Как бизнес-тренинги превращают людей в сектантов (7 фото)

Елена Костюченко, спецкор «Новой Газеты», участник тренинга Владислава Новгородцева (до ребрендинга — «Роза мира»)

Мне был 21 год, я была корреспондентом самой любимой газеты, бесстрашной красоточкой, выпускницей (почти) журфака МГУ, влюбленной в самую красивую девушку земли, занозой в жопе, честно верящей, что весь мир для нее. Счастье было моим обычным состоянием, как дышать. Я просыпалась в общаге и первые минуты лежала, улыбаясь. Я обожала жить. Я была очень сильной. Потом началась череда неприятностей — любовь оказалась невзаимной, из-за дебильного острого панкреатита защита диплома прошла мимо меня, любимая газета, пока я лежала в больнице, отдала большую тему, о которой я мечтала много лет, другой корреспондентке. Не то что мир рухнул, но, так сказать, помрачнел. Но я все еще была красоточкой и занозой в жопе, поэтому я решила дать good fight to all circumstances и завоевать свое счастье обратно.

Случай подвернулся скоро. Моя приятельница попросила встретиться с британским журналистом — мол, есть предложение о коллаборации. Я пошла встречаться. Встречались в центре, в модном кафе. Журналист рассказал, что делал фильм о русской топ-модели, которая тупо и страшно покончила с собой. Налаженная жизнь, многомиллионные контракты, взаимная любовь, лофт на Манхэттене. Из этого лофта она и <Роскомнадзор>. Ни алкоголя, ни наркотиков, ни предсмертной записки. Каким-то образом у журналиста оказалась распечатка ее телефонных звонков. Последний номер перед смертью был российский. Оказалось, какой-то мужик, тренер в центре личностного роста — знаете, такие конторы «научим уверенности в себе, поменяем жизнь», вот это все? Журналист начал копать вокруг центра и быстро обнаружил еще два самоубийства — одно завершенное (погибшей было в районе 25), одно неудачное — женщину спасли, она лежала в психушке. Он начал опрашивать бывших клиентов центра. И начало постепенно проясняться, что центр представляет собой секту.

Налаженная жизнь, многомиллионные контракты, взаимная любовь, лофт на Манхэттене. Из этого лофта она и вышла. Ни алкоголя, ни наркотиков, ни предсмертной записки

Журналист немного ох*ел от этой истории. Раньше он делал документальные фильмы для TV и не ожидал оказаться в таком замесе. Он попросил меня помочь найти кого-нибудь внутри секты, вероятно, новичков, на кого можно надень скрытую камеру, чтобы получить видеоматериал оттуда. Я тут же, прямо в кафе, объяснила ему, что если это действительно секта, то х*й кого перевербуешь, а вешать технику на человека с поехавшей крышей — так себе занятие. И вызвалась сама. В обмен попросила поделиться уже собранными материалами. Мы запланировали, что материалы выйдут одновременно — фильм и текст.

Были ли у меня сомнения, что мне стоит это делать? Нет, никаких. Опасалась ли я за себя? Ну нет, конечно. Здоровая, скептическая кобыла, чего мне бояться? Я разделяла вот это общее счастливое убеждение, что секты, культы и вся эта по*бота про обработку сознания действует либо на очень слабых людей, либо на людей, жаждущих чуда. Но не на журналистов же!

Более того, я ничего не сказала редакции. Во-первых, я, честно говоря, сомневалась, что это секта. Ну как может тренинговый центр в центре Москвы быть сектой? Секта — это когда немытые волосатые люди молятся каким-то богам, а тут личностный рост, карьерная успешность. «Разводят лохов на бабки, вот и все», — вот моя главная мысль. Не подтвердится, и че тогда? Во-вторых, могло не получиться — меня тупо могли выгуглить еще на этапе подачи документов. И че тогда опять же? В-третьих, мне было приятно представлять, как я приношу такой крутой материал с международной коллаборацией — внезапно, и все такие — вау, Лена, них*я себе ты сделала! И сразу понимают, какая я умная и прекрасная, и больше моих тем другим корреспонденткам не отдают.

