короткая передышка. Мы решили подвести первые итоги. Для откровенного разговора собрались конструкторы, производственники, военные представители Артиллерийского управления Елисеев и Буров. Все с удовлетворением отмечали, что вес пушки Ф-22 на 50 килограммов меньше заданного нашим же ТТТ, что коэффициент использования металла высокий. Это хорошо характеризует проект, культуру проектирования. Но 76-миллиметровая пушка образца 1902 года Путиловского завода в походе весила всего 2400 килограммов, а в боевом положении— 1100. Орудийный расчет легко перекатывал ее на позиции вручную. А наша, хотя и значительно легче универсальных и полууниверсальных пушек, все же была довольно тяжелой для орудийного расчета, который численно оставался таким же, как и у трехдюймовки. Нас не удовлетворяло и то, что относительно малый вес мы получили за счет широкого применения дорогих высоколегированных сталей. Это был простой, однако крайне нежелательный с точки зрения экономики путь, особенно в военное время. Трехдюймовку же делали из дешевых малолегированных и углеродистых сталей.

Товарищи высказали мнение, что в настоящем виде Ф-22 нужно рассматривать как средство борьбы с универсализмом,а специальную дивизионную пушку, по-видимому, придется создавать вслед за Ф-22.

Единодушно все пришли к выводу, что нужно создать пушку такого же веса, как трехдюймовка образца 1902 года, но значительно большей мощности — увеличить дальность стрельбы и бронепробиваемость. Ходовые качества Ф-22 применительно к конной тяге были очень высокие, но и по хорошим дорогам скорость передвижения пушки была ограничена 35 километрами в час. Для того времени (1935 год) это было как будто немало, но мы предвидели развитие автотранспорта.

На совещании подвергли критическому разбору многие механизмы и агрегаты. Отмечали недостатки и тут же предлагали способы их устранения.

Серьезную критику вызвала низкая технологичность почти всех элементов пушки Вот когда наглядно проявился наш малый опыт в проектно-конструкторских работах, наша технологическая слабость, преобладание кустарщины и недостаток зрелой инженерной мысли! Жарко стало конструкторам. Много нам нужно еще учиться

Мне было приятно, что конструкторы критически оценивают свою работу,— значит, они растут, их творческие способности развиваются. Это значит, что и весь коллектив растет и будет расти, он здоров и не обречен на застой, на старение. Отрадно было и то, что коллектив показывает свою боевитость, что у нас вырабатывается свой стиль, своя школа.

В заключение мы сравнили все три наши пушки: полууниверсальную Ф-20, дивизионную Ф-22 с "ломающимися" (складными) станинами и дивизионную Ф-22 с цельными станинами ("желтенькую"). Оказалось, что Ф-20 при одинаковой мощности на 350 килограммов тяжелее Она менее надежна, потому что на марше поддон прикрепляется к станку на быстром ходу по пересеченной местности поддон может деформироваться, а то и совсем потеряться. Пушка станет небоеспособна. И если даже на марше все обойдется благополучно, но возникнет необходимость внезапно открыть огонь, потребуется время для установки орудия на поддон. Иначе невозможно стрелять. На каменистом грунте стрельба затруднительна, так как шипы поддона не сцепятся с грунтом, а это может привести к аварии.

Пушке Ф-22 со складными станинами для открытия огня на марше необходимо сбросить станину с передка, установить ее в боевое положение, и только после этого можно открывать огонь. [108] Ф-22, "желтенькая", может открывать огонь на марше сразу же, как только будет снята с передка. Она может изготовиться к бою мгновенно, меньше чем за минуту. Таким образом, "желтенькая" имеет преимущество перед остальными пушками. И когда встал вопрос, что же следует рекомендовать на вооружение нашей армии, все единодушно высказались за "желтенькую".

Перед отправкой пушки еще раз проверили в опытном цехе, зачехлили, сложили возле них ящики с запасными частями, инструментом и принадлежностями для обслуживания орудий, а также ящики с патронами, которые мы должны были взять с собой,— на полигоне таких патронов не было. В бригаду для обслуживания пушек на полигоне входили четыре конструктора: Горшков, Ренне, Мещанинов и Муравьев, цеховые работники Гогин, Румянцев, Маслов и другие. Директор распорядился доставить пушки на полигон на автомашинах. Сопровождать их должна была вооруженная охрана. Мощные ЗИС-5 подали прямо в опытный цех. На них погрузили пушки и ящики, тщательно замаскировали брезентом. Бригада расселась по машинам, и они одна за другой выехали на заводской двор и направились к проходной. В цехе сразу стало тихо и просторно и немного грустно. Меня одолевало беспокойство: как доставят пушки на полигон? Как их оценят?

