Ржавый пояс забвения: как в США погибла тяжелая промышленность, а вместе с ней — десятки городов

Предприятия одно за другим начали закрываться, рабочие оказывались на улице, фабричные города стремительно приходили в упадок, теряя свое население. Heartland превратился в Rust Belt, «Ржавый пояс», и за этой хлесткой метафорой — тоскливая безнадега и отчаяние миллионов. В 2017 году масштабы продолжающейся десятки лет катастрофы оказались достаточными, чтобы привести в Белый дом Дональда Трампа.

Существует довольно распространенное мнение, что развал СССР погубил процветающую советскую промышленность. Мол, открывшись миру и столкнувшись с оскалом свободного рынка, создаваемая поколениями строителей коммунизма индустрия оказалась неконкурентноспособной и зачахла, как больной туберкулезом в XIX веке. Отрасли же, представлявшие какой-никакой интерес с точки зрения остальной планеты, быстро оказались в собственности олигархов. На этом фоне любопытным выглядит опыт главного соперника Советского Союза, убившего (и при этом осознанно) значительную часть своей промышленности гораздо раньше.

В XIX веке, как и во всем остальном развитом западном мире, по просторам Соединенных Штатов бодро шагала промышленная революция. Освоение территории огромного государства, развитие железных дорог способствовали, помимо прочего, и созданию предприятий совершенно нового типа, и рождению целых отраслей. Колыбель для этого процесса оказалось удобнее всего устроить в прежде сельскохозяйственной полосе, протянувшейся от атлантического побережья США до Великих озер. Ее прозвали «Промышленным (Стальным) поясом», и для такого его расположения был целый ряд веских причин.

Во-первых, уже к концу гражданской войны здесь была создана развитая транспортная инфраструктура — важнейший каркас для любого индустриального роста. Сеть железных дорог дополняли водные пути. Канал Эри и река Гудзон связывали Атлантический океан с системой Великих озер, что позволяло организовать снабжение предприятий и, главное, экспорт их готовой продукции в Европу.

Во-вторых, «Стальной пояс» был окружен обильными источниками сырья. С запада к нему вплотную примыкали железные рудники Миннесоты, Висконсина и Мичигана, а на востоке находились Аппалачи — горы, в недрах которых было вдоволь угля.

Железная руда + уголь = сталь — это была важнейшая формула для истории американского успеха. Сталь требовали многочисленные железнодорожные бароны, ее хотели строительные короли, мечтавшие о небоскребах, она была нужна судовладельцам и, наконец, государству, потому что оружие тоже делалось из стали. «Промышленный пояс» родился, и основа у него была стальная.

Это было впечатляющее зрелище. В Пенсильвании и Огайо, Мичигане и Индиане, Нью-Йорке и Иллинойсе стали появляться десятки металлургических предприятий. Они росли, сливались, укрупнялись, превращаясь в огромные конгломераты, главным из которых была стальная империя Эндрю Карнеги, сделавшая его богатейшим человеком всей планеты. В эти же штаты, на американский Средний Запад, отчаянно нуждавшийся в работягах, потянулись из перенаселенной Европы — Германии, Австро-Венгрии, России, Польши, Италии — миллионы мигрантов. Они бросали свою прежнюю обездоленную жизнь в погоне за мечтой о справедливости, в поисках новой судьбы в стране, созданной такими же, как они. Здесь в тени похожих на соборы грандиозных домн, коптящих небо, в этих в буквальном смысле плавильных котлах рождалась современная Америка.

С ходом научно-технического прогресса металлургия по цепочке потянула за собой и другие, порой совершенно новые отрасли промышленности. Мичиган стал автомобильным штатом с великолепным Детройтом в качестве центра. Город Акрон, штат Огайо, превратился в «резиновую столицу мира» с шинными заводами Goodyear, Goodrich, Firestone и General Tyre. Пенсильванский Питтсбург был штаб-квартирой стальной империи Карнеги. Вокруг них росли другие фабричные города: Кливленд и Индианаполис, Цинциннати и Гэри, Коламбус и Бетлехем, Янгстаун и Баффало и бесчисленные городки поменьше. Их население за считаные годы увеличивалось в разы. Это был американский Урал и американский Донбасс вместе взятые — шумное, дымное, грязное, настоящее сердце страны.