В самый последний момент — уже буквально перед тем, как я шла на тренинги — мы взяли в проект психолога. И причин для этого было две — во-первых, диалог смотрится круче говорящей головы в кадре, и журналисту, который делал фильм, было важно качество картинки. Во-вторых, сама психолог была невероятная красотка — рыжая, кудрявая, с зелеными глазами. Тренинг шел пять дней, по плану, после каждого дня тренинга мы должны были встречаться в красивом кабинете и обсуждать, че как. К моему счастью, как это уже потом оказалось, она действительно имела опыт работы с сектантами. Это по факту меня и спасло.

Сходила в их офис, занесла баблишка за вход — 17, кажется, тысяч. В назначенный день я поехала на ВДНХ – ребята снимали там целый павильон. На входе в зал — такой, по типу ДК — стоят молодые ребята и хором, бодрыми голосами орут на входящих — «сумки в сторону, занимайте первые места!» Ну ок, б*я. Сели. Окна плотно завешаны черными шторами, свет искусственный, на стенах какие-то тупые схемы по достижению цели. Обстановочка. Выходит тренер — какой-то плюгавый мужик с дебильной прической, начинает че-то затирать. Между делом рассказывает, что бывают слабые люди, которые ху*во проходят его гениальный тренинг и с ними всякое нехорошее потом случается. Требует от нас принять правила, каждый раз вставая. Одно из правил, например, было не курить. Я встаю и думаю — хаха, ну конечно, так я и брошу ради тебя, чувак. Другое правило было ни с кем не обсуждать содержание тренинга, потому что в будущем эти люди, возможно, тоже заходят радикально улучшить свою жизнь, а все, подход не сработает. Какого-то парня, который не хотел принимать очередное правило, грубо выгнали из зала и запретили приходить опять. «Ого, — думаю. — Надо вести себя как все, не палиться, а то реально выгонят и прощай проект!» Сам мужик меня бесил. Он рисовал какие-то схемки на доске, не имеющие смысла, рассказывал древние анекдоты, периодически поднимал кого-то из зала и начинал унижать. Просто властненький дебил, жалкий такой. Я хорошо запомнила это отношение.

Потом был короткий перерыв на поесть. Хотелось курить, но х*й покуришь, выгонят. Отдыхать было нельзя. Все пили водичку из кулеров и обсуждали с наставниками — ребятами из тренингов, прикрепленными к каждой группе (нас разбили на группы по пять человек, на «команды»), свои впечатления. Я старалась не палиться со своими мнениями, но другие ребята из моей команды честно сказали, что это какая-то чушь и они не понимают, за что занесли бабки. Наша наставница улыбалась, кивала и говорила, что это только первые несколько часов, что мы должны продолжать работать.

После обеда мне очень захотелось спать, я буквально клевала носом, периодически подскакивая от ора чувака. Я чувствовала такое отупение и списывала это на то, что ну невозможно слушать белиберду шесть часов подряд. Сам тренинговый день, кстати, шел 12 часов — и еще в дорогу давали домашку, которую надо было сделать до следующего утра. Короче, после 12 часов воплей и бессмысленных разговоров я вышла никакая. Меня встречала Аня. «Них*я не секта, — говорю. — Какая-то по*бота, не будет проекта. Тупо потратила день». Мы шли к выходу с ВДНХ, чтобы поймать машину и ехать к психологу обсуждать. Через 15 минут Аня сказала: Лен, у тебя сигареты кончились? Я: Мммм, нет. Она: А почему ты не куришь? Ты же целый день не курила?

И вот тут наступает поворотный момент истории. Я часто его вспоминаю. Я могла подумать и сказать: со мной происходит что-то не то. Я не знаю, что, но это ненормально. Это опаснее, чем я думала, мне не стоит продолжать игру, о которой я ничего не знаю. Но я так не сказала. Потому что я же всесильная, бесстрашная красоточка, у которой все всегда получается.