В КБ тоже стояла тишина. Я сел за стол и начал готовить материал для доклада о пушках. А каким должен быть объем доклада? Впервые в жизни мне предстояло докладывать руководителям партии и правительства. Было и лестно и тревожно: не растеряюсь ли, не вылетит ли все из головы?

Доклад должен быть коротким и ясным. Но что сказать о пушке, чтобы дать о ней полное представление? В ней нет второстепенного, все нужное. После долгих раздумий пришел к заключению, что надо сказать о начальной скорости снаряда, о наибольшей дальности его полета, бронепробиваемости на 500 и 1000 метров, о скорострельности, о весе и габаритах пушки в боевом и походном положении, о времени перехода из походного положения в боевое и обратно, о скорости передвижения, основных материалах и оборудовании для изготовления.

И ни в коем случае не читать по записке, хотя на всякий случай в кармане записочку все же надо иметь. Если растеряюсь, она выручит.

Цифровые данные запоминать мне было не нужно: они у меня, как говорится, в зубах навязли. Очень быстро я набросал "шпаргалку", просмотрел ее и пришел к выводу, что на доклад [109] мне потребуется около десяти минут. Много или мало это — я не знал, а спросить не у кого было. Решил: спрошу при телефонном разговоре у Павлуновского. Так и сделал. Он посоветовал:

— Приезжайте пораньше, встретимся, и вы в порядке подготовки доложите мне. Тогда и решим.

Прибыв в Москву, направился прямо в ГВМУ. Иван Петрович выслушал мой доклад и одобрил. Это сразу подняло мое настроение. По совету Павлуновского я в тот же день поехал на полигон.

Этот полигон тогда только начали организовывать на площадке, километрах в пятнадцати от железной и шоссейной дорог. Добраться туда стоило больших трудов. По телефону я попросил передать представителю нашего завода, чтобы он выслал к ближайшей железнодорожной станции грузовую машину (к этому времени наша бригада уже была на месте). Когда я вышел из вагона, машина ждала меня. Но добирались от станции до полигона неимоверно долго — дорога была ужасной. Часть ее была покрыта щебенкой, но повсюду зияли глубокие выбоины. А дальше форменное бездорожье. В одном месте даже на грузовой машине невозможно было проехать, пришлось объезжать далеко вокруг и тоже почти по бездорожью.

Наконец добрались. Я зашел в штаб — он помещался в небольшом домике,— получил пропуск и, миновав проходную, оказался на территории полигона, где через несколько дней должен решиться вопрос: "Быть или не быть?"

Пройдя метров двести, я увидел два или три сарайчика — это все, что здесь находилось. Дальше простиралась ровная площадка, а за ней поднимался густой хвойный лес. Только в одном месте прорубили трассу для стрельб.

У сарая я встретил нашу бригаду, а в сарае стояли пушки. Мне рассказали, что приезжал начальник 2-го отдела Артиллерийского управления комдив Дроздов, который сказал, что числа десятого вся материальная часть будет выставлена на площадке, позади которой построят два блиндажа для гостей.

На следующий день работа закипела. На дороге саперные части засыпали выбоины щебенкой, а в некоторых местах делали совершенно новое дорожное полотно. На полигоне строили блиндажи и очищали участок, намеченный для огневых позиций. Славно работали саперы. Площадку под огневую позицию подготовили очень быстро, и Дроздов приказал устанавливать на ней все орудия, причем каждому орудию было указано его место. К этому времени для проведения стрельб прибыли команды строевых артиллерийских частей. Каждый день они занимались изучением материальной части и тренировкой в обслуживании орудий. 10 июня вся материальная часть, кроме "желтенькой" пушки, была выдвинута на боевые позиции, а "желтенькая" осталась в сарае, взаперти.

На позиции пушки располагались в таком порядке: на правом фланге, откуда должен был начаться осмотр,— 76-миллиметровая универсальная пушка Кировского завода, рядом с ней — наша полууниверсальная пушка Ф-20, дальше — Ф-22 со складными станинами. За нашими пушками стояли 76-миллиметровая полууниверсальная пушка К-25, 76-миллиметровая дивизионная пушка, изготовленная по чертежам, снятым с образца шведской системы "Бофорс", еще дальше — другие новые пушки и гаубицы. Длина позиции была огромна. Около каждого орудия копошился орудийный расчет, рабочие и конструкторы. Одни изучали, другие обучали.

