Двое в одной лодке. Часть II (6 фото)

Боялся смерти, боли, мучений. Боялся за чужую жизнь, за другого человека. Боялся, но не паниковал. Его действия были осознанными и расчетливыми.

Он боролся не только за свою, но и Васькину жизнь. В повседневности, Леха, как всякий нормальный сибирский мужик, своей жизнью не особенно дорожил. Постоянно и порой бессмысленно рисковал, что поневоле приучило его искать выход в любой ситуации, приучило терпеливо переносить трудности и невзгоды, жару и холод. Это было частью его жизни, его привычкой и натурой. Он не паниковал. Паника чаще всего происходит от неустойчивости психики, слабости характера и неумения правильно действовать в критических ситуациях. Более сильный физически, чем Леха, Васька сломался, как тростинка под первым шквалом ветра. Лешка гнулся, но не сдавался. Не в его это было характере.

Между тем, совсем рассвело. Крутая волна ночного шторма превратилась в пологую зыбь. Исчезли беляки, почти перестали лететь брызги воды из - под лодки. Было тихо. Снег ледяным тополиным пухом бесшумно падал на воду, растворяясь в ее необъятной черноте, заячьей шкурой укрывал лодку. Видимость в несколько десятков метров не позволяла Лехе определиться с местонахождением. Оставалось томительное ожидание неизвестности. Достал на его счастье не выброшенный Васюхой мешок с продуктами и провел ревизию. Там оказалось несколько буханок раскисшего хлеба, крупы и макароны и три банки яблочного повидла. На оставшуюся в коробке водку Леха не смотрел. Неполная пачка сигарет и коробок спичек в непромокаемом кармане, почти полная канистра бензина дополняли его счастье. Отрезал кусок мокрого, уже подмерзшнго хлеба, намазал повидлом и стал жевать, с тоской вспоминая свой, сдуру выброшенный напарником рюкзак. Однако голод постепенно отступил. Заметно потеплело. Лодка железной уткой качалась на волнах, не требуя управления. Покурив, Леха сложил продукты в бардачок, убрал накопившийся снег, обломком весла обколотил лед. Затем, вывернув капюшоном освободившийся мешок, (вытаскивать из под Васи брезент не хотелось) накинул его на голову и, сидя на скамейке провалился в сон. С точки зрения нормального человека назвать это состояние сном было бы неверным. Это было забытье, прерываемое непрерывными попытками согреться движением, уборкой снега, скалыванием льда. Все это Леха проделывал механически с выключенным сознанием, и, казалось, тело действует независимо от разума. Его мозг, после пережитых ночных испытаний находился в состоянии покоя, как бы защищая организм от перенесенной физической нагрузки и стресса. Мысли были туманными и расплывчатыми. Сколько прошло времени такого бдения Леха не знал, наверное, несколько часов. Снег сыпал уже не хлопьями, а мелкой порошей. Облака приподнялись, временами сквозь них просматривалось солнце, хотя берегов еще не было видно. Пологая мертвая зыбь детскими качелями то приподнимала лодку, то опускала ее в ложбинки между волнами. Лед уже не намерзал на нее. Заметно потеплело. Леха снова почувствовал голод. Пожевал мокрого хлеба все с тем же повидлом и, запив водой из Байкала, почувствовал себя отдохнувшим.

Главное, что занимало его мысли, определиться с местонахождением. Тщетно всматривался он в пелену снега, пытаясь увидеть берег или знакомые очертания гор. И хотя Леха смирился с положением, бездействие и бесконечное ожидание угнетало и томило его. Если бы знать, куда грести он гребся бы туда одним веслом, только бы не сидеть без дела.

На Ваську смотреть он избегал. Сметая с лодки снег или скалывая лед, он аккуратно обходил его, стараясь не задеть или не наступить на его тело, скрюченным укором лежащее под замерзшим и присыпанным снегом брезентом. На душе остался горький осадок от произошедшей трагедии, от невозможности повернуть время вспять, бессилия изменить что-либо.