Мы посмеялись, я покурила, рывком пободрев, и поехали к психологу. Ее очень насторожила моя сонливость после обеда. Про то, что я забыла курить, я даже не упомянула. Но обсуждать было толком нечего — толпа растерянных людей, тупой орущий тренер, короткие перерывы, схемки без смысла, «правила».
А дальше то, обо что я всегда спотыкаюсь, пересказывая всю херню. Я помню время до обеда — были какие-то упражнения на то, чтобы говорить друг другу правду, оценивать друг друга и говорить это в лицо. Я помню обед — в нашей группе из 5 человек была Марьяна, журналистка с музыкального телеканала, красивая взрослая девица. Она сказала, что ее бесит тренинг, что ей ничего не дают эти упражнения, а обращение тренера унизительно. Я помню внезапное раздражение после ее слов — как она смеет так говорить, демотивировать остальных? Я удивилась этим мыслям и этому раздражению. Потом из зала заорали, что перерыв закончен, и я, дожевывая булку, поплелась садиться. Что было дальше — Я НЕ ПОМНЮ. Я НЕ ПОМНЮ. Мне очень страшно до сих пор, но я не помню.

Хвостик этого дня и следующие два — сплошная чернота. Я помню отрывки. Помню, что я лежу на полу зала и плачу — и плачут рядом. Помню, что была игра — красное-черное — и я знала правильный ответ, но не смогла переубедить команду. Тренер сказал мне: ты боишься ответственности, тебе важно быть правой внутри, а неуспех остальных тебя не волнует, ты ужасный человек. Я разрыдалась. Я помню чужие слова в моем рту — я очень чувствительна к речи, очень хорошо чувствую ее ткань — и во время одного из перерывов в середине своей фразы я замолчала: потому что я говорила не свои слова. Я помню ледяной ужас от этого, но дальше опять провал. Я помню, как Марьяна на третий день встала и сказала: мне очень стыдно, что я жила в отрицании, теперь я вижу истину про себя и про мир, спасибо вам. Она была предпоследней, кого накрыло. Последним был мужик-армянин, лет сорока, с плохим русским. Вообще в зале были 50 человек, совершенно разные — офисные сотрудники, богема, люди со своими бизнесами, домохозяйки, несколько инженеров — и к вечеру третьего дня накрыло всех. Такое прекрасное и болезненное чувство единства. Я помню, что их всех очень любила. И что на третий день я сижу на стуле и думаю, надо встать и сказать, что у меня скрытая камера между сиськами. Стыдно врать таким замечательным людям. Я должна встать и сказать: я журналист. Я пришла разоблачать вас, но сейчас я вижу, что вы меняете мир к лучшему. Они простят меня. И я не встала — не потому, что боялась за судьбу проекта. А потому, что боялась, что меня выгонят. И я не узнаю, что дальше, не стану сильной, не изменюсь сама.

На четвертый вечер в кабинете психолога я доказывала ей и журналисту, что мы все неправильно поняли. Что эти люди дают в руки инструмент, с помощью которого можно изменить свою жизнь и помочь другим. А те, которые самоубиваются — слабые, застрявшие в своей прежней жалкой жизни. Аня смотрела с ужасом. Я чувствовала себя правой, просто окутанной правотой. Глубоко под этим чувством была настоящая я, которая, скорчившись, орала от ужаса. Я несла эту чушь полтора часа, а потом у меня потекли слезы. И я продолжала говорить и улыбаться.

И психолог сказала: на пятый день ее отпускать нельзя, я ее не вытащу, это уже пиз*ец далеко зашло. И на пятый день — заключительный день тренинга — я сидела в монтажке с журналистом и вяло думала, как бы мне улизнуть. Потому что на пятом дне обещали дать новые жизненные ориентиры вместо старых, а мне бы такие очень пригодились. Мне было очень стыдно подводить ребят — там делали такую штуку про взаимную ответственность, ставили в пары и объясняли, что если один уходит с тренинга, уходит и его партнер. Моим партнером был парень-топ-менеджер лет 35, такой стеснительный бровастый красавец, и мне было очень грустно, что из-за меня он лишится очень важных знаний.

Через 15 минут после начала тренинга мне начала звонить моя куратор. Журналист взял трубку и сказал, что если она еще раз наберет этот номер, что если вообще кто-то из их еб*чей конторы наберет этот номер, к ним придут менты и прокуратура. Потом уже я сама не брала трубки.
Через неделю мне стало легче. Я слушала объяснения психолога про транс как уязвимое состояние мозга, в момент перегрузки информацией и кивала. Ну да, вот такая х*йня, ну окей, случилась. Ко второй неделе я обнаружила, что ничего из того, что меня радовало — любимые книги, любимая музыка, прогулки, еда, секс, друзья, любимая — ничего из этого не вызывает ни одной эмоции. Все мои цели и мечты, то, ради чего я жила, обессмыслились. Я пожила неделю в абсолютной пустоте, как в скафандре. Потом туда начало заползать отчаяние и апатия. Отчаяния было все меньше, апатии — все больше.
Психолог прописала антидепрессанты, они не подошли — дикие побочки. Я перестала их пить.