Отсутствие "желтенькой" пушки меня прямо-таки резануло по сердцу. На мой вопрос Горшкову, почему не поставили "желтенькую", тот ответил, что причины ему неизвестны: спрашивал у Дроздова, но тот отмахнулся и ничего толком не сказал. Я побежал к Дроздову.

— Почему вы распорядились не устанавливать на позиции нашу третью пушку?

Он заявил, что не может ее поставить.

— И так стоят две ваши пушки, вполне достаточно. Нет нужды ставить еще третью.

Мои объяснения и просьбы успеха не имели. На следующий день на полигон прибыл начальник Артиллерийского управления, он же заместитель начальника Вооружения, комкор Ефимов. Я обратился к нему с просьбой поставить "желтенькую" на позицию. Он отказал. 13 июня приехал на полигон Тухачевский. Он тоже отказал. Очень было досадно. Что еще можно сделать? У него власть, у меня только просьба. У него на петлицах по четыре ромба, а у меня только две "шпалы". Кого же еще просить? Ведь это главные устроители смотра. Остается только обратиться к Ворошилову, но его здесь нет. А мне было известно, что смотр намечен на 14 июня. После отказа Тухачевского я испытывал состояние, близкое к отчаянию. В самом деле, можно ли было спокойно отнестись к тому, что созданное нашим коллективом с таким трудом, с таким напряжением перечеркивалось одним махом даже без объяснения причин. Видя всю безвыходность нашего положения, я заявил Тухачевскому, что при докладе руководителям партии и правительства скажу, [111] что нашу третью пушку закрыли в сарае и все мои просьбы вплоть до обращенных лично к начальнику Вооружения не привели к положительному результату.

— Так и скажете? — спросил Тухачевский.

— Да, так и скажу.

— Хорошо, мы поставим вашу третью пушку, но стрелять из нее не будем.

— Согласен.

Не мог я настаивать на стрельбе, потому что прочность ствола мы не успели проверить. Мало ли что может случиться!

"Желтенькую" поставили рядом с другой нашей Ф-22.

В этот день Тухачевский предложил Магдасееву, начальнику КБ одного артиллерийского завода, и мне ехать в Москву в его машине. В дороге Тухачевский обратился ко мне с вопросом, как я расцениваю динамореактивную артиллерию, иначе говоря, безоткатные орудия.

Я ответил приблизительно так: безоткатные орудия имеют то преимущество, что при одинаковой мощности они легче классических пушек. Но у них есть и ряд недостатков, при этом существенных, которые совершенно исключают возможность создания всей артиллерии на этом принципе. Динамореактивный принцип не годится для танковых пушек, казематных, полуавтоматических и автоматических зенитных, потому что при выстреле орудийный расчет должен уходить в укрытие — специально вырытый ровик. По этой же причине динамореактивный принцип не годится и для дивизионных пушек: они не смогут сопровождать пехоту огнем и колесами. Безоткатные пушки могут и должны найти широкое применение, но только как пушки специального назначения.

Тухачевский заговорил не сразу, видимо, он размышлял над моими словами, которые шли вразрез с его взглядами.

Спустя некоторое время он спросил:

— А не ошибаетесь ли вы?

— Я много раз обдумывал этот вопрос и всегда приходил к одному и тому же выводу.

— Вы только поймите, какие громадные преимущества дает динамореактивный принцип! — с горячностью заговорил Тухачевский.— Артиллерия приобретет большую маневренность на маршах и на поле боя, и к тому же такие орудия значительно экономичнее в изготовлении. Это надо понять и по достоинству оценить!

— Согласен, что меньший вес пушки увеличивает ее подвижность, я к этому тоже стремлюсь и полагаю, что применение [112] дульных тормозов может очень помочь конструктору. Что же касается экономичности, то заряд динамореактивного орудия приблизительно в три-четыре раза больше, — это во-первых. Во-вторых, кучность боя у безоткатной пушки значительно ниже, чем у классической пушки. Поэтому для решения одной и той же задачи безоткатной пушке потребуется гораздо больше времени и снарядов, чем классической. Так что безоткатная пушка не в ладах с экономикой. Не говорю уже о том, что скорострельность безоткатной пушки значительно ниже. И точность наведения на цель меньше.

Разговор становился все острее и острее. Не мог я согласиться с доводами Тухачевского, они были слабо аргументированы. Но и мои доводы, по-видимому, не убеждали его. После долгих дебатов Михаил Николаевич сказал:

— Вы молодой конструктор, подающий большие надежды, но вы не замечаете того, что тормозите развитие артиллерии. Я бы посоветовал вам еще раз более тщательно проанализировать вопрос широкого применения динамореактивного принципа, изменить свои взгляды и взяться за создание безоткатных орудий.

