Владивосток. Часть 8: Миллионка (67 фото)

У Российской империи было много городов-"окон". Петербург сочетал роль "окна в Европу" и столицы, но хотя населяли его в подавляющем большинстве русские, важной частью Северной столицы оставались немцы и голландцы, итальянцы и французы, поляки и шведы, эстонцы и финны. Облик Одессы, этого окна в Средиземноморье, определяли евреи, греки, болгары, албанцы и даже арабы. Окном на Средний Восток служила Астрахань, пожалуй самый многонациональный город российской истории, которую в ней писали армяне, кавказцы, бухарцы, персы, индийцы и кочевники Великой Степи. Ну а Владивосток был окном того, что позже назовут Азиатско-Тихоокеанский регион, и до революции этот город невозможно было представить без китайцев, корейцев, японцев. На всех этих окнах к сидели ещё и немцы - в Петербурге остзейские, в Одессе и Астрахани колонисты, а во Владивостоке - коммерсанты с фатерлянда. Так к началу ХХ века на Золотом Роге сложился самобытный мирок, где государство представляли русские, крупный капитал - немцы, малый бизнес - японцы, а мелкую торговлю, услуги и криминал - китайцы. На владивостокских улицах, особенно Алеутской и Семёновской, встречались колоритнейшие типажи:

Вот японцы что-то празднуют за Последней улицей, на сопках у показанного в прошлой части Покровского собора. От него и пойдём вниз к Спортивной гавани через Корейскую слободку, Японский квартал и китайские трущобы Миллионки.

Напротив Покровского собора через Океанский проспект лежит старый кампус ДВГУ. Угловой корпус был построен в 1935 году для Учительского института: хотя Дальневосточный университет возводит свою родословную к созданному в 1899 году Восточному институту, в 1930-м последний был упразднён, кроме технического факультета, превратившегося в отдельный политехнический вуз. В 1956, однако, на базе пединститута был возрождён Дальневосточный университет, а в 2010 и ДВГТУ вошёл в его состав. Вывеска на старом корпусе призывает, как в том анекдоте про оптимиста, пессимиста и реалиста, учить китайский:

Но сквер кампуса напоминает о Японии. Вот будда Амида Нёрай - его в 1993 году подарили Владивостоку как памятник всем воинам, погибшим на Тихом океане. Думаю, не стоит напоминать, что больше всего в тихоокеанских пучинах покоится именно японцев, но те, кто почти сразу расколошматили памятник, поставленный на Орлином Гнезде, вряд ли думали в тот момент об этом, да и о чём-либо вообще. Отбитую голову кто-то привёз в центр восточной медицины, позже остальная статуя осела в местном Фонде Мира, и лишь в 2012 году памятник был восстановлен на своём нынешнем месте.

Напротив - Поэтический камень (1994) Ёсано Акико - японской поэтессы Серебряного века (да, в Японии таковой тоже был!), в 1912 году через Владивосток отправившейся в Париж. Так и не понял, упоминался ли город Урадзиустоку в её стихах...

...но в японскую литературу его ввела другая женщина из Страны восходящего солнца - Ёнеко Тоидзуми, которую часто сравнивают с американской Элеонорей Прей. Только Прей письма писала, а Нина (так Ёнеко представлялась русским) - мемуары. В Урадзи она попала ещё ребёнком в 1921 году, но по причинам, от интервенции далёким - её тётушка и воспитательница вышла замуж за русского инженера с "Дальзавода". Сама Ёнеко, впрочем, нашла себе японца, да какого! Её муж был настоятелем буддийского храма, на месте которого стоит теперь стела "Сакура" - памятники и храму, и Ёнеко, и всему японскому прошлому города на Золотом Роге.

Сам храм Урадзи Ниси Хондза появился здесь в 1914 году, и куда больше кажется похожим на дацаны Бурятии, чем на японские храмы Карафуто и Тисимы. Впрочем, там были дзиндзя - синтоистские храмы, а это - хонгандзи, буддийский храм. Японцы были в подавляющем большинстве двоеверы, но почему так и не появилась Урадзи-дзиндзя - точно не знаю: может, царские власти не дали добро на появление во Владивостоке языческого святилища, а может храмов государственной религии не полагалась строить за пределами своей страны: тут, поди, даже ками не водятся! Как бы то ни было, в 1937 году храм был закрыт и разрушен, а Ёнеко с мужем хотя бы не в лагеря отправились, а вернулись домой.