Уже сутки они (Леха все еще думал о Ваське, как о живом) болтались в море. О еще одной предстоящий ночевке в лодке думать не хотелось, однако ситуация принуждала готовиться к ней. К тому же безделье становилось невыносимым. Приняв решение, он острым охотничьим ножом настрогал из подтоварных досок стружек на растопку и щепок для огня. Стараясь не задевать Ваську, отрезал лоскут брезента и еще раз потряс канистру с бензином, оценивая ее запасы. Использовать огонь для обогрева он решил только в случае крайней необходимости.

Время текло ленивым ручейком. Вечерело. Снег не прекращался, однако в атмосфере снова почувствовались пока еще не видимые глазу изменения. Однажды он заметил пролетающую, запоздавшую с отлетом в теплые края, чайку. Опять стало примораживать и Лехе приходилось время от времени энергично хлопать руками подмышками, стучать ногами и даже делать приседания, разминая затекшие ноги. Попытался заснуть, чтобы набраться на предстоящую ночь сил – не получалось. Уже в сумерках снег прекратился и в просвете облаков обрадованный Леха увидел одетые снегом обрывистые берега и склоны Святого Носа. Вершины его все еще были покрыты рваными клочьями тумана. Свинцовой картечиной сквозь облака просматривалась луна. На его счастье ветер и течение принесли лодку в залив, а не в открытое море, где его ждала неминуемая смерть. Хотя до берега было еще далеко - кончился период неизвестности и бесконечного ожидания. Появилась надежда и цель. Появилась надежда выжить в этом аду из холода и влаги. Появилась цель добраться до спасительного берега, где нет этой бесконечной качки, ощутить под ногами твердь земли, отогреться у спасительного огня костра. С энтузиазмом Леха схватил весло и когда стоя, когда сидя на носу лодки, развернул ее носом по направлению к берегу. Ориентиром ему служил бледный пятак луны, который он боковым зрением старался держать в углу левого глаза. Лодка медленно пошла к берегу. О скорости движения Леха судил по брошенной на воду щепке. Дюралевое корыто да еще с одним веслом плохо поддавалось управлению.

Видимо, где-то к полуночи небо очистилось от облаков. Картечина луны провалилась между зазубринами хребта Святого Носа, в черном небе высыпали яркие звезды. Леха нашел созвездие Большой Медведицы и Полярную звезду, которые стали для него и компасом и часами. И как следовало ожидать, после ненастья навалился жуткий мороз. Лед сосульками намерзал на весле, ледяной броней покрывал бока лодки, проникая в каждую клетку Лехиного тщедушного тела, сковывая движение. Холод был чудовищный. Настоящий январский, сибирский, космический, промораживающий каждый нерв, проникающий в сердце и мозг, замораживающий даже мысли, холод. Автоматически, как робот, работая веслом, Леха думал об угрозе пресловутого потепления, о котором так часто трещат по радио маститые ученые и которого так хочется сибирякам. Ох, как хочется согреться, хочется хотя бы чуточку этого тепла. Леха замерзал….

В какой-то момент он почувствовал, что видит себя со стороны. Видел себя сверху этого бездонного черного неба, как на черно-белой фотографии. Казалось, душа его отлетела и с любопытством рассматривает его страдающее бренное тело. Он видел себя песчинкой в водной пустыне. Он видел себя в столбе света, исходящего сверху из другого мира, другой жизни. Он был, как в луче прожектора, который указывает ему дорогу к теплу и свету, к чему - то новому, в новый мир, новую жизнь, которую каждый по-своему пытается понять и постигнуть. Понять недоступное и непостигаемое.

С изумлением и почти счастьем он почувствовал, что ему стало тепло и уютно, что закончились его страдания и мучения, внизу остались холод, вода и лед, а в вверху тепло, уют и покой.