Как военный человек, обязанный соблюдать субординацию, я должен был прекратить полемику.

Конечно, мои доводы вызвали у Тухачевского неудовольствие.

В артиллерии главным всегда считалось эффективное разрушение цели противника. Орудие, легко доставленное на огневую позицию, но неспособное в короткий срок решить боевую задачу, никому не нужно.

Подчеркну еще раз: мы никогда не утверждали, что безоткатные орудия не нужны. Требовалось разумное сочетание тех и других орудий, а не огульное исключение, классических.

Автомашина катила вперед, а наш разговор больше не клеился.

В безмолвии доехали до дачи Тухачевского в Покровско-Стрешневе. Михаил Николаевич пригласил нас на чашку кофе. Он оказался на редкость гостеприимным. У него дома мы быстро нашли общие темы, и чем дольше сидели, тем оживленнее становилась беседа, но артиллерии не касались. Так и пошло у нас с ним: мы были в прекрасных отношениях, пока не касались артиллерии. Как только доходило до артиллерии, занимали разные позиции и становились противниками. По молчаливому уговору, мы оба старались не задевать этой темы. Уже поздней ночью мы с Магдасеевым уезжали из Покровско-Стрешнева. Прощаясь, Тухачевский посоветовал мне еще раз подумать о безоткатных орудиях. Я не стал повторять, что этот вопрос для меня достаточно ясен. По дороге в гостиницу, да и придя в свой номер, я думал о другом: конечно, начиная разговор, он не ожидал встретить с моей стороны серьезных возражений. По-видимому, искренне убежденный в своей правоте, он не мог доказать ее, но, человек увлекающийся, горячий, отступать не считал для себя возможным.

Как я понял, ему до сих пор не только никто не возражал относительно его идеи перевода всей артиллерии на динамореактивный принцип, но даже поддакивали. Еще сильны пережитки прошлого в людях: не все решаются говорить начальству правду, тем более если знают, что эта правда будет начальству неприятна. Я же, как специалист, не мог, не имел права не возражать ему.


На следующее утро, 14 июня 1935 года, я приехал на полигон очень рано: хотелось все проверить, во всеоружии встретить день, который неизвестно что мог мне преподнести. А он выдался не летний — прохладный, пасмурный, неприветливый.

Повстречался со своими товарищами, постарался поднять их настроение. Всех волновала встреча с руководителями партии и правительства. В этот день Гогину по какому-то недоразумению не выдали пропуск на полигон. Я не мог повидать его, поговорить с ним. Без него мы осмотрели материальную часть; как будто все было в порядке, орудийный расчет освоил пушки хорошо.

Комдив Дроздов провел с командами проверочную репетицию. Она прошла гладко. Тем временем гости все подъезжали и подъезжали. Приехал Павлуновский, а с ним его ближайшие помощники. Приехал Тухачевский, обошел всех, проверил работу орудийных расчетов и, удовлетворенный, отошел в сторону, присоединился к общей группе гостей.

Чем больше прибывало людей, тем напряженнее становилось мое состояние. Много раз мысленно повторил я доклад. Иногда он мне казался слишком коротким и малоубедительным, а иногда, наоборот, длинным, надоедливым; казалось, я размениваюсь на мелочи, из-за них не видно главного. Но перестраиваться было поздно — чего доброго, еще хуже все запутаешь, потом и не разберешься. Хотелось, чтобы время шло [114] быстрее, чтобы все поскорее кончилось. Я взглянул на И. А. Маханова, начальника КБ завода "Красный путиловец", мне показалось, что он держится совершенно спокойно. Это не улучшило моего душевного состояния. Очень жалел я, что рядом нет ни одного нашего работника. Это мне помогло бы. Но на полигоне каждому было указано его место. Начальникам КБ было велено находиться у своих орудий.

Решительный час приближался. Комдив Дроздов еще раз проверил, все ли в порядке, обошел каждое орудие и дал последние наставления. Подошел и к нашим пушкам, рассказал красноармейцам, как они должны себя вести, если руководители партии и правительства подойдут к орудиям, и во время стрельбы, хотя и так всем было все ясно. До начала смотра оставались считанные минуты. Я не думал, что по такой дороге, хоть ее и подремонтировали, можно прибыть точно вовремя. Однако вскоре нас предупредили, что прибудут, как было объявлено. И действительно, буквально за три — пять минут до назначенного срока из проходной на полигоне показалась группа людей. Впереди в кожаном пальто шел К. Е. Ворошилов, несколько позади — И. В. Сталин в сером летнем пальто, в фуражке и в сапогах, рядом шагал В. М. Молотов в темном реглане и в шляпе, чуть поодаль — Г. К. Орджоникидзе в фуражке защитного цвета со звездочкой и в сапогах, почти рядом с ним — В. И. Межлаук в серой шляпе и в сером летнем пальто, а с обеих сторон и сзади шли неизвестные мне военные и штатские.