В 1950-е годы индустриальная мощь США достигла своего пика. Вторая мировая война позволила американской промышленности не только оправиться после Великой депрессии, но и взять новые высоты. В начале десятилетия в «Стальном поясе» находилось 43% всех рабочих мест огромной страны, и, казалось, будущее региона безоблачно. Однако ржавчина сперва незаметно, а потом все более стремительно уже начала распространяться.

Вместе с тем начавшаяся после Второй мировой научно-техническая революция, апофеозом которой стала космическая гонка, способствовала резкой и все более углубляющейся автоматизации производства. Оказалось, что роботы при всех финансовых и временных издержках на их создание выгоднее живых людей. Они не требовали повышения зарплаты, не вступали в профсоюзы, не устраивали забастовки, не уходили в отпуск и декрет, не болели и способны были работать круглосуточно. В 1980 году для производства продукции на $1 млн требовалось 25 рабочих мест, в 2015-м — уже только 6,4. Условный сварщик зарабатывает $25 в час, а стоимость работы робота с аналогичными функциями — всего $8.

Там, где не справлялись (пока!) роботы и автоматы, помогали внутренние мигранты из южных штатов. Эра сегрегации там заканчивалась, но многие афроамериканцы все равно предпочитали переезжать на север, в «Стальной пояс», где их с удовольствием брали на работу владельцы заводов и фабрик, ведь им можно было платить меньше, чем белому населению. Белые, в свою очередь, уезжали из «черневших» фабричных городов за новой работой, от растущей преступности, к привычному образу жизни.

Но главным фактором стало вступление США после Второй мировой войны в целый ряд международных соглашений о свободной торговле. Молодые развивающиеся страны получили возможность беспрепятственно торговать с Америкой, и благодарный американский бизнес с удовольствием этой возможностью воспользовался.

Крупные автомобильные, металлургические, шинные корпорации — основа промышленности «Стального пояса» — возвели в абсолют погоню за экономической эффективностью. Их менеджеры, потирая руки, подсчитывали выгоду от переноса производства в Мексику или за океан, в Японию, Южную Корею, Индонезию, а чуть позже и Китай.

В себестоимости продукции рабочая сила была основной составляющей, а в Азии и Латинской Америке труд в сравнении с США стоил считаные центы. Более того, там не надо было беспокоиться о социальных выплатах, пенсионных отчислениях, соблюдать законы об охране труда и соглашаться на требования рабочих.

Это был даже лучший вариант, чем роботы. Миллионы рабочих мест просто утекли со Среднего Запада за пределы США. «Стальной пояс» заржавел.

В 1991 году доля Китая в промышленном импорте Соединенных Штатов составляла 4,5%, в 2011-м — уже 23,1%. Америка сконцентрировалась на развитии третичного и четвертичного сектора: сферы услуг и экономики знаний. Во главу угла был поставлен принцип «Мы (американцы) изобретаем, они (иностранцы) потеют». Металлургические и автомобильные гиганты в «Ржавом поясе» — его скелет, градообразующие предприятия — закрывались один за другим, а гибель тяжелой промышленности привела к жестокому кризису в смежных отраслях, ее обслуживающих. Самым очевидным для наблюдателей следствием процесса стала жесточайшая депопуляция прежде оживленных индустриальных центров.

Начиная с 1950-х годов Кливленд, Детройт, Гэри и Питтсбург потеряли до 60% своего населения, уехавшего от безработицы и отсутствия перспектив в поисках лучшей доли. Чуть меньший, но все равно катастрофический отток жителей произошел в других крупных и мелких городах «Ржавого пояса».

Вместе с населением города теряли налоги, а значит, и средства на собственное развитие. Уезжал и бизнес, даунтауны (центральные районы) пустели. Зачастую в этих обреченных жертвах, потерявших своего крупнейшего кормильца и работодателя, оставались лишь самые немобильные социальные группы, у которых для побега недоставало желания или квалификации. Брошенные цеха, целые промышленные площадки, полуразрушенные школы, театры, церкви и, конечно, жилые дома стали привычным элементом типичного городского пейзажа в «Ржавом поясе».

Попытки оживления этих failed cities (городов-неудачников, городов-банкротов) стали предприниматься лишь десятилетия спустя, уже в XXI веке. В некоторых случаях это удавалось. Столицу стальной империи Карнеги Питтсбург удалось частично реанимировать под лозунгом «Новым идеям — старые здания». Здесь появились центры разработок Google и Uber, находятся штаб-квартиры сразу нескольких компаний, занимающихся работотехникой. В 1950 году в Питтсбурге жило 680 тыс. человек, сейчас — чуть больше 300 тыс., но, по крайней мере, этот показатель удалось стабилизировать, и он даже начал понемногу расти.

Аналогичная ситуация сложилась в Акроне. Бывшая шинная столица мира превратилась в крупнейший в стране центр разработки и производства полимеров. В Баффало, штат Нью-Йорк, на месте металлургического комбината компании Republic Steel открылась вторая гигафабрика Tesla, производящая фотоэлектрические элементы и панели. В Бетлехеме, штат Пенсильвания, флагманское предприятие корпорации Bethlehem Steel превратили в развлекательно-игорный центр Sands. Есть и другие примеры более-менее успешной ревитализации и джентрификации депрессивных районов «Ржавого пояса», но в общей массе ситуация по-прежнему остается печальной. И ко всем экономическим и социальным проблемам региона сейчас добавилась еще одна, уже смертельно опасная для каждого его жителя, — эпидемия опиоидов.

На фото — сравнение смертельных доз героина и фентанила. Фентанил — синтетический аналог героина, использовался в медицине как анальгетик, но оказался безжалостным убийцей даже в сравнении со своим «двоюродным братом». Он дешевле его, мощнее и смертельнее. Наркодилеры часто разбавляют им чистый героин, не соблюдая дозировки, что приводит к массовым смертям. В США это приняло характер настоящей эпидемии, центром которой стал «Ржавый пояс».

Нам, окруженным жизнерадостными панельными районами, имеющим возможность съездить в ноябре на уборку льна в соседний колхоз и озабоченным скорейшим достижением плановых темпов социально-экономического развития страны, не понять всей тоски жизни, например, в условном Джонстауне, штат Пенсильвания, шахтерском городке, где в 1950-м обитало 60 тыс. человек, а сейчас осталось лишь 20 тыс. Жизни в городе с неработающими предприятиями, закрывшимися от отсутствия клиентов кафе и ресторанами, с целыми кварталами заколоченных домов, в городе, самым оживленным местом которого является офис социальных служб.
Треть населения здесь официально находится за чертой бедности, почти не осталось молодежи, а та, что есть, прочно сидит на фентаниле. Джонстаун — город без будущего, по выражению братьев Стругацких, град обреченный. Город, каких в «Ржавом поясе» десятки. Город, сделавший самым влиятельным человеком на планете Дональда Трампа.

Здесь, как и в других частях «Ржавого пояса», традиционно голосовали за демократическую партию: она считалась защитницей рабочего класса, выразительницей его интересов. Фактор Трампа все поменял. Нью-йоркский миллиардер, успешный житель мегаполиса из хорошей семьи, неожиданно стал кумиром именно таких избирателей — отчаявшихся, оставшихся по ту сторону надежды белых работяг без высшего образования. Они бесконечно устали, озлоблены на весь мир и в первую очередь на умопомрачительно богатые, блестящие мегаполисы западного и восточного побережья. Они живут в мире без Tesla, Uber, стартапов Кремниевой долины, биотехнологий, возобновляемой энергетики и органической еды. Всю жизнь они, их родители и родители их родителей добывали уголь, с помощью которого в соседнем городе делали сталь, а та потом шла на производство автомобилей. А может, этот уголь шел на электростанцию, закрытую по требованию экологов. Цепочка давно разрушена, а с ней разрушена и их жизнь.

Трамп дал им надежду, пообещав вернуть шахтеров в шахты, а металлургов — на металлургические комбинаты. Они, всегда голосовавшие за демократов, на этот раз выбрали республиканца. Спустя год в окрестностях Джонстауна действительно вновь открылись две шахты, ведь Китаю все еще не хватает своего угля. Несколько сот человек, так и не захотевших переучиваться на более востребованные специальности, вернулись на работу — но это капля в черном море безнадеги. Наполовину полон стакан или наполовину пуст? Увы, но будущее Джонстауна, а вместе с ним и всего «Ржавого пояса», пока видится все в тех же унылых осенних тонах. Прошлого расцвета, похоже, уже не вернуть, и жить надо будущим. Получается пока не очень.