От "Сакуры" чуть вниз по склону рукой подать до городской больницы с роскошным хирургическим корпусом (1910) в тенистом дворе:

И обилием деталей, призванных улучшить настроение, а следовательно и самочувствие пациентов:

Главный корпус (1899), ныне неврологический, образует больничный фасад на Пограничной улице (запомните её!):

А рядом с ним стоит неприметный каменный сарай, ради которого я и зашёл на территорию больницы:

Это ни что иное, как Китайская кумирня, зародившаяся ещё в 1880-х и перенесённая на это место в 1906 году. Она именно что "китайская", так как посвящена Гуанди, легендарному покровителю людей войны и власти. Его культ сложился задолго до появления буддизма, даосизма и конфуцианства, но вошёл во все три основные религии Поднебесной.

На первый взгляд странно, что кумирня стояла именно здесь, вдали от Миллионки. Но Миллионку не раз пытались расселить и перенести на Фельдшерские покосы севернее центра. Кумирню передвинуть оказалось проще, чем тысячи её условных прихожан, и в конечном счёте за Последнюю улицу выселять удалось лишь корейцев - во Владивостоке весьма многочисленных, но бедных и лишенных особого влияния. Так возникла Корейская слобода, по бывшим фанзам и огородом которой мы и гуляем с начала поста. От слободы теперь не осталось следа, а обитатели её в 1937 году отправились устраивать рисовники в сырдарьинских болотах. Одним из них был рождённый в 1914 году Цой Сын Дюн - дед Виктора Цоя.

Ближе к центру, и я бы даже сказал непосредственно в центре селились японцы. В прошлой части я показывал здание посольства Страны восходящего солнца (1916), но до русско-японской войны белый флаг с красным кругом уже вился на том же самом месте - торговое представительство Японии действовало во Владивостоке с 1876 года. Соответственно, и японцы ехали сюда по торговым делам. В большинстве своём - из Нагасаки, где уже в 17 веке существовали фактории голландских и китайских купцов, а месные купцы были лучше приспособлены к иностранной торговле. Нагасаки стоит на острове Кюсю со стороны Жёлтого моря, то есть японцы Урадзи от японцев Карафуто были далеки примерно как кубанские казаки от кольских поморов. Здесь островитяне держали в основном магазины, портовые склады, мелкие фабрики и публичные дома, и хотя даже все они вместе взятые вряд ли смогли бы тягаться каким-нибудь "Кунстом и Альберсом", к началу ХХ века из нескольких сотен фирм Владивостока японцам принадлежала треть. Первого пика, - более 3 тысяч человек, - японская община достигла в 1903 году, но затем случилась война, и на десятилетие японцы покинули город.

Понемногу возвращаться сюда они начали лишь накануне Первой Мировой, в которой Россия и Япония вдруг оказались союзниками. Затем началась Гражданская война, белые позвали на помощь иностранные армии, и вот в Городе Нашенском хозяевами сделались японские интервенты. Они окапывались здесь всерьёз и надолго, неофициально, но очень уж явно готовя превращение Владивостока во "внешнюю провинцию" Урадзи. Фактическая власть в городе принадлежала не марионеточному "Чёрному буферу", а японскому штабу в гостинице "Ницца" (см. прошлую часть), йена ходила наравне с рублём, а денежные операции проводил полугосударственный Валютный банк Иокогамы, занявший магазин Чурина на углу Алеутской и Светланской. К 1920 году во Владивостоке жило около 6 тысяч японцев, и хотя большая их часть эвакуировалась с приближением Красной Армии, многие задержались ещё на 5-10 лет - ведь к НЭПу Владивосток перешёл минуя военный коммунизм, и даже хождение йены здесь запретили лишь в конце 1920-х годов.

Нихондзин-Мати, то есть Японская слобода, представляла собой не единый район, а россыпь "моннай" - компактных кварталов с единственным выходом, городских "кораблей" со своими капитанами. Как правило моннаи не имели чёткой специализации - но у каждого был владелец, от которого зависел набор скрывающихся за воротами организаций и качество их услуг. Возможно, моннаев во Владивостоке сохранилось больше, но мне были точно известны лишь два. Один - на Фонтанной улице западнее Алеутской, за показательно отреставрированным деревянным теремком инженера КВЖД Компаниенко (1909):

Этот моннай, наряду с консульством (которое играло роль и Народного дома) был фактически центром Нихондзин-мати, так как здесь располагались школа и кумирня:

Теперь - просто живописный дворик, на площадке которого, впрочем, легко представить ряды лавок и мастерских. В сторонке, на бугорке, одинокое здание - быть может, та самая школа:

Но в архитектуре что-то японское тут можно разглядить лишь при очень большом желании:

На Алеутской располагалось несколько чисто японских торговых центров, здания которых я показывал в прошлой части. Крупнейшая японская контора "Кэсин-Ёко" занималось экспортно-импортными операциями, а вот здесь, например, были магазины Наодзо, Сэноо и Оота.