Я помню, как я начала бояться темноты. Оставаться одна в квартире. Умереть во сне. Это были не мои страхи — я всю жизнь боялась одних еб*чих пауков, но они пришли и остались. Страхи множились — я помню, как не могла дойти до метро от съемной квартиры, мне казалось, что все прохожие смотрят на меня и чего-то хотят. Потом я перестала вставать с кровати. Аня водила меня в ванну мыться, приносила в постель еду, следила, чтобы я не забывала пить. Иногда я начинала плакать, но слезы лились, как вода, и не приносили ни облегчения, ни боли.

Я помню, как я впервые подумала: если доползти до окна, все кончится. Эта мысль была таким светом, спасительным островом. Она возвращалась. Но я уже ничего не хотела достаточно сильно, даже умереть, я была не способна на сверхусилие. Между мной и балконом было ровно три метра и одна дверь. Доползти до балкона сил не было, тело было ватным. Потом я сообразила, что наша квартира на пятом этаже и, если я выкинусь, я могу не умереть и все продолжится, только меня положат в психушку. О психушке у меня было тогда представление, что там лежат человеческие отбросы, попасть туда — хуже, чем умереть. Для того, чтобы умереть наверняка, мне нужно было подняться на девятый этаж. Но тоже не наверняка, бл*дь, прямо под окнами деревья, они могут смягчить падение. Значит, надо ехать и искать новостройки. Но это было невозможно, примерно, как полет на луну. Когда отчаяние — его тень — возвращалась, я плакала от того, что не могу себя убить. Случались дни, когда мне легчало. Тогда я, как заводной человечек, шла на работу. Работать я не могла, я открывала вордовский файл со старой статьей и типа читаю-пишу. Именно на работе у меня впервые случились слуховые галлюцинации, скучные и жуткие — мне казалось, что кто-то хлопает в ладоши.

Я плакала от того, что не могу себя убить. Случались дни, когда мне легчало, я шла на работу. Работать я не могла, я открывала вордовский файл со старой статьей и типа читаю-пишу

Однажды я сидела в планерочном зале и смотрела в стенку. Мимо меня прошла Вика Ивлева и что-то сказала в своей обычной манере, как-то зло пошутила. У меня потекли слезы. Я сидела, как деревянный чурбан, ничего не чувствовала и не могла перестать плакать.

Мимо шел Соколов, замглавреда, которого вы все весело проклинаете сейчас. Он психиатр по образованию. Он постоял, посмотрел на меня. Взял за руку, завел в кабинет, посадил на стул. Посмотрел еще. И спросил: Лена, ты была в секте? Понимаете. Если бы он спросил, как я себя чувствую, я бы сказала: хорошо. Потому что это был автоматический ответ. Если бы он спросил, почему я плачу, я бы сказала: меня обидела Ивлева. Если бы он спросил, все ли у меня в порядке в жизни, я бы сказала:да. Потому что я правда считала, что у меня все в порядке. Я жила в квартире, с девушкой, у меня была работа, у меня ничего не болело. Я просто слышала, чего нет, боялась темноты и взглядов людей и хотела перестать быть.

Но он спросил очень конкретный вопрос, самый точный.

И я сказала: да, я была. Он спросил еще, я ответила. Я рассказала всю эту историю. И сказала, что мне очень жаль, но я не смогу написать статью, потому что я ничего не помню, а с техникой мы лажанули — видео почти нет, на аудио только шумы и мой голос. Он сказал: хорошо, про статью поговорим потом.

На следующий день меня вызвал <главный редактор> Муратов. В кабинете сидел он, Соколов и мой редактор Нугзар Микеладзе — сейчас его нет в живых. Муратов начал очень мягко говорить, что они записали меня ко врачу. И завтра Лена Рачева меня туда проводит. И я, в соплях, в слезах, со слуховыми галлюцинациями, с планом убить себя — я начала на них орать. Я орала: как вы смеете? Вы что, думаете, что я сумасшедшая? Какое вы имеете право думать обо мне так?