Подана команда "смирно". Все замерли. Комдив Дроздов, приложив руку к козырьку, пошел навстречу высоким гостям. Не доходя нескольких шагов, остановился:

— Товарищ народный комиссар, материальная часть для осмотра подготовлена...

Приняв рапорт, К. Е. Ворошилов подал команду "вольно". Однако участники показа не почувствовали себя "вольно", все внимание сосредоточилось на руководителях партии и правительства. Они прошли к правофланговому орудию — к универсальной пушке "Красного путиловца", поздоровались с Махановым, и тот с добродушной улыбкой начал свой доклад. Мне очень хотелось услышать его, но я стоял далековато и почти ничего не слышал. Время идет, а Маханов все рассказывает. По всему видно, что обстановка довольно-таки непринужденная. Часто даже смех раздается. Я почувствовал, что спокойствие ко мне возвращается. Для полного успокоения мне нужно было бы слышать Маханова, который, как видно, довольно подробно касается конструкции отдельных механизмов и агрегатов. [115] Я начал было подумывать о том, что слишком заузил свой доклад, и стал мысленно его расширять, как вдруг слышу:

— Товарищ Маханов, вы слишком подробно... Пожалуйста, нельзя ли покороче?..

Это сказал Ворошилов. Маханов мгновенно умолк, на лице его появилась растерянность. Видя это, Сталин заметил Ворошилову:

— Зачем вы его сбиваете, пусть он докладывает, как приготовился.—И затем Маханову: — Продолжайте!..

Маханов оживился, слегка улыбнулся и стал продолжать. Я думал: как же мне докладывать? Коротко или длинно? Посмотрел, сколько выставлено пушек, и решил: коротко! Ведь предстояла еще стрельба и возка. Длинные доклады могут сорвать полный показ. Но после столь обстоятельного сообщения И. А. Маханова не удивит ли моя предельная краткость? Не подумают ли, что я не приготовился?

Много возникало у меня всяких мыслей, но предупреждение Ворошилова, сделанное Маханову, утвердило во мне принятое решение. Не обо всех пушках можно слушать столь подробно.

Осмотр универсальной пушки окончился, все направились к нашему орудию. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Мысли спутались. Казалось, вот-вот я потеряю самообладание.

Послышался голос Ворошилова:

— Товарищ Грабин, расскажите о своей пушке.

Начал я не сразу. Рука сама было потянулась в карман, где лежала заготовленная шпаргалка, и тут же мне стало стыдно. Что я, не знаю своей пушки?

Сначала заговорил довольно тихо и, наверное, невнятно, потом овладел собой и начал докладывать, стремясь четко сформулировать основные положения.

Начал с пушки Ф-22. Сказал о ее назначении, перечислил основные показатели — габариты, вес в походном и боевом положении, начальную скорость снаряда, дульную энергию, или, иначе говоря, мощность, которая может быть повышена. Отметил, что примененная нами новая гильза способна вместить увеличенный заряд пороха: повышение мощности пушки может потребоваться для пробивания брони более совершенных танков. Сейчас пушка способна уничтожить любой танк из находящихся на вооружении других армий, но мы думаем, что мощность броневой защиты будет наращиваться и за счет толщины брони, и за счет научно-исследовательских и конструкторских достижений — путем нахождения наиболее невыгодного для снаряда угла встречи с броней, чтобы достичь большего [116] рикошетирования, и за счет повышения качества стали. Подчеркнул большую скорострельность Ф-22 в сравнении с трехдюймовкой и то, что Ф-22 соответствует всем тактико-техническим требованиям Артиллерийского управления НКО, предъявленным к полууниверсальной пушке, но она на 550 килограммов легче и создана нашим КБ по своей схеме, изготовлена из отечественных материалов и на отечественном оборудовании, что очень существенно, особенно в случае войны Коротко объяснив устройство главных агрегатов, обратил внимание на то, что ствол имеет свободную трубу, которая при необходимости может быть заменена другой даже в боевой обстановке. Все мои объяснения сопровождались демонстрацией соответствующих механизмов.

