Север и юг, или Хоэ и Отэ. Два села на Сахалине (53 фото)

Не мной самим выбранных - за недостатком общественного транспорта мы ездили по Сахалину автостопом, а это всегда сулит сюрпризы. На Северном Сахалине добрый человек зазвал нас в гости в далёкое рыбацкое Хоэ, а на Южном Сахалине мы застряли на пол-суток в крошечном фермерском Новосёлове (при японцах Отэ).

Сместившись на 8 часовых поясов, первые дни СТРАДАЕШЬ. Днём невыносимо клонит в сон, по ночам - напротив, подрываешься и не можешь уснуть. Тем более что несделанных дел было множество: лишь заселившись в отвратнейший по европейским меркам и дешёвый по сахалинским меркам хостел "Острова", я понял, насколько это гигантское путешествие было плохо подготовлено. Джетлаг не прошёл даже не третий день, когда мы покинули Южно-Сахалинск ночным поездом и прибыли на Север. В Александровске-Сахалинском, у скал Три Брата, меня накрыли воспоминания: впервые после детства на Камчатке я ступил на берег Тихого океана, или вернее одного из его морей. Запах тихоокеанской соли, обильных водорослей, птичьего базара - это запах моего детства. Он лишь ненадолго отвлёк от тревоги: в Александровске у меня разболелась голова, так что были даже мысли сбегать в аптеку за обезболивающим, а когда я присел за столик у автостанции поесть шаурмы, у меня пошла кровь из носа - да так, что остановить её мы не могли минут 20. Из Александровска мы выбрались к выезду в сторону Ноглик, и я стал прикидывать, куда мы сможем сегодня успеть, чтобы завтра был шанс допрыгнуть в Оху. Но планы поменялись резко, когда нас подобрал весёлый рослый молодой человек с ясным взглядом, вёзший немолодую женщину с букетом цветов, похожую на учительницу. Звали его... ну например Лёха - на самом деле имя изменено, но неизменен принцип: сахалинцы - народ потрясающе открытый и коммуникабельный. Здесь не покидает ощущение, будто весь остров заканчивал одну школу. Как ни в чём ни бывало заобщаться с кем-нибудь незнакомым на улице тут норма даже в Южно-Сахалинске, и даже на визитках многие сахалинцы пишут не имя-отчество, а простое "Лёха", "Миха", "Жека", "Серёга"... Лёха мог бы довести нас до 16-го километра, но мы ему явно понравились.
-Так... а завтра у нас какой день недели? Пятница? Отлично! А поехали ко мне в Хоэ?
-Хм... интересная мысль. Это далеко?
-80 километров. Завтра с утра автобус пойдёт, вернётесь и дальше себе поедете.
-Так... сейчас подумаю.
-Думай-думай! А так приедете, отдохнёте у меня, краба покушаете. Ну что, едем?
Я понимал, что если мы сейчас свернём - до до Охи уже не доберёмся. Но уж очень манило это странное название "Хоэ", да и мысль хоть ненадолго погрузиться в рыбацкую глубинку Сахалина мне понравилась. И вот с приличной грунтовки на Ноглики мы свернули на другую, куда более раздолбанную грунтовку вдоль моря.

Здесь все названия звучат как музыка: Мгачи, Танги, Хоэ, Тромбаус, Виахту (произносится как Вяхта)... Последние два села ещё и "гиляцкие" - гиляками, как встарь, тут называют коренных жителей, хотя у них это слово считается обидным, как "хохол" или "чурка". С вероятнстью 90% "гиляки" - это нивхи, малочисленный народ с языком-изолятом, древнейшие жители Дальнего Востока и вероятно - оставшиеся в Азии предки индейцев. Реже - ороки (уйльта) или эвенки. "Гиляки", по словам Лёхи - промысловики от бога, а в общении - где-то до странного наивны, а где-то неожиданно хитры. Из языка нивхов и все эти странные звучные названия, однако все селения на нашем пути - русские. Мгачи оказались мрачным бывше-шахтёрским посёлком в глубоком упадке и столь же глубоком распадке, где о былом напоминал обшарпанный сталинский ДК. Танги - россыпь домиков среди марей (так тут называют болота), ну а Хоэ... вот и оно, показалось за мысом:

Своеобразная доминанта его пейзажа - японский сухогруз, с 1970-х годов сидящий на мели. Как он назывался, что вёз и куда держал курс, уже никто не вспомнит, а волны и льды странно располовинили его корпус:

На берегу - разруха. Хоэ было основано при Советах на месте нивхского стойбища как лесозаготовительный пункт, и именно лесхоз давал ему жизнь в прошлые десятилетия. Но с распадом СССР он зачах, а население села сократилось с 1200 до 400 человек.