На следующий день Лена повела меня ко врачу. Это была Клиника неврозов на Шаболовке. Лена нервничала и шутила, мне было все равно. Мы посидели у регистратуры, потом меня пригласили в кабинет. Врач приемного отделения был очень уставшим, вымотанным мужиком лет 40. Он расспросил меня про секту и про мое состояние. Когда речь зашла про суицидальные мысли, он сказал: я этого не слышал, ты этого не говорила. Мы не госпитализируем сюда людей с суицидальными намерениями, у нас нет реанимации.

Я сказала: в смысле госпитализировать? Вы что, хотите положить меня в больницу? Он сказал: Да, и немедленно. У тебя очень тяжелое состояние.

Я заплакала. Он спросил, почему я плачу. Я сказала, что я не хочу быть психом, потому что психи — ущербные слабые люди, а я не такая. Я помню, как он побелел. Положил ручку на стол, несколько раз вдохнул и выдохнул. И сказал: Я работаю в психиатрии 15 лет. Мои пациенты — самые храбрые люди, которых я знаю. Им не на что опереться — даже на себя, но они ведут битву с болезнью каждый день и побеждают, и я помогаю им побеждать. Ты не смеешь, не имеешь права так говорить о них.
Потом он успокоился. И сказал: Ты не слабая. Ты какая угодно, но ты не слабая. Потому что ты жива.

Меня госпитализировали. Я провела там 1,5 месяца, меня собрали по кусочкам обратно. Мой лечащий врач сейчас у меня в друзьях на Facebook* — он может прийти в комментарии, если захочет. С тех пор у меня еще три раза случались депрессивные эпизоды, депрессия возвращается в 60% случаев, к сожалению. Но я уже знала, что это и как с ней обходиться. Я знала, что я сильная, и что эта мразь меня не убьет. Что я в этой битве не одна.

Собрали ли меня до конца — наверное, нет. Часть меня не вернулась. Я хорошо ощущаю эти провалы внутри. Все, что я любила до этого, немного полустерто, скорее отпечаток, чем настоящее. Но с тех пор у меня было 10 лет жизни, хорошие 10 лет, и много другого любимого и значимого в нее пришло.

Тот фильм не вышел. Когда я выздоровела, моим самым страшным страхом стало то, что кто-то про это узнает. Потому что все, я не смогу работать, кто всерьез отнесется к девушке, которой мозги промыла секта и которая попала в психушку? П*здец же. Я посмотрела исходники и запретила использовать все, где было мое лицо. Журналист написал статью. Тренинговый центр закрыли. Этот тренер открыл другой — и продолжает набирать людей.

Я так и не написала эту историю. Потому что я боялась. Боялась за свою карьеру, за свою репутацию. Сейчас я повзрослела и понимаю, что карьера и репутация сами по себе ничего не стоят. Если ты не используешь их для того, чтобы делать то, во что веришь. Вчера, когда ко мне в комментарии приходили неуязвимые люди, которые смеялись над Олегом — выжившим парнем из групп смерти, над Мурсалиевой, которая тащит эту еб*чую тему под перекрестным огнем, над Соколовым, который продолжает долбить СК, надо мной, которая как дура разбиралась в международной практике и интервьюировала антропологов, вместо того, чтобы присоединиться к ржущей тусовочке, над Мартыновым, который решил поговорить о том, где границы свободы и общего блага в этой истории (больше всего жутких комментариев получил он, п*здец, люди, что с вами?), я хорошо это поняла. Я хорошо это поняла, потому что сама была такой в 21 год, когда весело шла в секту с камерой между сисек — потому что нет ничего, что может сломать замечательную сильную меня, потому что я неуязвима.

Неуязвимых нет.

«Они говорили, что я ничтожество»

Евгений Тарасов, участник бизнес-тренинга «Лидерская программа»

С 15 ноября 2014 года по январь 2016-го я участвовал в тренингах «Лидерской программы» — это клон Lifespring, на их официальном сайте даже есть ссылка на этот тренинговый центр. Изначально это была сетевая организация типа Amway, тренинг для продавцов кремов. Затем, где-то в начале 1960-х, основатель подумал: зачем продавать продукт, если можно продавать воздух — личностный рост? В данный момент штаб-квартира основателя находится в Бразилии — они там чувствуют себя отлично. Сейчас эти центры размножаются в странах СНГ, в Москве на тренинги проходят порядка 4 тысяч человек в год, в Украине на том же уровне.