Вопросов мне было задано немного. Я не понял, удовлетворил ли всех мой доклад. Руководители партии и правительства направились к следующей нашей пушке, а ко мне подошел директор и сказал, что я был слишком краток и что о второй пушке он сделает сообщение сам. Его заявление меня потрясло. Не успел я опомниться — он уже докладывал. Но и Леонард Антонович проговорил недолго. Все направились к полууниверсальной пушке завода имени Калинина, оттуда стал доноситься голос В. Н. Сидоренко, начальника КБ, а я стоял и тяжело переживал свою неудачу. Очень жалел, что не доложил так же подробно, как Маханов, но уже было поздно. Не пойдешь и не попросишь еще раз выслушать тебя по поводу той же пушки. Не было никакой возможности исправить положение, хоть уходи. В общем, горькие мысли прямо роились в моей усталой голове. Вдруг вижу. Сталин отделился от всей группы и направился в мою сторону.

Что это может значить, почему вдруг он направился опять на правый фланг? Я продолжал стоять в стороне, но все мои мысли, только что меня волновавшие, мгновенно испарились, меня стало занимать лишь то, что Сталин идет в мою сторону. А Сидоренко продолжает докладывать о своей пушке.

Сталин подошел к дощечке, на которой были выписаны данные о нашей "желтенькой", остановился и стал внимательно знакомиться с ними.

Я все еще стоял в стороне, затем подошел. Сталин обратился ко мне и стал задавать вопросы. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал: [117]

— Красивая пушка, в нее можно влюбиться. Хорошо, что она и мощная и легкая.

Мне было приятно слышать столь высокую оценку, но я ничего не сказал, а Сталин повернулся и пошел к группе, которая слушала доклад о следующей пушке.

Я тоже присоединился к группе, осматривавшей выставленные орудия. О новых, опытных докладывали конструкторы, а о принятых на вооружение — военные инженеры Артиллерийского управления НКО. Подошли к зенитной 76-миллиметровой пушке, установленной на шасси грузового автомобиля. Эта конструкция повторяла решение Ф. Ф. Лендера, который, как известно, установил 76-миллиметровую зенитную пушку на шасси автомобиля еще в годы первой мировой войны. Орудийному расчету была подана команда занять места для марша. Красноармейцы выполнили команду нечетко, неловко карабкались на платформу. Не понравилось это Семену Михайловичу Буденному. Он подошел к платформе и сказал:

— Вот как нужно исполнять команду!

Не успели оглянуться, а он уже наверху. У него это получилось так ловко, что вызвало одобрительный смех у всех присутствующих. А Буденный сидит на платформе и поглаживает свои лихие усы. Красноармейцы не сумели повторить вскок столь же четко, как это вышло у него.

Затем направились к 122-миллиметровой корпусной пушке А-19, находящейся на вооружении армии, осмотрели еще ряд орудий, в том числе 203-миллиметровую гаубицу Б-4. За это время не было ни одного перерыва на отдых Наконец пришли к последнему орудию большой мощности. Докладывал начальник КБ Магдасеев. Он был краток. Орудие произвело благоприятное впечатление. Сталин поговорил с рабочими завода, среди которых были и пожилые и молодежь. Поинтересовался, как старшие передают свой опыт молодым и как молодые его воспринимают. В конце беседы сказал:

— Хорошо, что вы дружно работаете. Всякая, даже маленькая драчка пагубно отражается на деле.

На этом ознакомление с материальной частью артиллерии было закончено. Руководители партии и правительства и другие товарищи направились к блиндажам, чтобы оттуда наблюдать стрельбу. Когда они вошли в блиндажи, на огневой позиции раздалась команда "к бою". Орудийные расчеты бросились к пушкам. Артиллеристы действовали четко и только на правом фланге замешкались: не могли перевести 76-миллиметровую универсальную пушку завода "Красный путиловец" из [118] походного положения в боевое. Внимание всех невольно сосредоточилось на этом. Маханов волновался, однако помочь ничем не мог. Я хорошо понимал его. Любой конструктор остро переживал бы такую неприятность. Через несколько минут нервы Маханова не выдержали, и он, что называется, хватил через край: во всеуслышание заявил, что орудийный расчет никуда не годится. Все на полигоне посмотрели на него с укоризной

Наконец с помощью рабочих орудийный расчет справился — перевел пушку из походного в боевое положение. Но эта заминка, а особенно заявление Маханова оставили неприятный осадок.

Как только орудие подготовили к бою, последовала команда "огонь". Все прильнули к щелям. Грянул выстрел. Полуавтоматический затвор не сработал. Замковый вручную открыл затвор и выбросил гильзу. Последовал второй выстрел, затем третий… Полуавтоматический затвор чаще отказывал, чем работал. Наконец было сделано положенное число выстрелов, подали команду "отбой".

