Приключения товара на рынке труда (4 фото)

Совсем не так, как у нас. Вот, пишет человек оттуда.

В Германии есть существенная подушка безопасности от государства: пособия по безработице, социальная помощь. Если у человека всё плохо, то ему будет где жить и что есть. Конкретно в цифрах:
пособие по безработице (ALG I) платят первый год, оно составляет 60-67% от прошлой зарплаты. Далее, если человек не нашёл работу или 60% от прошлой зарплаты это совсем мало, ему платят социальную помощь (ALG II), а именно, в Мюнхене:
— на жизнь: 445 евро;
— на квартиру: 670 евро, плюс отопление и т.д., итого около 800 евро;
— бесплатная медицинская страховка — которая покрывает всё то же самое, что и у человека с зарплатой 100 тысяч евро в год;
— если человек переезжает — ему единоразово выдают 1000 евро;
И при этом можно сохранять 5000 евро на человека как неприкосновенный запас.

Если человек работает, то первые 100 евро ему оставят полностью, дальше, конечно, будут вычитать.

Если человек упорно игнорирует предложения о работе, то ему могут на какое-то время уменьшить пособие на 30%. Раньше, если человек и после этого продолжал игнорировать предложения о работе, ему урезали пособие на 60%, а затем и на 100%. Но недавно Высший конституционный суд решил, что больше чем на 30% урезать нельзя, так как это ущемляет базовую человеческую гордость.

Чтобы получать на руки чистыми (с учётом льгот) столько же, сколько получатель социального пособия, человеку в Мюнхене нужно зарабатывать 1730 евро в месяц брутто (работодателю он обойдется в 2075 евро). Низкоквалифицированные работники получают немногим больше за полный рабочий день.

И ещё. Чуть что — работник может посудиться с работодателем, а его адвоката оплатит государство. Если в компании больше 10 человек — можно организовать профсоюз, собираться в рабочее время и обсуждать, как тяжела работа и как бороться с несправедливым шефом. Если же работа совсем не понравится, люди могут уволиться и посидеть на социале, поискать более интересную и «творческую» работу. А потом спокойно заняться «поисками себя». Для российского бизнес­а такая ситуация просто немыслима.

Источник: https://www.facebook.com/photo.php?fbid=2585732314990111&set=a.1655397118023640&type=3

Ниже будет представлен рассказ нашей соотечественницы (уже бывшей) про этот самый рынок труда в Германщине. http://zhurnal.lib.ru/j/jenna_k/

А вы думали, вас ждут с распростертыми объятиями?

Как уже говорилось, работать в Германии я начала поздно. Семь лет провела с больным ребенком и вторым – здоровым, но маленьким. Меня этот факт беспокоил, но не слишком – в конце концов, еще будет время устроиться на работу, получить профессиональное образование. Я была еще молода, куда торопиться?

Мы оба с мужем приехали с незаконченным высшим образованием – оба после 4-го курса, я – медицинского, он – технического вуза. Мужу, разумеется, сидеть с больным малышом было не нужно, он имел возможность учиться и работать с самого начала. По правде сказать, где-то вкалывать ради денег муж не очень стремился, и первые два года мы сидели на пособии. Но потом муж получил направление на курсы от биржи труда, двухгодичная школа программистов, закончил эту школу и стал работать программистом.

Зарплаты мужа хватало на то, чтобы оплатить квартиру и питаться – нам двоим и детям (на детей еще платили детское пособие). Уже одежду надо было покупать секонд хэнд или самую дешевую, поездок у нас особых не было, в отпуска не ездили, только в Россию слетали пару раз.
Ни о какой покупке домов, шикарных машин, поездках в тропики речь не могла идти и близко.

Но я была неприхотливой, и меня в этом плане все устраивало. Хотя я никогда не покупала себе тряпки дороже 15 – по тем ценам – марок. Покупка зимней куртки за 40 марок представлялась бешеной тратой и расточительством.

Мы и приехали, как уже рассказывалось, из крайне нищего и полуголодного состояния в 90-е годы, могли помогать родственникам и друзьям в России, которым тогда эта помощь действительно была нужна. Так что мы считали, что отлично устроились.

Мой трудовой опыт в первые годы – это только «подработка» уборщицей в частных домах у немцев, куда меня все норовила устроить свекровь. По правде сказать, она меня в первый же день по приезду в Германию потащила устраиваться уборщицей в какую-то школу. Там попробовали со мной поговорить, поняли, что я ни в зуб ногой в немецком, и отказали. Но позже я начала все-таки, как здесь говорят, «путцать» (от слова putzen, то есть мыть, чистить). Немного, от силы раз в неделю.