В какой-то момент Леха вспомнил о Боге, хотя в жизни он не то чтобы не верил в его существование, а скорее особо глубоко не задумывался на эту тему. Сейчас ему даже казалось, что невидимые глаза разглядывают его, как через лупу, просвечивают насквозь невидимым рентгеном. Леха даже начал чувствовать перед Ним вину за прожитую таким образом жизнь. Но идущее Оттуда тепло давало надежду и обещало спасение.

Он поныл, что умирает, что видит свою Смерть, свой конец, свое избавление от мучений.

Он увидел себя в ледяном гробу на двоих. Представил, как безжалостное море поглотит и унесет их с Васькой замерзшие тела в свою бездну. Представил, как мириады глубоководных рачков – бормашей за несколько дней проникнут через зад, рот, глаза и уши во внутренности, обчистят их до розовых косточек. Ставя сети на глуби, Леха видел, как эти байкальские чистильщики, внедряясь во все дыры, поедали еще трепещущую рыбу и в течение суток превращали ее в шевелящийся фаршированный ужас.

От этого кошмарного видения он внезапно, как из волшебного сна вернулся в мир реальности. Вокруг была та же черная вода, шелест волн и шуршанье льда, мерцанье звезд.

-Стоять, Леха, стоять!- усилием воли скомандовал он себе.

Леха верил, что мир разумен и справедлив, а судьба благосклонна к сильным духом.

-Стоять, Леха, стоять! - вновь и вновь повторял он свою любимую поговорку. Он с трудом добрался до спасительного ведра и бака с бензином и снова огонь, отбрасывая темноту ночи, вернул его к жизни. Леха отогрел окоченевшие руки, почерпнул в банку из под тушенки воду и стал греть ее, время от времени подбрасывая в ведро щепки и куски брезента и плеская туда бензин. Он жадно выпил горячую воду и почувствовал, что снова возвращается в этот жестокий мир со всеми его прелестями и невзгодами, возвращается к тому, что называется Жизнь – его особая жизнь, жизнь Алексея Курбатова.

Другая жизнь ему была не нужна. Изредка вырываясь в жилуху, он быстро уставал от людей, беготни и сутолоки, непременной водяры и через два-три дня опять убегал в свою халупу к своим собакам и кошакам. Только здесь была его настоящая, реальная жизнь. Театры, стадионы, политика все это было для него в другом измерении, отголоски которого он видел на экране ящика телевизора. Красивые женщины, будущее, деньги его не волновали. Он жил одним днем и слова из популярной песни «…есть только миг - за него и держись» составляли основу его житейской философии и смысла жизни. Он жил в мире тайги, моря, солнца и света, того, что называется Природой. Он жил в стране, где жизнь остановила свое течение.

Время от времени у Лехи появлялись и жили какие-то женщины, которых спустя некоторый срок выгонял за ненадобностью. Ни горести, ни радости от таких встреч – разлук он не испытывал. Это – как горькая ягода, попробовал на зубок, не понравилась, выплюнул и забыл. Связывать себя какими - то обязательствами, а тем более, семейными узами, не собирался. Это означало для него потерю его своеобразной свободы – свободы жить, как хочу и где хочу, свободе жить и общаться с кем хочу и когда хочу, свободу делать, что хочу и не делать чего не хочу. Потребности его ограничивались минимумом продуктишек и табачка, бензином на лодочный мотор и старенький мотоцикл, да дровишек на зиму. Правда в последнее время он приобрел дешевенькую китайскую электростанцию и спутниковую телевизионную антенну и долгими зимними вечерами виртуально приобщался к цивилизации.

Леха, почувствовав голодную пустоту в желудке, снова нагрел воды (вскипятить ее не хватало ни жара огня, ни терпения), пожевал мерзлого хлеба все с тем же осточертевшим яблочным повидлом и не без юмора вспомнил слова престарелого Генсека Леонида Ильича: «Жить стало лучше, жить стало веселее».

-А в жилухе народ, в теплых домах, на белоснежных простынях мучается, бедные.