В море ещё стоят остатки деревянного пирса:

Село выглядит странно, неестественно просторным - застройка его основательно поредела, да и среди целых домов добрая треть заброшены. Их не разобрали на дрова лишь потому, что у них ещё есть официальные хозяева - но в Хоэ они не были уже много лет, и вряд ли вернутся сюда хоть когда-то.

Сама по себе деревянная застройка Хоэ совершенно невзрачна - типовые избы середины ХХ века без малейших изысков. Зато усадьбы огромны, и там, куда привёз нас Лёха, между домом и туалетом вполне можно было бы заблудиться. Холостяк Лёха жил тут один в компании красивой охотничьей собаки, да и переехал в этот дом не так давно. В сарае, в пыли на полу, Оля приметила пару ёлочных игрушек с необычайно толстыми стенками - как установила позже её сестра, 1930-х годов. Она коллекционирует антиквариат, и когда Оля об этом заикнулась, Лёха ответил: "Да забирайте, не жалко!". Но здесь вам не Средняя Азия с её этикой пустословия и правилом трёх отказов: Лёхе действительно было не жалко.
В центре села - площадь с деревянной автобусной остановкой:

И украшенной советскими орденами "олимпийской" стелой:

Напротив - деревянные школа и сельский клуб с подсобной котельной:

Внутри клуб выглядит очень прилично, с недавним ремонтом и новой мебелью. На стене - выставка романтических рисунков сахалинского художника Владимира Овченкова, история экспедиции Мартина де Фриза (голландец-первооткрыватель Сахалина в 1643 году) и памятка по чистоте русского языка для детей ("не фейк - а фальшивка, не толерантность - а терпимость" и т.д.).

Посреди села - ряжевый мост через речку Хоэ, что в переводе с нивхского - Таймень:

Тайменя, ценного лососевого, и мог бы ловить этот человек с огромным сачком. С развалом лесхозов Хоэ стало селением промысловиков, переходящих в браконьеров. По Югорскому Северу я помнил, что промысловики - люди суеверные и лишнего слова о промысле из них не вытянуть. Дальневосточники - напротив, чрезвычайно словоохотливы, и за один вечер Лёха рассказал нам больше, чем на северах я мог бы услышать за месяц. Собственная зарплата у него 30 тысяч - для глубинки Европейской России это, я бы сказал, отлично, но на Сахалине продукты дороже в полтора раза, а вся жизнь в целом этак вдвое, так что на зарплату тут не очень-то проживёшь. Поэтому зимой жители Хоэ промышляют по наваге, весной - по крабу, летом - по ремонту домов и техники, а осенью - по соболям. Соболь на Сахалине мелкий и не слишком пушистый, но как подспорье и он сойдёт. Порой природа сама подкидывает сюрпризы: например, как-то одному другу Лёхи (не ему самому) попалась 2-метровая калуга с чёрной икрой. Промысел осетровых на Сахалине запрещён уже полвека, и за такую добычу можно и срок получить, но выкидывать - обидно и противоестественно... На продажу, как того же соболя, промышляют по лицензии, что в Хоэ сделать не так-то просто - тут даже мобильная связь не ловит, и уж тем более интернета нет. Но рыбнадзор в этой глуши такой же свойский, и у местных есть с ним неофициальная договорённость "не борзеть". На браконьерство до определённой планки тут принято закрывать глаза, тем более всё идёт к тому, что в обозримом будущем это станет легальным. Было в рассказе Лёхи что-то от фильма "Счастливые люди", какой-то особый баланс, который невозможно выдержать ближе к цивилизации.

К селу со всех сторон подходит лес с тонкими лиственницами, словно сошедшими с японских гравюр. При том что здесь японское господство ограничивалось военной оккупацией в 1920-25 годах. На самом деле такими их делают морские ветры:

У околицы - раритетный японский самосвал "Исузу". Такие поставлялись в СССР в 1971-87 годах, и почти не встречаются за пределами Дальнего Востока.

Село стоит чуть в стороне от моря, а между его избами и берегом на добрую пару километров раскинулся пустырь бывшего лесхоза, заваленный битой техникой и обломками брёвен:

Всё, что от него осталось - занимающие одно здание на дальней от села стороне пожарная часть и дизельная станция, работающая в том числе на Тромбаус и Виахту. Там работа кипит - тарахтят генераторы, работяги суетятся у нового, пока не привычного, пульта, и в гараже ждёт вызова одинокая, но блестящая свежей краской пожарная машина.

Кадр выше снят с огромного бака, стоящего посредине лесхозной разрухи:

Забираться на него было страшновато, но свойскость Лёхи, оставшегося внизу, как-то добавила смелости:

Село прижато к морю лесистыми сопками. Не очень высокими - метров 300-400, но силуэты их вполне горные:

Масштабы разрухи же вокруг бака какие-то постапокалиптические. Вот баржа в полукилометре от моря, словно заброшенная сюда гигантской волной или взрывом:

Хойский мыс и сопки над Александровском-Сахалинским. А вот материка не видать - ширина Татарского пролива здесь без малого 100 километров.

Хойский мыс местные называют просто - Крокодил. Действительно, морда гавиала, причём такого гигантского, что связываться с ним не рискнул бы даже Годзилла. А пирс лесхоза когда-то был таким же ряжевым, как мост, но настил его со временем то ли люди растащили на дрова, то ли разломало море.

С другой стороны из-за леса торчит корма японского сухогруза:

Сам берег такой же пустынный, и плавник разбросан по нему как обломки погибшей цивилизации:

Кажется, самый живописный корабль-призрак, что я видел:

Лёхина изба была тёмной, но чистой и уютной, и интерьеры её совсем не отличались от советских городских квартир. Паласы на полу, книги и хрусталь в лакированых шкафчиках с отодвигающимся стеклом... Лёха сварил на газу картошки, пожарил котлеты и достал из холодильника салат их камчатского краба. Я рассказывал о своих путешествиях и показывал с ноутбука запуск ракеты на Байконуре. Лёха говорил о здешней жизни (в основном о промыслах) да периодически упоминал "юг". И вот на слове "юг" у меня что-то щёлкнуло в голове - я понял, что на юге не будет ни Воронежа, ни Краснодара, ни Украины, ни Грузии. Не будет там даже Транссиба, Казахстана, Средней Азии, а будет тот же Сахалин, Япония, Владивосток... В этих словах "я поехал на юг" я увидел карту и себя на этой карте, и обрёл наконец под ногами почву. Так закончился джетлаг: тихой ночью, где даже сотовые сигналы не летают мимо, я впервые за три дня на Сахалине крепко и спокойно спал.

А утренний автобус, который ходит сюда дважды в неделю по понедельникам и пятницам, оказался даже и не совсем автобусом:

"Нефаз" - это пассажирская модификация "Камаза", и обычно такие работают вахтовками на всяческих месторождениях. Но такая уж тут дорога...

Внутри - автобус как автобус:

Только для остановки по требованию кондукторша использует висящее на стене ТГУ ("транспортное громкоговорящее устройство") чрезвычайно архаичного облика:

До Александровско-Сахалинского "Нефаз" идёт 2,5-3 часа. Мы же сошли чуть раньше, у той самой развилки на 16-м километре, под высокой (778м) горой Журавлёвкой. Развилка, между прочим, даже не двойная, а тройная - вдоль речки Арково к морю спускается одноимённое село. Неприметная придорожная стела сообщает, что 14 апреля 1925 года на его рейде пароход "Эривань" высадил первых советских пограничников после ухода японцев.

А вот Южный Сахалин оставался в составе Японии ещё 20 лет как губернаторство Карафуто, завоёванное у России в 1905 году и отбитое назад в 1945-м. Первое отличие - топонимика: на севере у большинства сёл остались колоритные названия на языках нивхов, ороков или эвенков, на юге же названия по-советски безликие. Как в Калининградской области, в Крыму и на Карельском перешейке, всю "вражескую" топонимику тут извели в 1946 году буквально за одну ночь. При том, что эти названия точно так же были не японскими: горам и рекам, урочищам и бухтам имена здесь давали айны, древний и чрезвычайно загадочный народ, смутная родня которого, да и то очень дальняя и лишь по одной из гипотез, обнаруживается аж в Индонезии. В борьбе с "варварами"-айнами фактически сформировалась самурайская Япония, их искоренение долгие века было одной из национальных идей, и к 1930-м годам ассимиляция дошла до того, что де-юре айнов как отдельный народ упразднили, приравняв к японцам. Вместе с японцами они и покинули Карафуто и Цисиму (Курилы) в 1940-х годах. Русские и японцы, закладывая селения, обычно лишь чуть-чуть видоизменяли на свой манер айнское название реки или бухты, и нынешняя речка Новосёловка русским была известна как Охтакорка, а японца - как Отэ. С Охтакоровского поста в 1870 году и начиналось Новосёлово:

Но надо понимать, что для России Сахалин был сверхдальней периферией, как тот же Вайгач, причём весьма бедной на природные богатства. Я не вижу причин, по которым, останься этот остров в первой половине ХХ века нашим, здесь бы сложилась более развитая инфраструктура, чем на соседней Камчатке или ближайших материковых берегах. Для Японии "Северный фронтир" (Хоккайдо, Карафуто и Цисима) тоже был периферией, но всё же куда более близкой, как для нас Мурманская область или Коми. Вдобавок, с точки зрения тесной Японии Сахалин был сказочно богат лесом и углём. Поэтому на Южном Сахалине сложилась густая сеть автомобильных и железных дорог и мелких городков и посёлков. По населению Карафуто немногим уступало нынешнему Южному Сахалину (380 тыс. жителей против 420 тыс. без Севера и Курил), вот только в нынешнем Южно-Сахалинске живёт почти половина сахалинцев, а в бытность Тоёхарой он вмещал менее 10% населения острова. Проще говоря, южно-сахалинская глубинка при японцах была населена гораздо более густо, а стало быть по нынешнему Сахалину карты... не то чтобы врут, а просто недоговаривают. Кажется, что здесь множество дорог и селений - а на практике выходит, что селения в большинстве своём почти пусты, а дороги - грунтовки, по которым не каждый час пройдёт перегруженная в хлам машина.
В японском Отэ было 1,8 тысяч жителей, в нынешнем Новосёлове не наберётся и сотни.

А стоит оно на полпути из маленького уютного городка Томари в такой же маленький, но мрачнейший городок Чехов. По карте это кажется прямой дорогой из Томари в Холмск и Южно-Сахалинск, на практике же здесь неимоверная глушь. Мы взяли удачный старт, и от Томарей до Новосёлова допрыгнули под вечер, сменив две машины. На второй ехали двое разбитных мужиков-фермеров, и специально для нас притормозили на сопке перед селом. Тут, без преувеличения, одно из красивейших мест Сахалина, а сквозь общую мягкость его ландшафтов прорывается даже скалистый Яблоновый мыс:

То были виды назад, на север, в сторону Томари. Само Новосёлово - на юге, за глубокой речной долиной под Усатой горой (441м):

Чуть выше по течению через долину переброшен самый высокий на Сахалине (27 метров, длина 230 метров) мост, построенный в 2003-05 годах вместо более старого:

Это часть железной дороги, проложенной в 1930 году вдоль Татарского пролива - на юг она уходит далеко за Невельск, на север - чуть за Томари, а там поворачивает в сторону основной сахалинской магистрали, проходящей вдоль Охотского моря. Отэ-реку железная дорога изначально пересекала выше по долине, и там, в труднодоступном углу, ещё стоит заброшенный Горбатый мост. Из Холмска в Томари дважды в день курсирует дизель, но в августе 2018 года, в связи с большой реконструкцией Сахалинской железной дороги его сократили до Чехова. Если бы не это, мы бы спокойно заночевали в Томарях и утром уехали поездом, миновав станцию Новосёлово-Сахалинское без остановок:

Но судьба сложилась иначе...
Первый час ожидания Новосёлово радовало глаз своими изумрудными полями - на Сахалине, прямо скажем, это не типично. Характерный типаж губернатора-"отца родного" для сахалинцев - Павел Леонов, возглавлявший область в 1960-78 годах. Он стремился добиться для своего острова хотя бы частичной продовольственной независимости, и при нём в глубинке Сахалина активно поддерживалось сельское хозяйство. В 1990-х, без дотаций, оно умерло почти повсеместно, ещё сильнее обособив карту опустевших сёл от реальности. Теперь всё везут с материка, овощи и фрукты стоят адских денег (яблоки, например, по 200 с лишним рублей за кило, а виноград - более 300), а фермерство возрождается робко и, мягко говоря, не повсеместно, активно используя "дальневосточный гектар". В Новосёлово несколько фермеров держат коров, а на плоских полях у отвесных обрывов выращивают для них кормовые травы:

Но вот первая машина проехала мимо, обдав нас пылью. Вторая - свернула в село. Третья ехала аж в Южно-Сахалинск, но перегружена была до крыши. Четвёртая вроде и могла бы нас взять - но километров на 5-10 дальше, а покидать Новосёлово ближе чем до Чехова я счёл не целесообразным. Перед поездкой мне хвалили сахалинский автостоп, мол все тут рады тебя подвезти... но нам всё запомнилось иначе: машины или перегруженные, или едут до ближайшего угла, а границы районов (как здесь) порой и вовсе непреодолимы. Погода портилась, день угасал, и всё отчётливее становилось ясно, что в темноте мы не уедем тем более, а значит надо идти к морю ночевать.

Нынешнее Новосёлово состоит как бы из двух частей, разделённых склоном - на горке, где поля и станция, и в низинке, где большинство домов. Там же стояла и японская Отэ, и в густой траве у дороги об этом напоминает нечто, похожее на гибрид трансформаторной будки с часовней:

Это хоандэн - базовая единица японского наследия на Сахалине. В переводе - "хранилище духовных сокровищ", а в обиходе - просто "школьный павильон": в хоандэнах, стоявших около школ, хранились государственные символы, портрет императора, различные реликвии посёлка, которые демонстрировались японским школьникам на всяческих церемониях и самурайском аналоге наших "уроков мужества". Школа, как и весь остальной посёлок, как и большая часть Старой Японии, была деревянной, причём не срубной даже, а каркасной, так что без хозяев эти постройки натурально развеяло ветром. Русские построили на их месте избы, здесь такие же унылые и бесхитростные, как и на сахалинском севере. А хоандэн стоит как новенький, хоть и зарос бурьяном так, что к нему не подойти и близко:

Мы его увидели, само собой, лишь утром, в потёмках спустившись в распадок. Нам казалось, что мы нашли под палатку укромное место, но серый рассвет показал, что мы поставились в самом центре села - полсотни российских "новосёлов" живут примерно на той же площади, что и без малого 2000 японцев когда-то.

В самом крупном доме с вечера загорелся тусклый свет, а утром, раньше, чем мы бы успели собраться, мы услышали лязг ворот и шум мотора - видимо, это богатая дача, куда приезжал охранник.

По соседству с нашей стоянкой в бурьяне нашлись бетонные ячейки, похожие на руины рыбзавода:

Японский он был или советский - уже не важно, теперь это всё тлен:

И лишь мысль, что над тем обрывом свежие поля, хоть как-то греет душу:

Прямо из обрыва море вымывает доски. Одинокий камуи (айнский дух) вглядывается в море, всё пытаясь понять, куда ушли те, кто ему поклонялся.

С другой стороны - руины причалов, может быть тоже японских:

А море рядом тёплое, и по-хорошему надо было не на трассе куковать, а до захода Солнца спускаться к берегу и делать себе курорт из подручных материалов.

Даже в камнях тут есть что-то загадочное, анимешно-магическое, какое-то ваби-саби...

А машину поймать нам так и не удалось даже утром, и ближе к полудню, застопив очередных фермеров, я в отчаянии попросил нас подвезти хотя бы за деньги. Фермеры спешили, но по их наводке из глубины села вскоре приехали очередные Санёк с Серёгой на разбитой, как советская "волга", старой "японке", и за "рубль" (то есть 1000, конечно) доставили нас в Чехов. По пути они рассказывали нам о съедобных травах, красивых ущельях и водопадах, а я могу лишь отослать к посту Сергея Первухина - главного в рунете популяризатора Сахалина.
По дороге вот такое чудо чудное - река Арканзас. Это даже не совсем случайность, так как впадают в неё ручьи Колумбия и Миссисипи. Просто в 1946 году ещё не забылось, что мы с американцами бок о бок били на Западе кровожадных фашистов, а на Востоке обнаглевших самураев, и именно Рузвельт предложил Сталину взять Карафуто и Курилы как трофей. Тоже своеобразный памятник эпохи на фоне гигантских, как травы планеты Пандора, сахалинских лопухов...