Надо сказать, не только Маханов переживал неудачу, но и я вместе с ним: как-то поведет себя полуавтоматический затвор на наших пушках? И вот команда нашему орудию: "Огонь!" Орудийный расчет выполнил команду четко, это было приятно, но нервы мои сильно напряглись.

— Орудие!

Грянул выстрел, полуавтоматический затвор сработал. Затем второй, третий выстрел и последний.

Все в порядке. От волнения и радости у меня даже дух захватило. Как только орудие умолкло, Сталин сказал Маханову:

— Ваша пушка отказывала, а пушка Грабина работала четко, даже приятно было смотреть.

— Грабин — мой ученик,— ответил Маханов.

— Это хорошо,— сказал Сталин,— но он вас обскакал.

Стрельба продолжалась. Это было зрелище внушительное. Началось с 76-миллиметровых пушек и закончилось самыми крупными калибрами. Трудно передать словами всю красоту этой стрельбы — она показывала, насколько мощна наша артиллерия. Когда закончилась стрельба из последнего орудия, Сталин произнес: "Все!" — и отошел от амбразуры. Выйдя из блиндажа, заговорил негромко, как бы думая вслух:

— Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить. [119]

Мы с Махановым шли рядом с ним, я справа, а он слева, но ни я, ни он не промолвили ни слова — было ясно, что Сталин не с нами ведет этот разговор.

Потом он остановился. Остановились и мы. Сталин сказал:

— Познакомьтесь друг с другом.

Мы в один голос ответили, что давно друг с другом знакомы.

— Это я знаю,— сказал Сталин,— а вы при мне познакомьтесь.

Маханов взглянул на меня с приятной улыбкой, и мы пожали друг другу руки.

— Ну, вот и хорошо, что вы при мне познакомились,— сказал Сталин.

Я не мог ничего понять.

Сталин обнял нас обоих за талии, и мы пошли по направлению к нашим пушкам. Через несколько шагов Сталин опять остановился и сказал:

— Товарищ Маханов, покритикуйте пушки Грабина.

Этого ни один из нас не ожидал. Подумав, Маханов сказал:

— О пушках Грабина ничего плохого не могу сказать.

Не ожидал я такого ответа, даже удивился. Тогда Сталин обратился ко мне:

— Товарищ Грабин, покритикуйте пушки Маханова.

Собравшись с мыслями, я сказал, что универсальная пушка имеет три органических недостатка. Перечислил их и заключил:

— Каждый из этих недостатков приводит к тому, что пушка без коренных переделок является непригодной для службы в армии.

Сказав это, я умолк. Молчали и Сталин с Махановым. Я не знал, как они отнесутся к моим словам, и испытывал некоторую душевную напряженность, но не жалел о том, что сказал. "Если бы меня не спросили, я не сказал бы ничего, — рассуждал я мысленно, — ну, а раз спросили!.."

Помолчав немного, Сталин предложил мне:

— А теперь покритикуйте свои пушки.

Этого я уже совершенно не ожидал. Ждал или не ждал — неважно. Умел критиковать чужую пушку, сумей покритиковать и свои.

И тут меня очень выручил стиль нашей работы — то, что мы всегда объективно оценивали нами сделанное. Строго оценили на описанном мною совещании и эти пушки. Я рассказал о недостатках. Перечисляя их, объяснял, как они могут быть устранены, и в заключение сказал, что устранение дефектов [120] значительно улучшит боевые качества пушек. От своей самокритики я даже вспотел. Сталин сказал:

— Хорошо вы покритиковали свои пушки. Это похвально. Хорошо, что, создав пушки, вы видите, как они могут быть улучшены. Это значит, что ваш коллектив будет расти, прогрессировать. А какую из ваших пушек вы рекомендуете принять на вооружение?

Опять неожиданный вопрос. Я молчал. Сталин спросил еще раз. Тогда я сказал, что надо бы прежде испытать пушки, а потом уже давать рекомендации.

— Это верно, но учтите, что нам нужно торопиться. Времени много ушло, и оно нас не ждет. Какую же вы рекомендуете?

Я сказал, что рекомендую "желтенькую".

— А почему именно эту, а не другую?

— Она лучше, чем Ф-20.

— А почему она лучше?

— Ф-22 мы проектировали позже, чем Ф-20, учли и устранили многие недостатки.

— Это хорошо. А теперь мы отправим вашу пушку в Ленинград, пусть военные ее испытают. Я правильно понял вас, что в ней нет ничего заграничного?

— Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по своей схеме, изготовлена из отечественных материалов и на отечественном оборудовании.

— Это замечательно,— сказал Сталин.