С юмором у Лехи было все в порядке.

Опрокинувшийся ковш Большой Медведицы говорил о приближающемся утре, хотя явных признаков рассвета еще не было. Леха снова взялся за весло и начал грестись, хотя и чувствовал полную безнадежность этого дела. Греб изо всех сил, иногда как в забытье, как в полусне, греб, чтобы греться, греб чтобы скоротать время до рассвета, дождаться первых живительных солнечных лучей. К утру мороз еще больше усилился. Пологая зыбь покрывалась шугой. Местами появился более крепкий тарельник – льдины округлой формы с закрученными вверх от постоянного трения друг о друга краями. С бортов лодки постоянно приходилось сколачивать намерзающий лед. Леха экономил горючее, однако вскорости пришла пора сливать последние капли бензина, которые он смесил с Васькиной водкой и поддержал огонь еще некоторое время. Погаснув, он напоминал о себе только бензиновым смрадом сгоревшего брезента.

Больше всего Леху донимали мерзнущие руки. Влажные шерстяные носки, снятые с ног, замерзали на руках бесформенным комом, покрывались инеем, примерзали к дюралевому веслу. Временами он переставал чувствовать пальцы и тогда снова и снова начинал хлопать себя руками по плечам и подмышками, стучать ладонями по коленям, пока живительное тепло, приносимое к омертвевшим конечностям токами крови, не заявляло о себе острой режущей болью.

Тем временем, потускневшие звезды первыми заявили о приближающемся рассвете. Небо постепенно потеряло свою прежнюю черноту, стали проглядываться заснеженные контуры хребта Святого Носа, как на проявляемой фотобумаге появились знакомые очертания островов. Это были Лохматый и Голый Колтыгей – острова Чивыркуйского залива. Сейчас лодка болталась между Лохматым и Святым Носом, недалеко от бухты Молодость. До берега было еще 2-3 километра. Леха греб изо всех сил. Он знал, что может прилететь «култук» - ветер с юга Байкала и утащить его обратно в море. Шуга уже сплошной коркой покрывала воду, часто встречались ледяные поля, которые приходилось обходить стороной. Предрассветный мороз достиг своей кульминации.

Рассвет в это время года наступает быстро и вскоре огненные лучи восходящего солнца вонзились в вершины полуострова, окрасив их в оранжевые тона. Его ломаная краюшка, показавшаяся между зазубрин Баргузинского хребта, была для Лехи источником света и живительного тепла. Нехотя, словно привязанное к крутобоким сопкам невидимой резинкой, отрывалось солнышко от горизонта, принося надежду.

- Теперь выдюжим! Леха, стоять! – командовал он себе.

Однако, «ворота» в Чивыркуйский залив редко бывают спокойными. Как в динамической трубе здесь постоянно дуют местные ветра, нагоняя крутую волну. Так было и в этот раз. Не успел Леха порадоваться солнышку, как прилетела - загудела родная «ангара», вспучила волнистую гладь моря, ломая неокрепший лед. Но, нет худа без добра. Ветер помогал лодке двигаться в глубь залива и к берегу. Волна была не такая большая, как в море и Леша, чтоб ускорить движение лодки увеличил ее парусность, поставив лодку бортом к ветру. Его несло в сторону Онгоконской губы. Несколько раз он видел на больших льдинах – оплотниках урганы нерпы, которые приподнявшись на передних ластах, удивленно пучили на него свои водянистые глаза и падали в воду, разглядев на обледеневшей лодке человека.