Кадр выше снят с короткой улица Мордовцева - бывшего Косого переулка, который так и не превратился во владивостокский Бродвей. Зато это единственная в России улица с левосторонним движением, не считая некоторых развязок и эстакад! Таков дух места - в квартале между новостроек скрывается ещё один моннай:

За подворотней (она же на заглавном кадре) встречают мрачные, обшарпанные и этим живописные кирпичные стены. Мёртвые стены - потому что раньше среди них располагались магазины, публичный дом и даже фабрика по розливу газированной воды "Кобаяси". У входа висела растяжка с иероглифами, гласившими "До вечера идёт дождь у входа в узкую улочку, где расстались мы с тобой".

А гостя встречали деловитые подтянутые японцы в чёрных пиджака и брюках, с подкрученными усами и острыми взглядами. Или невысокие японки в обтягивающих кимоно и неустойчивых деревянных сандалях на высоких подошвах - в отличие от мужчин, женщины Нихондзин-Мати предпочитали носить традиционную одежду. Многие из них были мастерицами или домохозяйками своих предприимчивых мужей, но на японках держались и многочисленные в портовом городе "дома терпимости".

Что немудрено: с одной стороны, в старой Японии многое заставляет вспомнить не столько Средние века, сколько затянувшуюся античность, и в частности - куда более лёгкое отношение к женской самостоятельности, обнажённому телу и плотским утехам. С другой стороны, японки действительно были прекрасными любовницами, приводившими в восторг даже такого бывалого секс-туриста, как Чехов. Наконец, была Япония в те времена немногим богаче Китая и гораздо беднее России, поэтому услуги высочайшего качества в японских борделях можно было получить за копейки.

При Советах моннай опустел, с обратной его стороны пробили другой выход, а освободившуюся жилплощади раздали трудящимся. В облике монная есть какая-то особая мертвенность - двор-скелет, плотью которого была иная, странная и пёстрая жизнь.

К концу советской эпохи японки вернулись в Приморье - но только другие "японки": те, которые с правым рулём. Думается, в 1990-х Япония повлияла на Урадзи куда больше, чем в годы интервенции: торговля её товаром на четверть века определила Владику лицо.

И вдвойне странно понимать, что сто с небольшим лет назад японцы ездили в Россию на заработки, как сейчас киргизы или таджики. Если во Владивостоке был представлен японский бизнес, то район Япония в далёкой беломорской Кандалакше населяли чернорабочие, в Первую Мировую строившие Мурманскую магистраль. По сравнению с Европой Россия за ХХ-й век на самом деле поднялась - даже в уровне жизни, не говоря уж про военно-политическую мощь. Но и Европу, и нас с вершины мира потеснила окрепшая Азия...

А Транссиб с другой стороны перекрёстка Алеутской и Семёновской - ни что иное, как бывшая граница. С правой стороны - Урадзи, а с левой - Хайшаньвэй:

Китайцы пришли на эти берега всего за несколько десятилетий до основания Владивостока. Прежде, 1500 лет назад, тут уже было мощное государство Бохай, сменившееся империей Цзинь народа чжурчжэней. Но последних втоптал в пыль Чингисхан, и цивилизация оставила Приморье на полтысячи лет. Потомки чжурчжэней в этой периферии превратились в малые таёжные народы типа нанайцев или удэгэйцев, однако ближе к земле Хань у них нашлись и другие потомки - маньчжуры, в 17 веке ставшие хозяевами Китая. Цин и Цзинь - не простое созвучие: оба названия значат Золотая династия. Но маньчжуры глядели на юг, Приморье и Приамурье контролировали только на бумаге, а в такие углы любого государства прямая дорога тем, кто не в ладах с законом. Так в Уссурийской тайге оформились манзы, они же паотуйцзы - "бегущие ноги", китайский аналог казаков, из поколения в поколение бравших в жёны туземок. В Приморье эти креолы растили женьшень и опийный мак, ловили трепанга, краба и кальмаров, мыли золото и продавали таёжным народам китайские товары. Для места, где вырос Владивосток, у них было своё название - Хайшаньвэй, то есть Залив Трепанга. Так же и русские в обиходе называли манзами всех китайцев Южного Приморья, хотя к тому времени это было уже не вполне актуально: первые века династия Цин хранила родную Маньчжурию от поглощения народом хань, но с середины 19 века потрёпанному европейской экспансией Китаю было уже не до того. В Маньчжурию хлынул поток переселенцев, в первую очередь из провинции Шаньдун в бассейне Хуанхэ, и именно эта беднота из лёссовых полей, а не таёжные манзы, особенно рьяно стремились в молодой богатеющий город. Морской порт в Золотом Роге дополнили причалы джонок в Семёновской бухте - нынешней Спортивной гавани:

Семёновский покос над бухтой стремительно превратился в Семёновский рынок, к которому и относилось первоначально название Миллионка. Название вполне характеризует масштаб: "да их там миллион!", и "миллиону" этому надо было где-то жить. Ближайшие к рынку кварталы по обе стороны Семёновской улицы, между Транссибом и морем, превратились в комплекс гастрбайтерских обещежитий, в первый чайна-таун России. Главным отличием Миллионки от Корейской слободы или моннаев Нихондизн-мати было то, что китайцы ехали сюда именно на временные заработки. То есть жители Миллионки были в подавляющем большинстве мужского пола, подданства империи Цин и положения в России нелегального. Более того, преуспевшие в этой круговерти китайцы-домоволадельцы предпочитали жить не здесь, а где-нибудь в Харбине, Шанхае или городах Шаньдуна. Немудрено, что Миллионка быстро превратилось в дно - рассадник криминала, проституции, наркомании и эпидемий. На это дно охотно залегали хунхузы (китайские разбойники), беглые русские каторжане, лихие кавказцы, цыгане и просто все те, кто с законом был не в ладах. Власти неоднократно пытались перенести Миллионку на Фельдшерские покосы, но фактически вняли этому решению только корейцы. Манзы же раз за разом игнорировали его или даже судились с властями. И власти терпели...

...потому что большинство китайцев занимались делами вполне легальными, да так хорошо, что уже к началу ХХ века стало ясно: без трудолюбивого безропотного "ходи" Владивостоку не прожить. В дни крупных китайских праздников город оказывался натурально парализован: сломанное было негде починить, насущно нужное - негде купить, и мусор с улиц - некому убрать. Китайцы для городского хозяйства сами стали как опиум, особенно после русско-японской войны, когда в их маленькие цепкие руки перешли сферы, прежде принадлежавшие японцам. Ну а потом случилась Гражданская война, власть потеряла даже те зачатки контроля, что были, да вдобавок сам Китай сотрясало время перемен, похожая на феодальную раздробленность "эра милитаристов", выталкивая из Поднебесной всё новые толпы голодных. Население Миллионки достигало 50 000 человек, хотя точно его, конечно же, никто никогда не считал. Миллионку часто сравнивают с одесской Молдаванкой, московской Хитровкой, питерской Вяземской Лаврой, но все они были на её фоне образцами цивилизованной жизни. Ближайшим её аналогом я бы назвал Коулун - анклав материкового Китая в британском Гонконге, где плотность населения к концу 1980-х достигла уникальных в мировой истории 2 000 000 человек на квадратный километр. Здесь было, конечно, полегче, но не сказать, чтоб намного:

Символично, что именно на территории бывшего Семёновского рынка в 2006-07 годах был построен храм Игоря Черниговского в память о погибших на службе сотрудниках правопорядка.

Южнее - сквер городов-побратимов и пара стел - русско-корейской дружбы (слева) и 50-летия окончания Второй Мировой войны с табличками на русском и японском языках:

В конце же "арбатика" улицы Фокина, отделённый от него Пограничной, примечателен бывший магазин Грушко и Чернеги (1911). Первоначально советская власть пыталась не предотвратить китайское засилье, а возглавить его: в 1924 году в этом здании открылся Клуб китайских трудящихся имени 1 мая, а в городе была развёрнута целая кампания по борьбе с нетерпимостью, когда за пренебрежительное высказывание о китайцах можно было нарваться на штраф. Китайцы, думается, охотно этим пользовались, а вот к социалистическому образу жизни не очень-то приобщались. Но затянувшийся капитализм Приморья неуклонно сворачивался, ходя перестал быть двигателем сферы услуг, да вдобавок Маньчжурия превратилась из вотчины полевых командиров в марионеточное государство Японии. Советский Союз закрыл границу, то есть раз уехав домой, китаец уже не мог сюда вернуться: за первую половину 1930-х годов китайская община Владивостока сократилась втрое. В 1936 году, в ходе спецоперации НКВД, Миллионка была расселена, а в 1938 году её обитатели, остававшиеся гражданами Китая, на абсолютно законных основаниях отправились за кордон. К тому моменту след простыл японцев и корейцев, космополитичная эпоха подошла к концу, и из Тихоокеанской Одессы Владивосток превратился в Тихоокеанский Севастополь. С этого момента его многонациональность определяли разве что призывники со всех концов Советского Союза.