Началось все с того, что мама попросила распечатать какие-то странные анкеты. Прошло месяца два, и она пригласила меня на тренинг, сказала, что внесла невозвратную предоплату. Я позвонил, меня спросили о целях на ближайшее будущее, я назвал две-три наобум. Девушка пообещала, что теперь смогу достичь их быстрее, и я поехал на первое занятие. Первая ступень тогда стоила 17 тысяч рублей, вторая — 35 тысяч, а «Лидерская программа» (третья ступень) — 32 тысяч рублей. В Москве оплата по договору, в других городах деньги просто передают в конвертах. В договоре написано, что в случае неподчинения тренеру клиент будет исключен, деньги не вернут. У меня как-то получилось подсмотреть их доходы: первая ступень — где-то 200 тысяч рублей чистыми за вычетом накладных расходов, вторая ступень — 320 тысяч. Лично я в общей сложности, вместе с деньгами на такси, потратил около 150 тысяч рублей за все время пребывания на тренинге.

В договоре написано, что в случае неподчинения тренеру клиент будет исключен, деньги не вернут

Туда приходили абсолютно разные люди. Моим «капитаном» был бывший руководитель группы системных администраторов Mail.Ru, сейчас он работает в каком-то австрийском банке. Были даже психологи, психиатры. Этот феномен поражает — как они, пройдя серьезное обучение, не увидели подвоха? В команде мамы был один психиатр, который умудрился привести около 60 человек — из своих пациентов и знакомых. На российском телевидении очень любят говорить, что в секты попадают слабые люди. Это не так — там мне встретились и депутат Госдумы, и действующий на тот момент оперативник ФСБ. Как и в любой секте, нас поощряли привлекать влиятельных денежных людей: некоторые из них уже теперь открывают свои собственные тренинговые центры.

Незнакомые люди внезапно стали мне ближе матери или сестры

С первой минуты второй ступени пошел довольно жесткий прессинг, как в армии. Например, мы заходим в зал по команде в определенное время, садимся в круг. Все сидят, ничего не происходит, вдруг в зал врываются тренер с капитанами и начинают орать, что мы неудачники, ничего в жизни не добьемся. Оказывается, мы должны были встать, представиться, рассказать о себе и о том, зачем мы здесь. Это подстава, ее невозможно просчитать. После такого перформанса люди чувствуют по большей части стыд. Начиная с середины второй ступени и всю третью ступень нас учили проявлять эмоции, как будто мы дети, а тренер занимал место родителя или учителя. На второй ступени тренеры используют самые низменные инстинкты. Недовольного, сопротивляющегося начинают гасить толпой. Достаточно сказать, что ты против тренера, и каждый из 30 участников начинает тебя унижать, люди ломаются очень быстро, особенно женщины. Они заставляли меня вставать перед группой из пяти человек, каждый из которых выкрикивал в моей адрес оскорбления, потом тренер говорил «стоп», я переходил к следующей группе — и так до тех пор, пока я не заплачу. Плач считается признаком душевного прорыва, якобы во мне в этот момент что-то поменялось.

Все эти унижения длятся четыре дня с утра до позднего вечера. На пятый день мы делаем упражнение, которое нас из этого состояния вытягивает, и мы чувствуем, будто у нас выросли крылья. Все собираются в полутемном зале при свечах. Человек выкрикивает свое обещание для новой жизни: «Я открытый, уверенный в себе мужчина, лидер Евгений». Дальше человек закрывает глаза и под музыку, которая подобрана конкретно для него, расставляет руки, как Христос, и падает к команде, которая поднимает его под потолок. В этот момент человек испытывает эйфорию. Это сложно передать, но после этого чувство благодарности к тренеру, к команде просто зашкаливает. После такого переживания люди цепляются за этот тренинг до конца жизни.