Стало немного теплее. Леха с беспокойством следил, как его тащит к скалистым прижимам Онгоконского мыса. Он снова взял в руки надоевшее весло, пытаясь помочь лодке обойти мыс и зайти в тихую бухту. Однако неуклюжее корыто неуклонно прибивало к столь желанному, а теперь еще и смертельно опасному обрывистому берегу. Прошедший шторм украсил скалы и волнобойные гроты гирляндами причудливых ледяных сталактитов, сосульками свисающими до самого приплеска волн. Под лучами солнца они искрились и переливались мириадами искристых звезд, образуя фантастическую картину цветомузыки искр и шума прибоя. С грохотом разбивавшиеся о скалы волны разбрасывали облака водяной пыли, мимолетным северным сиянием, вспыхивающим в воздухе и гаснущем в пенистых водах. Лодку принесло к скалам и никакие Лехины усилия не могли предотвратить этого. Разнобой прибойных волн трепал беспомощную посудину. Водопад брызг обрушился на Леху и укрытого брезентом Ваську, сразу превращаясь в лед. Не допуская столкновения, Леха веслом отталкивался от скал, стараясь направлять лодку к губе. Иногда удавалось продвинуться на несколько метров вперед, но чаще всего ее долбило бортом о камни, заливало водой. Весло скользило по обледеневшим скалам. Выбирая волны поменьше, он отчерпывал из лодки накопившуюся от летящих брызг воду. Физических сил для борьбы с неутомимой природной стихией не оставалось. Казалось, этому не будет конца. Конец прижима, где начиналась галечниковая коса, еще далеко. Бездействие гибельно – лодку разобьет, раздавит льдом, зальет, утопит…

Он вспомнил где-то слышанные слова: «Мужик тот, кто идет, сколько сможет, а потом проходит расстояние два раза больше».

- Леха, стоять! — Леха был мужиком, Леха стоял.

Иногда лодка оказывалась, как в гроте под нависшими сосульками, грозившими как пиками проткнуть бесшабашную Лехину головушку. От ударов о скалы борта лодки деформировались, местами острые подводные камни грозили пробить днище. Отойти от обрыва не было никакой возможности. Не единожды вспомнилось второе сломанное Васькой весло. Ветер прижимал лодку к скалам. Леха и лодка стали как единое целое. Цела лодка - жив Леха, жив Леха – цела лодка.

Но всему когда-то приходит конец. Обрыв, резко отступивший от берега, сменился выступающими из воды камнями. Лодка билась о них, весло не доставало дна, скользило по их мокрым окатанным бокам. Галечниковый пляж превратился в снежно - ледяной барьер – сакуи. Костер, отдых, избавление от мук и спасение - совсем рядом – там, в тихой бухте. За скалистым Онгоконским мысом ветер уже не прохватывал и по пологой отзыби лодка медленно двинулась к бухте. Там в безопасном месте Леха намеривался оставить ее вместе с Васькой, не без основания опасаясь разборок и объяснений с компетентными органами. Войдя в губу, он присмотрел торчащий из снега пень, к которому можно было привязать лодку и, как шестом упираясь веслом в дно, подтолкнул лодку в берег. Перешагнув через Ваську, ступил на сушу, привязал конец веревки за пенек и … внезапно от сильного головокружения полетел Леха носом в полуметровый снег. Или вестибулярный аппарат, адаптировавшийся к длительной качке, подвел, или физическое перенапряжение, усталость и стресс сказались, однако легче ему от этих размышлений не стало. С трудом приподнявшись, добрался до ближайшей колоды и некоторое время отсиживался, успокаивая мельтешившие в глазах огоньки и мушки.

Сиди, не сиди, но никто и ничем тут тебе не поможет. Первым делом - обогреться. Быстро насобирав из под снега плавника, которого на его счастье здесь хватало, Леха развел «пионерский» костер. Почерпнув во все ту же закопченную консервную банку воды, вскипятил ее, заварил накопанным из под снега брусничным листом и душистыми смородинными веточками. Подставляя жаркому огню спину, бока, лицо и руки, с наслаждением похлебывал горячий таежный напиток, жевал согретый на рожне хлеб, сушил насколько возможно свою одежонку. Леха оттаивал. Выкурил последнюю сигарету. Сытый желудок и тепло разморили его и, прислонившись спиной к обтаявшей от жара костра колоде, заснул.