Фасад Миллионки на Пограничной улице - доходные дома Ван Инлина. Теперь здесь длинный ресторанный ряд, одно из самых популярных во Владивостоке место отдыха, но лестницы ко вторым этажам напоминают, что внутри доходников для них не нашлось места.

В таком доме спокойно могло ютиться по 2-3 тысячи китайцев, живших на многоярусных нарах в разделённых ширмам клетушках. Неприхотливость китайцев поражала даже русских людей тех лет:

Однако даже в убогом быту китайцы не скатывались к идее "не до жиру быть бы живу", и не забывали про досуг. Достопримечательностью Миллионки были два китайских театра купцов Чана Шэнли и Вана Тынсина, в обиходе известные как просто Северный (1886) и Южный (1902). Театр Шэнли располагался в глубине Миллионки, театр Тынсина - на её красной линии по Алеутской улице. Первый был гораздо больше, но грязнее и фактически "для своих", второй от русских кабаре отличался разве что репертуаром, поэтому частыми его гостями были и горожане из-за пределов Миллионки. Советы национализировали оба театра, и Северному дали название "Красная Волна", а Южный превратили в кинотеатр с показом на китайском языке. Южный театр много раз перестраивался и к концу 1990-х превратился в ТЦ "Родина" (см. прошлую часть), а Северный стоит как ни в чём не бывало и даже занят детской спортивной школой - вот его белый краешек выглядывает слева:

А флаг и якорь отмечают хостел в недрах Малой Миллионки (1890) - на самом деле одного из крупнейших домов чайна-тауна: его название стоит понимать скорее как "Миллионка по умолчанию". Его хозяевами были Чен Чжичжоу из Харбина, Чин Лоусано из Шаньдуна и их доверенный Дин Юйлоу. Только официально дом вмещал 500 жильцов и 50 лавок, фактически же НКВД в 1936 году извлек отсюда около 3000 китайцев.

Фасадом на Семёновскую выходит хлебозавод №8, основанный в 1908 году как пекарня Карла Мамбре - легко догадаться, что именно здесь устроить дело немца сподвигла доступность самой дешёвой на свете рабсилы:

А подворотня его ведёт прямо в Сердце Миллионки - так называют иногда удивительный двор, выполнявший в чайна-тауне роль центральной площади:

Там, где одна комната вмещает несколько десятков человек, уместнее квадратного метра - кубический. Как и Коулун, Миллионка приобрела неповторимую трёхмерность, когда наравне с улицами существовали лоджии и мостики на 2-3 этажах. Чайнатаун сделался объёмным лабиринтом галерей, комнат и лестниц, так что каждый квартал можно было пройти насквозь, не ступая на землю. Вот только формировались эти лабиринты спонтанно, планов их не было на бумаге, а потому от любой облавы завсегдатай Миллионки мог уйти за пять минут.

Местным было, что прятать. На Миллионке орудовали мафиози из крупных китайских городов, а с ними исправно конкурировали хунхузы, сочетая роли лесных разбойников и городских бандитов. Ещё больше хунхузов здесь пряталось, и от каждой шайки свой человек приходил на Миллионку сбывать награбленное. С преступными группировками соседствовали тайные общества, например "Цзайли", собиравшее тут средства на помощь китайскому сопротивлению. Это было серьёзнее, чем кажется - ведь до начала японо-китайских войн Россия, как и другие европейские державы, в Китае считалась куда как большим злом. Думается, появление здесь каких-нибудь террористов с уклоном в даосские секты было вопросом времени, но в "эру милитаристов" Китая не тайные общества проявили себя на Миллионке, а мафия: хунхуз Чжан Цзолинь в 1920-х годах контролировал Маньчжурию, а бандит Чжан Цзунчан стал его полководцем и покорил родной Шаньдун. Солдаты за глаза дразнили его "Три Не знаю" - ибо даже на вершине власти он не знал, сколько у него денег, наложниц и штыков. Но последних было по-настоящему много: бандит во главе армии - это уже батька-атаман! Ну а главной причиной ликвидации Миллионки в 1930-х годах стали вполне реальные японские шпионы, которых эти лабиринты укрывали так же, как головорезов или беглецов.