После того, как младшая пошла в садик, а сын уже ходил в школу, я начала заново свою трудовую жизнь. Но в первый год это была приятная и необременительная работа – я трудилась в издательстве у друзей. Принимала и отправляла по почте заказы, беседовала с клиентами, редактировала. Когда дети приходили домой, они могли еще пару часов побыть у подруги, в доме которой и располагалось издательство.

Но затем мы переехали, и эта лафа закончилась.


Я не ожидала ничего особенного, и в моих планах значилось – окончание какой-нибудь школы медсестер и работа медсестрой.
Я могла бы пойти доучиваться в вуз и стать врачом (мне из 8 семестров признали 4, то есть начинать надо было с 3-го курса). На тот момент это еще и финансово было возможно – муж зарабатывал на жизнь и теоретически мог бы меня поддержать (практически он этого не хотел). Однако это было связано с огромными трудностями. Переехать мы не могли, так как все же построили дом. Ближайший медицинский вуз располагался километров за 100, ездить туда регулярно…полностью забросить детей, в том числе, старшего, который продолжал требовать много внимания. Как-то совершенно нереально.

Сменить сферу деятельности целиком? С техникой я совершенно не дружу. Гуманитарные предметы – дело ненадежное, и я не носитель немецкого. Быть социальным работником или педагогом – все-таки медицина и уход интереснее. То есть не было смысла и в смене сферы деятельности.

Логичнее всего было получить образование медсестры. Я уже знала, что придется получать его с нуля, несмотря на то, что в России я работала медсестрой после 3-го курса. Но здесь медицина и уход – разные предметы, и медсестра – вовсе не какой-то «недоврач», как в России, а совершенно самостоятельная отдельная специальность. Мне так и ответили из учреждения, куда я послала свои бумаги на признание профессии.

Ну ладно, с нуля – так с нуля. Все равно много лет же не работала в медицине.
Но я даже не подозревала, с какими трудностями столкнусь уже в процессе поиска места учебы!

Я написала резюме в несколько окрестных учреждений, готовящих медсестер. Вызвали на собеседование только в одну клинику – в Дортмунд. Там меня спросили, готова ли я переехать и жить где-то рядом с больницей. От нашего дома до Дортмунда 60 км. Я сказала, что нет, у нас дом, дети – куда я поеду? Я буду приезжать, 60 км – не так уж далеко. Мой муж на тот момент ездил на работу за 100 км, и это для Германии в общем-то нормально. Но мне ответили: нет, мы вас не возьмем, это нереалистично – вы не сможете приезжать за 60 км на первые смены.

На этом собеседовании меня поразило то, что приехали туда молодые девушки после школы, большинство – с абитуром, и они подали заявления сразу в несколько городов: в школы во Франкфурте, например, Дортмунде, Ганновере, и готовы были ехать туда, где лучше условия, и где возьмут. Некоторых, видимо, особенно подходящих, приняли потом сразу в несколько школ, и они выбрали ту, что по душе.

Из других больниц мне даже не ответили. Я позвонила в одну из них, чтобы узнать о судьбе резюме, и вот что мне сказали по телефону:
- У нас 200 заявлений ежегодно. А мест – 25. Подумайте, какие у вас шансы попасть хотя бы на собеседование!

Я была поражена. Конкурс 8 человек на место – и куда? В школу, готовящую самых обычных медсестер. У нас в престижные вузы бывал такой конкурс…

Причем в СССР в вуз нужно было сдавать экзамены, и побеждали – проходили те, кто лучше всех эти экзамены сдал, продемонстрировал знания (вездесущее явление блата мы опустим, поскольку оно и в Германии проявляется совершенно аналогично). А здесь в эти школы отбор шел по совершенно неведомым мне признакам. Вероятно, учитывались возраст и национальность. Впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся.

Пока я занималась этими мытарствами, мы стали отчаянно нуждаться в деньгах из-за постройки дома. Я поработала недолго на фабрике, на сборке каких-то загогулин (не знаю, что это было, хоть убей - в итоге фабрика выпускала телефоны). В Арнсберге, где мы жили, вообще большое количество фирм по производству светильников и разной мелкой электроники, и там везде работают женщины – руками. Это было в начале 2000-х, и это никак не изменилось до сих пор! Дочь с подругой тоже работали на такой фабрике в каникулы совсем недавно. Но уже совсем-совсем скоро, наверное, нас всех вытеснят роботы. Правда, женщины до сих пор дешевле, вот странность.

На нашей фабрике в основном трудились мигрантки с солнечного юга, и получали они за эту работу 5 евро в час. Жить на эти деньги нельзя, и даже прибавка к семейному бюджету получается, только если действительно вкалывать на полный день (у меня была неполная неделя, 20 часов).

Затем я устроилась уборщицей, там все-таки платили побольше. Но тоже не на полную неделю, конечно – так, подработка для студенток на каникулах или для домохозяек. Так уборщицей я проработала почти три года. Очень не хотелось мыть в частных домах, ужасное впечатление осталось. В смысле, хозяева были очень милыми, приятными, дарили подарочки на рождество и все такое, но ощущение, что ты какая-то прислуга – это просто ад. Но на сей раз я не мыла в частных домах, а работала в фирме, которая обслуживала учреждения – банк, логопедическую практику и т.д. Однако, разумеется, я по-прежнему искала возможность получить какое-то образование, потому что мытьем полов можно заработать только на булавки. Хотя, кстати, платят уборщицам не так уж и мало - зачастую больше, чем сиделкам в домах престарелых, у уборщиц очень мощная профсоюзная поддержка. Но беда здесь в том, что чаще всего это места не на полную неделю, мало кому нужна уборщица именно на 40 часов в неделю, а совмещать несколько работ сложно из-за налогов.

На следующий год я решила расширить поиски места учебы и написала также в школы, готовящие не обычных медсестер широкого профиля, а медсестер по уходу за престарелыми.

В Германии до сих пор было три вида медсестер: широкого профиля (общие), по уходу за детьми и по уходу за престарелыми. Первые в основном работают в обычных больницах, вторые – в детских, ну а третьи – в домах престарелых и мобильных службах для них же. Поскольку именно этим никто особенно заниматься не хочет, работа Altenpflegerin всегда считалась менее престижной и ниже оплачивалась. Общие медсестры всегда презирали «альтенпфлегерин». Народ тоже в общем презирал, поскольку «они моют жопы». Хотя общие медсестры, разумеется, осуществляют такой же основной уход и тоже, извиняюсь за выражение, имеют дело с жопами.

Содержание образования раньше было несколько разным («уход за престарелыми» предполагал значительную долю социальной работы, а не только медицинской), но к описываемому времени содержание практически очень сблизилось, и больше зависело от конкретной школы/семинарии/клиники, а не от названия специальности. Со следующего года, кстати, в Германии окончательно переходят на единое медсестринское образование со специализацией уже в последний год. Но и сейчас медсестры по уходу за престарелыми прекрасно работают и в обычных клиниках. Это называется «Pflegefachkraft», «специалист по уходу», а каким путем ты получила это образование – уже мало кого волнует.

Однако в то время уход за престарелыми считался чем-то более низменным, чем уход вообще; туда мало кто шел, и поэтому даже открыли возможность поступать на эту специальность выпускникам хауптшуле.

Но престиж меня всегда интересовал в последнюю очередь, а работа с престарелыми привлекала. Так сложилось, что я люблю старых людей, может быть, потому что у меня была очень хорошая бабушка. Например, с детьми мне работать бы не хотелось, чужие дети меня быстро утомляют. А вот со стариками – с удовольствием. А специальность эта – остродефицитная. И я написала еще и в школы по уходу за престарелыми.

Меня пригласили на собеседование в школу, расположенную прямо в нашем городе – везение!
Меня даже согласились туда принять. Но сначала я должна была пройти бесплатную практику в доме престарелых – логично, чтобы присмотреться, что это за работа, и подходит ли она мне.

Школа была от организации Каритас (католическая церковь), и дом был от Каритаса. Я пришла в отделение и начала работать. Мне понравилось все и сразу! Раньше я и вправду не видела местных домов престарелых, и это был интересный опыт. Персонала в Каритасе – за счет безработных и бесплатных практиканток – было достаточно. Я вкалывала с энтузиазмом, с первого же дня мне доверили самостоятельно мыть пациентов. У меня все получалось, я интересовалась историями болезни стариков, с коллегами сложились прекрасные отношения, меня все поддерживали и объясняли, что к чему.