Похвалу слышать было приятно, но отдавать военным для испытаний опытный образец пушки — такого в практике проектирования никогда не было. Всегда КБ предварительно отлаживало, испытывало опытный образец, а потом сдавало его заказчику. Никогда еще не бывало, чтобы опытный образец без заводских испытаний был направлен на полигонные.

— Ну что ж, не бывало, так будет,— сказал Сталин.

Я пытался доказать, что совместить заводские испытания с полигонными невозможно: у каждой организации свой подход. Когда завод испытывает и обнаруживает дефекты, он их устраняет и изменяет чертежи, то есть по ходу испытаний дорабатывает пушку. Полигон же стремится выявить в новой пушке как можно больше дефектов и все, что выявляет, записывает, после чего делает свои предложения и выводы. Я боюсь, что мы не сумеем одновременно испытывать и дорабатывать пушку. Как бы не удлинился период отработки и испытания. [121] Не хотелось мне говорить, что Ф-22 сделана без согласования с Артиллерийским управлением, что она спроектирована и изготовлена по инициативе КБ и с разрешения Орджоникидзе. Не хотелось выступать с пушкой, которая сделала всего лишь пять выстрелов и совершенно не прошла никакой обкатки.

— Поймите,— сказал Сталин,— что нужно экономить время, иначе можно опоздать. Отправим пушку сразу на полигон, ускорим решение вопроса...

Лишь впоследствии я понял весь смысл этих слов: "Нужно экономить время, иначе можно опоздать". Центральный Комитет партии видел гораздо яснее и дальше нас, рядовых коммунистов. Конечно, мы тоже с тревогой следили за тем, как германские фашисты накапливают силы. 13 марта 1935 года они объявили о создании запрещенных Версальским мирным договором германских военно-воздушных сил. Через три дня Гитлер ввел всеобщую воинскую повинность и заявил, что будет создана армия в 500 тысяч человек. Зловеще прозвучали его слова в рейхстаге, о которых сообщила газета "За индустриализацию" 23 мая 1935 года, всего за три недели до смотра нашим правительством образцов новых артиллерийских орудий. "Как мы, так и большевики убедились в том,— заявил Гитлер,— что между нами существует пропасть, через которую никогда не может быть мостов". При этом он добавил, что для национал-социализма недопустимо миролюбивое отношение к большевизму: "...мы являемся его злейшим и наиболее фанатичным врагом".

Центральный Комитет нашей партии предвидел развитие событий истории и готовил страну к обороне. Мало кто был посвящен в дело ввиду строжайшей его секретности, но оно делалось неустанно и последовательно изо дня в день... Я — один из немногих, кто может рассказать на примере работы Приволжского завода о путях развития отечественной дивизионной, танковой, противотанковой и некоторых других видов артиллерии в 30-х годах, о том, как создавались их образцы, как готовились и воспитывались кадры.

Итак, мне было отрадно, что предпочтение отдано нашей пушке, созданной вразрез с идеей универсализма. И я прекратил свои возражения, поняв, что они неуместны. Мы направились к универсальной пушке Маханова. К ней уже была подана упряжка лошадей. И на этот раз тоже произошла неприятность. упряжка не могла стронуть универсальную пушку с места, а наша пушка пошла спокойно. Не выдержал Маханов и заявил, что кони к его пушке поданы плохие. Сталин посмотрел на него и сказал: [122]

— Вам и людей плохих дали и коней плохих... Все плохое А Грабину все подходит: и люди и кони, он ни разу никого не охаял.

Постепенно все пушки вытягивались в колонну и шли по заданному маршруту. Руководители партии и правительства, все гости поднялись на пригорок и наблюдали за движением колонны. Зрелище было прекрасное. Слышны были восторженные отзывы. В этой колонне шли и наши три пушки, особенно выделялась на зеленом фоне "желтенькая". Любуясь этим необыкновенным парадом, я заметил, что у одной из наших пушек ствол вроде бы поднялся кверху. Я так и замер. Не дай бог, люлька за что-нибудь зацепится своими клыками — будет беда! Теперь уже не красота происходящего влекла меня к себе — взгляд мой не мог оторваться от качающегося ствола одной

Уже к концу года доработанная полевая пушка Ф-22, "желтенькая", пошла в серийное производство. Она станет одним из самых убойных для немцев орудий начала Войны.

Артиллерийское вооружение РККА было лучшим в мире. Советская полковая 76-миллиметровая пушка оказалась гораздо лучше 75-миллиметрового орудия немцев; 150-миллиметровое тяжелое орудие немцев уступало соответствующим советским системам. Наша дивизионная и корпусная артиллерия, наши горные орудия были совершеннее немецких систем.