Но в основном криминал Миллионки был мелким. Чтобы ловить крабов, торговать пирожками или ворочить мешки, у китайцев был целый город и десятки тысяч русских, японцев, американцев и немцев, готовых переплачивать лишь от того, что не знают, насколько дёшево готов работать ходя. В глубинах Миллионки же, где сыщиков ждут лабиринты комнат, нож в спину или яд, а посторонние ходят как раз-таки за нелегальными услугами, господствовал преступный бизнес.

Самым характерным его образцом были банковки - то есть игорные дома. Китайцы были страстными игроками, а сыграв разок, уже не могли соскочить, так как дальше ходили в долгах. Играли в маджонг, в карты и в кости, просто во всё, что играется. На всё, что только можно поставить - деньги, вещи, услуги, женщин, части тела и жизнь - свою или первого встречного. Последнее практиковали советские уголовники, и не прошедшие Миллионку ли каторжники привнесли этот страшный обычай? Проигравший мог остаться голым, лишиться пальца или уха или даже стать рабом. А на всё это, ухмыляясь, смотрел держатель банковки: формально китайцы играли не на деньги, а на палочки с иероглифами... которые на время партии покупали у хозяина, а в конце, перераспределив в пользу победителей, продавали обратно чуть-чуть подешевле. Лица манзов говорят сами за себя - третий слева явно хочет убить не только фотографа, но и всех, кто когда-нибудь увидит эту фотку:

Ещё чаще банковок встречались наркопритоны - "опиекурилки" и "морфиниловки". В первых использовались трубки и лампочки (в совокупности - что-то вроде кальяна), во вторых - тупые многоразовые шприцы. Опиум китайцы курили издавна, а англичане, владея Золотым полумесяцем и Золотым треугольником, сделали его куда доступнее, и через цепочку Опиумных войн поставили династию Цин на колени. Наркомания охватила Китай ещё похуже, чем Россию - пьянство. Последнее тут, кстати, тоже процветало - пили манзы ханшин, то есть очень крепкую (до 60% градусов) водку. Притоны возникали в любой клетушке, и также стремительно исчезали, когда их местоположения становилось известно властям. К концу существования Миллионки только выявлено было 38 опиекурилок и 21 морфиниловка.

Вот так выглядел этот двор в те годы:

А теперь здесь тихо и до зловещего пусто, и до неба с третьей лоджии рукой подать. Ещё один двор-скелет:

После выселения китайцев в Миллионке располагались студенческие общежития, а позже просто муниципальные квартиры. До поездки я читал, что здесь охотно селятся узбеки - если исторически многонацональность Владивостока была напрочь лишена мусульманского компонента, то теперь среднеазиатский гастрбайтер дошёл и сюда. Но никаких признаков ни кишлака, ни махалли я в Миллионке не приметил.

Местами она даже становится похожей на остальной город:

Где-то более опрятный, где-то менее:

Но колоритных дворов тут по-прежнему много, и я даже не задавался целью обойти их все:

Эти кадры сняты к югу от Семёновской:

И если северная часть Миллионки славилась театрами, притонами и банковками, то в южной части из подпольных заведений преобладали публичные дома. Китаянок в них было немного - не своих же дочерей и жён сюда было возить из Шаньдуна? Куда чаще плотскими утехами занимались потерявшие работодателей-соотечественников японки, беглые русские каторжанки и просто социальное дно. Да, были и такие времена - когда на китайца работали японец и русский!

Но теперь это всё обыкновенные дворы, в которых живут обыкновенные граждане. И детворе в здешних кирпичных джунглях - раздолье:

Но подъезды особо тесны и мрачны:

Ещё одна примета Миллионки - граффити:

Своеобразный дух этих кварталов - Бесподобный Игорь:

Порой тут попадается качественный стритарт:

Лучшие образцы которого показывают былых обитателей:

Хотя и не только:

Но более граффити в Миллионке запоминаются надписи на стенах, собирающиеся в густой опиумный кумар:

В них и живёт дух чайнатауна по-русски, о ликвидации которого Советами вряд ли стоит жалеть: