Неужели мы так жили?

Договариваюсь, скажем, о встрече с девушкой у памятника Пушкину. Зима, холодно, девушка опаздывает. Но я очень ее люблю, я топчусь, жду у памятника. А ее все нет, полчаса уже прошло. Так, в чем же проблема? Сейчас напишу ей в вотсапе! Спрошу, где она? Рыщу по карманам… Где мой телефон? Вот я дурак! Нет никакого телефона. И никакого вотсапа нет, телеграма нет. Ничего нет, кроме любви. Стой, жди. Мерзни.

Да, вон телефонная будка, и есть две копейки, но куда звонить, если она уже в пути? Можно, конечно, ей домой, но вдруг пока я буду звонить, она появится тут и меня не увидит. Нет, буду стоять и мерзнуть.

Боже, счастье, пришла!

Она целует меня в морозную щеку:

— Ой извини ради бога!

— Где же ты была?

— Да мы с подружкой забежали в brow-бар, решили заняться бровями…

— Стоп! — я смеюсь. — Что ты такое говоришь? Сейчас 1984 год, какие брау-бары?

Нет, конечно, мы такого не говорим. Моя девушка сама делает себе маникюр, бровями тоже сама занимается, а в парикмахерскую «Чародейка» надо записываться сильно заранее. Мы не знаем слов «эпиляция», «шатуш», «пилинг», «шеллак», даже слова «бьюти-процедура» не знаем. Плохо ли нам без этого? Мне по фигу, а девушки немного страдают, конечно. Зато можно голову мыть уксусом, это добавляет объема. Ну не чистым, нет, растворив его в воде. Это наша бьюти-процедура. А еще можно пивом. Чтобы волосы укрепить. Что? Каким «Туборгом»? Каким еще «Хайнекеном»? Мы не знаем таких сортов. У нас тут «Ячменный колос», «Жигулевское», и это, как его… «Московское», вот! Что не допили — можно пустить на волосы.

Да, я вспоминаю все до мелочей. Я уже в том времени, в том очень далеком году.

Мы тут вообще дико изобретательны. В магазинах жуткие шмотки, но каждая вторая девушка отлично шьет. Да что девушки? Сейчас, в середине 80-х стали модны рюкзаки, их привозят из заграницы. Но мне оттуда никто ничего не привезет, поэтому я сам шью себе рюкзак из старой куртки. Я, сам. Парень. На машинке «Зингер». Шью как миленький. И получился нормальный рюкзак, вполне модный. Потом шил даже брюки. Неужели я это умел? Заправлять катушку в челнок, строчить прямые швы? Неужели я все это делал? И был счастлив, бежал к маме: «Смотри, как я сшил!».

Мы вообще тут часто бываем счастливы, потому что до фига умеем сами. Отец моего друга, дядя Юра, ездит на «Москвиче». Что? Вы спрашиваете, почему он не купит себе «Фольксваген» или «Хендай»? Напомню: у нас тут 1984 год. Встретить на улице иномарку — это прямо чудо какое-то. Так вот я про дядю Юру. Он на все руки мастер, он этот ужасный «Москвич» сделал отличной машиной, что-то там усилил, что-то довинтил. Дядя Юра вообще научный работник, но у нас здесь любой научный работник может всё. Мы ни от кого не ждем помощи, какие к черту автосервисы, только сами. Дядя Юра сейчас, в 1984 году, еще не знает, что его боевой «Москвич» доживет до 21 века, но потом он все же купит подержанную «Тойоту».

И в нашем городе совсем нет пробок. Не верите? Да, мы живем без пробок, здесь, в середине 80-х. Я могу днем перебежать Садовое кольцо поверху, не спускаясь в переход. Да, машины едут, но их немного. Господи, неужели мы жили без пробок?

А еще я очень люблю музыку. Я собираю пластинки. Обмениваемся с друзьями.

Звоню другу (да, с обычного телефона: диск с трубкой) и спрашиваю:

— Есть чего новое?

РЕКЛАМА
— Есть, конечно! — отвечает он. — Вот посмотри новый клип Шнурова…

— Что? Ты бредишь? Кто такой Шнуров и что такое клип?

— Шнуров — который с матюгами, вся страна его любит.

— Ты хочешь сказать, что кто-то матерится на всю страну? И все это слушают?

— Да! Выложили в ютьюбе…

Я бросаю трубку. Нет, это мой приятель бредит. Что за ужасное слово — «ютьюб»? Хотя это полбеды. Но чтобы сейчас, в середине 80-х, кто-то распевал матерные песни и это слушала вся страна? Ну, представим, что в «Утренней почте» Вячеслав Добрынин вдруг запоет такое — нет, бред, бред! Да, у нас есть непристойные анекдоты, но их рассказывают негромко и в узких компаниях. Хотя некоторые девушки сильно краснеют при этом.

И ведь мы действительно так жили!

И вот я иду от друга, под мышкой держу пакет с винилом, который он дал мне послушать. Иду по зимнему городу, у меня новые пластинки, я радуюсь. Как мало нам было надо для счастья. Черный круг с дырочкой. Никакого «ютьюба», никакого интернета, никакого вайфая. Только свежий морозный воздух и разговоры с друзьями. Мы очень много разговаривали, мы очень часто встречались. Мы искренне друг по другу скучали. Мы часто видели глаза наших друзей. Неужели мы так жили?

А мимо идут люди, они несут и несут ёлки, мне очень нравится, что так много людей с ёлками. И как пахнет в метро! Скорее домой.

…Мама кричит с кухни: «Чай будешь?». «Ща, мам, в фейсбуке отвечу!». Но нет. Нет никакого фейсбука. И компьютера нет. А мама есть, вот она, с новым журналом. «Мам, что за журнал? «Гламур»? Мама в 1984 году смотрит на меня удивленно: «Ты о чем? Это «Юность», на работе взяла у девчонок, рвут из рук.

Мама включает телевизор: «Сейчас Ургант начнется!» Тут уже я смеюсь: «Мам! Какой Ургант? Ему сейчас всего шесть лет! И телевизор у нас черно-белый. Выключай! Поболтаем».

Нам совсем не нужен телевизор, смотреть там нечего. И это счастье, на самом деле.

Мы с мамой просто пьем чай и болтаем. О том, что моя девочка опоздала, но все-таки пришла; о новых пластинках, что я принес; о новом романе в «Юности», который я тоже хочу прочитать; о том, что скоро Новый год и к нам придут соседи Петраковы, будет шумно и весело. Соседи нам как родственники.

Болтаем с мамой допоздна. И нам никто не мешает, нигде не пищат смартфоны, никто не шлет мне «приколы» в ютьюбе, я никому не должен отвечать, не должен выкладывать фотку в инстаграме «Вечерний чай». Мы живем своей маленькой жизнью. Нас никто не тревожит. Мы просто разговариваем с мамой, лишь очень тихо по радио играет какой-то концерт Рахманинова.

Неужели мы так жили?

Алексей Беляков