Холодный душ случился в последний день. На заключительную беседу с начальницей отделения явилась почему-то и начальница социальной службы (это люди, занятые развлечением и занятиями для пациентов). Поглядев на меня, она изрекла:

- Ты, конечно, старалась. Но мы считаем, что это работа не для тебя. У тебя плохо с коммуникацией, а это коммуникативная профессия. Поищи что-нибудь другое!

Но справку о прохождении практики мне дали. Я вышла огорошенная и расстроенная. Как это «работа не для меня»? И почему это у меня «плохо с коммуникацией»? А мужики-то и не знали… Я даже до сих пор этого не подозревала! Мне нравилось общаться со стариками, и им со мной вроде бы тоже. Да и с коллегами все сложилось. А эта начальница соцслужбы вообще со мной ни разу не разговаривала – откуда же у нее такое мнение? Я стала вспоминать, анализировать… и припомнила случай, когда меня попросили посидеть с некоей блатной старушкой – обычным такой присмотр не полагался, а там была родственница чуть ли не самой директрисы дома. И вот директриса и эта социальная работница провели меня к этой старушке, и пока мы шли по коридору, от присутствия таких Высоких Персон у меня аж дар речи пропал, они что-то говорили, я отвечала – но односложно. Да, был такой момент робости.

Но нельзя же судить о человеке и определять его судьбу только на основании одного прохода по коридору?! Или можно?

Конечно, я не стала морочиться этим странным высказыванием и просто поступила в школу. Мне лично не казалось, что «эта работа не для меня».

Но однако это была не последняя встреча с указанными дамами. Интересненькое было еще впереди.

Итак, я поступила в школу по уходу за стариками, чтобы стать медсестрой.

Поначалу учеба сопровождалась эйфорией. Никакой сложности, разумеется, не было, кроме проблемы не заснуть на занятиях от скуки. Я была там, понятное дело, самой умной и помогала другим студентам разобраться в анатомии и физиологии. После многих лет «ничегонеделания» дома с двумя детьми школу я воспринимала как отдых.

И вот началась первая практика. Все профессиональное образование в Германии устроено так: половину или более времени ученик работает по специальности (при этом его обычно нещадно эксплуатируют, хотя бывают и исключения), а остальное время учится в школе.

На практику меня направили в мобильную службу того же Каритаса. Это учреждение оплачивало мою учебу и было для меня основным.
Опять же вначале мне все очень нравилось: ранним холодным утром мы встречались с наставницей или другой опытной сестрой у фирмы, забирали ключи и лекарства и отправлялись в «полет» по темным улицам. Мы давали таблетки, ставили уколы, мерили сахар, делали перевязки, мыли тяжелых пациентов, пересаживали в кресло, кормили и так далее. Сестры, конечно, предпочитали глянуть, как я мою – вполне нормально – и оставить меня с работой наедине, а сами в это время мило болтали с родственниками пациента или вообще ехали к следующему или просто отдохнуть.

Но мне нравилось работать, и никаких проблем не возникало. Все было хорошо. Я помнила о необходимости демонстрировать свои коммуникативные навыки и беспрерывно болтала с сестрами, пациентами и их родней.

Директор станции, мужчина, тоже был со мной очень мил и даже сказал:
- Вы, главное, не волнуйтесь! Вы не можете сделать ошибку! Вы же ученица. Вам прощается абсолютно все.
Все было хорошо примерно половину практики. А потом у нас с наставницей состоялась «промежуточная беседа».

Наставница была молодая сравнительно женщина, с которой мы всегда очень мило беседовали, и к которой я прониклась самыми лучшими чувствами. Как же я была поражена, когда она предъявила мне длинный список прегрешений, о которых я и не подозревала – а она, оказывается, все записывала.

Ни одно из этих прегрешений не касалось собственно работы. Все они были странными. Самое существенное: оказывается (я реально не знала!), надо было, входя к пациенту, обязательно подать руку и назвать свое имя. Я пролепетала, что в России такие рукопожатия как-то не приняты, и я не знала… ну если бы я была одна, то я бы представилась, но ведь здесь-то я с наставницей? В принципе, ОК, это ошибка. Но об этом она сообщила мне не сразу после того, как я неправильно себя повела – а записывала целый месяц и теперь вывалила на меня.

Дальнейшие грехи были еще более мелкими, и венчало этот достойный список обвинение:
«Шуршала пакетом во время собрания».

За коммуникацию она поставила мне 5, то есть неуд. Я была в тяжелом шоке. Рухнули все мои розовые представления о себе, работе и коллегах. А я-то думала, что у нас все замечательно…

Конечно, я начала нервничать. Через несколько дней случилось еще одно происшествие. Мы с одной из сестер посещали бабушку, которой делали ножные ванны. Делала я, а сестра сидела за столом и мило болтала – охота ей нагибаться, когда есть ученица. После ванночки я вытирала бабушке ноги и надевала носки и тапки.

И вдруг меня вызывают к директору. Оказывается, случилось Страшное! Я пролила воду на пол, и на этом месте оказался тапок. Он промок, а я не заметила. И после того, как я надела бабушке тапки, она почувствовала, что промокла ее нога! Бабушка позвонила на станцию и поругалась.

Это ужасное, непростительное преступление! И на сей раз меня нисколько не извиняет то, что я ученица. Ведь только настоящий преступник и человеконенавистник может дойти до такой дикости – промочить бабушке ногу! Нет, мне не место в этой благородной профессии.

- Вы же понимаете, - с нажимом спросил директор, глядя на меня, - что если бы у нас было не христианское учреждение, вы бы у нас уже не работали?

Он это повторил два или три раза в разных вариациях, так что я запомнила. Особенно потому, что это резко контрастировало с его первой фразой «вы же не можете совершить ошибку – вы ученица».

После этого все как-то резко пошло под гору. Я оказалась кошмаром и ужасом-летящим-на-крыльях-ночи, и безнадежным кандидатом на вылет из школы.
Но как добрый христианин, директор станции меня не выгнал, а пригласил на станцию школьное начальство. Состоялась беседа с ним, начальством и наставницей. Мне так и не смогли толком объяснить, что во мне настолько ужасно. Конкретных претензий, кроме промоченной ноги, нет, «но вот как-то все не так!» «Вообще, что у тебя за куртка черная? – спросила наставница, - Какое впечатление это производит на клиентов?!»

Я смутилась, потому что денег на новую куртку у меня не было. Муж ушел из семьи, и нам вообще было очень трудно жить. Но тем не менее, на следующий день я все-таки купила себе новую светлую куртку.

Начальство решило, что меня в школе оставят до следующей практики. На следующей я пойду уже в дом престарелых, и там реабилитируюсь.
Остаток практики был для меня кошмаром. Наставница и вторая сестра, с которой я ездила, наперебой пытались объяснить, «что во мне не так». Я так и не смогла этого понять, и не могу понять до сих пор! Меня убивало то, что никто не ценит вообще работу, которую я делаю, никого не интересуют мои знания – а все ищут что-то неуловимое, чего во мне, по их мнению, нет, и это делает меня непригодной к профессии. Директор станции заявил:

- У меня такое ощущение, что у вас вообще нет чувства собственного достоинства!

Вот в этом что-то есть, да. Вполне возможно, что это было и так. Последние годы жизни с мужем были ужасны, он постоянно внушал мне, насколько я неполноценна. Друзей у меня на тот момент не было – только «друзья семьи», типичная история. Я пережила (и даже продолжала иногда переживать, потому что как раз был длительный процесс развода) насилие, в том числе, физическое. Конечно, я не стала от всего этого энергичной и самоуверенной – наоборот, прямая противоположность.

Но черт возьми, я же хотела просто работать, обычной медсестрой! Которой я уже была в Союзе. Я умела ставить капельницы, попадала в вену грудным детям. И с коммуникацией у меня все было нормально, я была вежливой, спокойной, и даже участливой и отзывчивой.

И если у меня, по мнению этого директора, не хватало чувства собственного достоинства, то неужели его можно пробудить, если долбить и пинать человека каждый день? Разве это не приведет к прямо противоположному эффекту?
Но что делать? Раз я хочу работать, значит, должна научиться изображать то, чего от меня требуют – самоуверенную и наглую девицу.

Я проучилась еще один семестр – тоже без проблем, разумеется.
Некоторых отчислили за неуспеваемость. Мне директриса сказала «мы знаем, что ваша проблема не в этом».

И вот мы пошли на следующую практику. Меня направили в тот же самый дом Каритаса, где я проходила двухнедельную пробу перед школой.
Эта практика заслуживает отдельного рассказа.

Вообще извиняюсь, что я рассказываю обо всем так подробно. Но мне кажется, что это важно, именно рассказать подробно, с именами, с конкретными претензиями. Иначе все опять выльется в общие слова "а вот рынок труда плохой". А почему, что конкретно так ужасно? Вот я рассказываю о том, что конкретно. И не моя вина, что все это - такие мелкие, нудные, неприятные детали.