Третья ступень — самая «либеральная». Тебя учат манипулировать людьми, основная их рекомендация — быть максимально откровенным. Я должен был привлечь на тренинг как можно больше людей. Я был закрытым человеком, а тут начинал рассказывать, как изменился и как мне важно, чтобы мой собеседник вырос над собой. На удивление, люди соглашались и шли на тренинг. Первый круг «вовлечения» (вербовки) — это, конечно, близкие родственники. Я первым делом позвал туда свою сестру. Знаю случаи, когда из-за тренингов распадались семьи. К нам переехал дядя, а он человек советской закалки — когда мы начали его обрабатывать, он жестко пошел в отказ, и мы чуть не распрощались с ним навсегда. Сестра прошла первую ступень, в ее группе многие сообразили, что это все фуфло, и на следующие этапы уже не пошли. Я привел подругу с работы, ее эта тема увлекла всерьез, через тренинг прошли абсолютно все ее родственники, я с ней больше не общаюсь.

Помимо обязательств по вовлечению новых людей есть еще так называемый общественный проект — помочь детдому, убраться на улице, построить детскую площадку, создать что-то новое, чего не было до нас. На это нужно собирать деньги. Все собранные средства шли сначала на счет тренингового центра и уже оттуда перечислялись в детские дома, что само по себе подозрительно. Теперь команда сама собирает деньги, участники, несмотря на запрет, вкладывают собственные деньги, чтобы закрыть цель по общественному проекту.

К концу третьего дня мы прощаемся с командой под песню Пугачевой «Близкие люди», слезы льются рекой

В конце третьей ступени нас собрали в коттедже — ты три дня живешь в одном помещении и проходишь разные ритуалы вперемешку с медитациями. К концу третьего дня, когда личность полностью размыта, мы прощаемся с командой под песню Пугачевой «Близкие люди», слезы льются рекой. Потом люди вроде бы свободны от обязательств, но продолжают тащить на тренинг людей.

Мне стало не по себе только на третьей ступени. На тренинге было очень хорошо, а когда приезжал домой, происходил жесткий откат. Я стал гуглить, нашел много критики на сайте Sektam.net. Негативную информацию я тогда не воспринимал, хотя ее было навалом. Я думал отстраненно, что это фигня какая-то, и со мной этого точно не происходит. После третьей ступени меня накрыло любовью к тренингу, критическое мышление просто отключилось. Я хотел пойти на четвертую ступень, куда должен был приехать тренер-американец, но его задержали на границе и занятия отменили. Тогда я решил заново пройти вторую ступень, во второй раз дешевые манипуляции стали заметнее. Я сидел рядом с тренером, слушал чушь, которую он несет в микрофон, и удивлялся, как мог на это повестись.

Только в 2016 году я понял, что это мошенники — чары спали, стало очень обидно. Я тогда очень много дров наломал — в интернете всякую хрень писал, побежал на телевидение. Сняли очередной сюжет про тренинги, но большинство из того, что там было, вырезали. Я нашел единомышленников в интернете, а спустя полтора года в принципе успокоился — когда я выяснил, что законодательство у нас неразвитое, желание бороться прошло. В этом опыте были и плюсы — раньше я говорил с людьми только о работе, сейчас мне не составит труда познакомиться на улице с прохожим и разговорить его. Я полностью поменял специальность — из системного администратора стал менеджером отдела закупок. Если бы я сейчас все еще принадлежал к тусовке тренинга, то все эти успехи я демонстрировал бы новичкам. А так понимаю, что всего этого можно было добиться, работая над собой, за гораздо меньшие деньги, без насилия над собой и своей психикой.

Была проведена судебно-медицинская экспертиза, которая показала, что у 20% участников тренинга возникли психические заболевания

К сожалению, правоохранительные органы в России реагируют, только если после прохождения тренинга кто-то покончил с собой. В остальных случаях материальный или душевный вред доказать невозможно. В Петербурге женщина совершила суицид, она бросилась под поезд со своими детьми. Она вела дневник, и следователи нашли в нем информацию о тренинге, что именно в нем крылась причина такого поступка. На очередной сеанс приехала полиция, взяла под стражу основателя и его жену. В итоге главный виновник сбежал из-под домашнего ареста — скорее всего, в Финляндию, — его жена сотрудничает со следствием. Была проведена судебно-медицинская экспертиза, которая показала, что у 20% участников тренинга возникли психические заболевания.

* Запрещены в РФ