Связной

СВЯЗНОЙ

Стылое декабрьское утро. В морозном мареве тянется к небу тонкой струйкой сизый дымок от полевой кухни. Наконец-то подвезли снабжение. Мы уже три дня едим и не можем доесть убитую взрывом лошадь. Обозники тоже попали под артобстрел, кухню разнесло в мелкое крошево прямым попаданием. Повара, Ваню Михно, убило как-то странно. Просто умер. Ни ран на теле, ни синяков. Просто упал и перестал быть. Потом уже, когда на руки подняли, ощутили, что все его тело в студень превратилось, совсем без костей. Близким взрывом, видать, все внутри разорвало.
А какой парень был… Балагур и весельчак, для своих всегда старался побольше да повкуснее урвать на полковой кухне. Все оживлялись, когда на позиции показывалась его мохноногая лошаденка, тянущая за собой кухню на скрипучих колесах. А он все ругал ее: «Куда прешь, окаянная! Расплещешь же все! Ууууу, злыдня!», и замахивался полотенцем. Ни разу не ударил. Мужики выстраивались в оживленную очередь, тиская в заскорузлых от пороховой гари пальцах мятые алюминиевые котелки и кружки под горячий чай. Кто бывал в окопах, тот знает, какая это ценность – горячий чай. Сжимаешь парящую кружку через рукава, глотаешь, обжигаясь, крепко заваренный чаек, и оттаиваешь душой как будто. Ваня всегда варил крепкий чай и добывал к нему кусковой сахар. Мужики его за это крепко уважали. Нету Вани…
Новый кухарь, Петро, грубоватый мосластый мужик, широченный как дверь в сарае, такой здоровый, что сам бы мог кухню таскать по позициям. Нелюдимый, почти не разговаривает. Смотрит только из-под косматых бровей и молчит. Был он до этого в минометном расчете, там таких любят. Один на себе станину таскал, а ты попробуй подними ее, трехпудовую. А он таскал. После контузии хотели его комиссовать, но он шибко на фронт просился. Сын у него здесь воюет, вот и пожалели мужика, взяли на кухню. Мда… Все перемешала война, сорвала с места целые народы, заварила в одном большом котле. Гибнут люди, и это уже привычно. Не страшно. Поначалу страшно было, а сейчас…прогорело все. Одна злоба осталась. И боль.
Я вышел из блиндажа, прислушался к далеким ухающим разрывам. Молотят наши по фашистам, артподготовка идет вовсю. Скоро опять с места сниматься. Ох и надоело. Идем и идем. Но все же вперед идем, не бежим. И будем идти, зубами будем рвать немца. За Ваню того же.
Весь ноябрь шли по распутице. Грязь, грязь, грязь… Так много грязи, что, казалось, кроме нее и нет ничего вокруг. Сапоги вязнут в липкой грязи, расквашенной тысячами ног, колесами машин и подвод, гусеницами танков и самоходок. То и дело упираешься плечом в завязшую подводу, помогая немощной измотанной лошаденке тянуть зенитку. С надсадным матюгом выталкиваешь ее из лужи, оскальзываясь и едва не падая….Когда же уже подморозит? Но в этот год ноябрь под Невелем стоит теплый, и воевать тяжело. Ничего, мы сдюжим. Фрицу ведь тоже тяжело, а значит, побьем мы его.
Дошли мы до Пустошки, и шли бы дальше, но немец перебросил подкрепления и уперся. Вот и воюем на месте, того и гляди окружат нас, тогда туго придется. Но вот сейчас стою у блиндажа, слушаю далекое уханье разрывов - наши. Гонят немца, отсекают от нас, давая нашей армии проход. Так что скоро сниматься с места и гнать врага дальше.
Артобстрел наши ведут у городка под названием Городок. Там немцы сосредоточили свои силы и укрепились в обороне. Но и мы не лыком шиты, выбьем. Как пить дать, выбьем.
Сзади кто-то надсадно закашлялся. Обернулся. Никифор Богданов, невысокий, коренастый, с простоватым лицом и хитрющими глазами. Вышел, затянул самокрутку. Ох и ядреная махорка, даже мне закашляться захотелось. А он глянул на меня хитро, как обычно, спросил:
- Как думаешь, ночевать здесь будем или погонят опять нас куда?
- Думаю, погонят скоро. Слышь, как грохочут наши? Бьют немца.
И только я замолчал, как по траншее пронеслось: «Снимаемся…Приготовиться к выходу…».
Ну вот, как я и думал. Никифор сплюнул под ноги, выругался и пошел к расчету. Нужно было миномет собирать в дорогу. Я же рванул в блиндаж, мужикам сообщить. В тесном прокуренном сыроватом блиндаже было темно. Связной сидел на рации, слушал эфир. Здесь уже знают – мужики без спешки поднялись с мест, принялись навздевываться. Я подхватил свою мосинку, нахлобучил шапку, закинул на плечо вещмешок, выскочил наружу. А там уже суета вовсю. Петро молча сворачивал только приготовленное было к раздаче кухонное хозяйство. Не пообедать нам опять…
Армия собралась быстро – не впервой уже. Все вокруг работало, как единый механизм. Идем в ночь. Середина декабря, Новый год скоро. Третий уже Новый год на войне. Где встречу? Да и встречу ли? Клятая война. Дома жена с ребятишками, а я тут. Хорошо хоть к ним война не пришла. И не придет уже, не пустим. В Сибири они, в далекой тайге. Там зима вовсю, морозы трескучие. А здесь вон туман сегодня, а ведь 13 декабря на дворе. Из-за тумана авиация не смогла нормально отработать, говорят. Прижали наших там. Минометами, танками и пулеметами прижали к земле пехоту, танки тоже на месте остались, огрызаются пока. Больше 20 минометных и артиллерийских батарей давят огнем. Будем помогать, у нас вон минометчики какие лихие.
Бегом, бегом, снова по грязи. Но подморозило все же немного, нет той каши на дорогах. Глаза в землю, идем. Размеренно, ходко, привычно. Прямо передо мной широкая спина минометчика Гриши Савченко. Крупный, с гулким голосом и большими руками, он укладывал мины точно по реперам, накрывая врага смертельным дождем. Сейчас он шел, переговариваясь негромко с соседом, длинным и нескладным бойцом по фамилии Ерошкин. Никто из нас, похоже. Не знал его имени. Так и звали – Ерошкин. Эта фамилия как-то удивительно подходила к его нескладной фигуре, к его суетливой манере говорить, и совсем не сочеталась с его педантичностью. Он всегда доводил начатое до конца. Не было случая, чтобы он бросил что-то на полпути. И еще он был очень мастеровитым. Умел чинить все – от патефона до танковой ходовки. За это его всегда снабжали куревом и спиртом, и у него можно было разжиться табачком в любую трудную минуту.
Идем. Задача – дойти до нового места, занять позиции, начать артподготовку.
Впереди армии идут связные. Они тянут кабели связи от штаба до позиции, идут сразу после разведки, то есть после нас. Я в батарее остался, а наши ушли еще вчера в ночь, разведать позиции врага и нашу будущую стоянку.
Нет связи – нет победы. Эта взаимосвязь прослеживается очень четко.
Разведка приносит информацию в штаб, из штаба она уходит командованию армии. От командования армий разведданные ручейками стекаются в Ставку. В Ставке генералы видят всю картину фронта, продумывают стратегию и сообщают ее в штабы армий, а оттуда приказы разлетаются по позициям. Все это работает только в одном случае – если есть связь. Надежная и быстрая. И если разведка со связью дружит. У нас за связь отвечает Игнат Боровков, сержант, командир отделения связи нашей батареи. Невысокий, широкоплечий, с широким скуластым лицом, он был резким, жестким. Подчиненных гонял нещадно, но и сам шел в огонь не сомневаясь. Связь держал, а большего и не нужно.
Я часто видел его, серого от усталости, грязного, валящегося с ног. Дотянув связь, он возвращался на позицию и падал в уголке, накрывшись шинелью. Спал сколько получалось и снова шел в ночь, тянуть связь. Ох и служба у связистов. Кто страдает в снег и в грязь? Наша доблестная связь.
Вот и сейчас он умчался вперед, волоча на спине бухту с отматывающимся тонким черным кабелем, а следом уже топала вся армия. Звуки разрывов мин, их протяжный вой становились все ближе. Но не настолько, чтобы начать волноваться. Идем….
…Разогнулся. Сплюнул вязкую слюну, хрустнул затекшей спиной. Траншея в полный профиль это вам не шутки. Бесчисленное количество километров траншей мы накопали за войну, прямо-таки бесконечное. Но без них никуда. С той стороны летят мины и бьет артиллерия, шьют пулеметы. Не укроешься – полетит твоей семье похоронка. Так что копаем, привычно матерясь сквозь зубы. Так вроде бы легче получается копать, да и воевать тоже легче. Помянешь фашиста по матушке, и на душе легчает…
От полевой кухни тянет съестным духом, да таким вкусным, что мочи нет терпеть. Кто-то крикнул:
- Петро! Ты чего там такое неожиданное сварганил, что мы всем отделением на слюну изошли?
Петро только хмыкнул и отвечать не стал. Он подогнал кухню прямо нам за спину, и сейчас вовсю ее кочегарил, разогревая что-то невероятное. А по траншее меж тем понеслись догадки:
- Борщ, с пампушками …. – мечтательно протянул хохол Стась Гриценко, весь какой-то кругленький и ладный.
- Все бы тебе пампушек, да с салом, – поддел его Сашка Орлов, номер миномета.
- А чего бы и нет? – так же мечтательно сказал нараспев Гриценко, - пампушки они ведь знаешь какие….
- Каша там. С тушенкой - сказал как отрезал Савченко.
- Э нет, братец, шалишь. Там картоха со свининкой, я носом чую - это уже я ввязался в любимый спор всех солдат.
- На что спорим? Давай на кисет? – вступил в разговор неутомимый спорщик Ваня Кузнецов, наш химинструктор.
- Так я ж не курю, дурья твоя голова. Давай лучше на твою порцию?
Спор на этом прервался – Петро громко забрякал половником по чашке, призывая всех бросить дела и выстроиться за пайком. И мы не стали противиться – голод скручивал животы в тугой узел. Получив свою порцию (оказалась каша с тушенкой), я уселся на ящик со снарядами, достал из сапога ложку, вытер о шинель и принялся за еду. В этот раз нам и хлеб достался, так что пообедать удалось сытно. Запив все это кружкой горячего сладкого чаю, я быстро прополоскал котелок и снова взялся за траншею. Копать и копать еще…
И только я взялся за лопатку, как меня окликнули:
- Иван!
Я сплюнул, повернулся к говорившему. Гриша Севостьянов, разведчик-наблюдатель. Небольшой, юркий, с неприметной внешностью и настоящим орлиным глазом. Он без бинокля видел такое, что мы всей батареей не могли углядеть.
- Чего тебе?
- Посмотри, я что-то не разберу, кажется мне или не кажется?
Он указывал рукой в ту сторону, где находились позиции врага. Я повернулся, всматриваясь и пытаясь угадать, что же такое он заметил?
Резкий свист мины и тут же гулкий разрыв, прямо за спиной! Я упал в невырытую траншею, закрыл голову руками. Комья земли застучали по спине и рукам, а я подумал, что если и Петро убило, буду сам кашеварить…
А мины свистят и сыпятся дождем, земля мелко вздрагивает, от взрывов гудит голова и во рту кислый привкус тола. А вот и артиллерия у немца заработала – на позиции посыпались снаряды, их взрывы ни с чем не спутаешь. Земля дрожит уже непрерывно, будто в ознобе, плотность огня такая, что головы не поднять. Но Гриша Савченко уже у миномета, и Саша Фролов, наш наводчик, дает ему наводку на вражеский миномет. Ух ты, дуэль минометчиков! Но сейчас Гриша даст Гансу прикурить! Севостьянов бросает мину в трубу миномета и отскакивает, зажимая уши и открыв рот. Залп! Мина с диким визгом срывается с места и улетает в сторону врага, чтобы через мгновенье взорваться черно-алой вспышкой. Есть! Есть попадание! Не вижу толком, далеко все же. Но по ликующему крику Севостьянова вижу – попал. А Гриша уже крутит свои вертлюжки, колдует над минометом. Залп! Еще одна мина уходит к немцам. Как вам такой подарочек? А вокруг настоящий хаос. Рвутся снаряды и мины, стонет кто-то – ранило бойца осколком.
Улучив мгновенье, нахожу глазами Петро – жив, спрыгнул в траншею недалеко от меня, смотрит с завистью на Гришу Савченко, потом не выдерживает, бросается подносить мины. Наша артиллерия тоже не дремлет, батарея лупит из всех стволов, стремясь подавить огневые точки врага. И давит, давит ведь! Аааа, зараза! Мина от немцев по пологой дуге ушла куда-то за наши спины и угодила в ящик со снарядами. Взрыв! Дикое ржание лошадей, крики раненых, командир батареи Ершов отдает приказы один за одним, телефонист осатанело кричит в трубку, поднеся ее ко рту: «Сокол! Сокол! Я Ясень! Как принимаешь? Сокол! Сокол!...». Привычная круговерть боя захватила, затянула. Хочется сорваться с места и добежать до врага, разорвать его голыми руками.
Из-за спины слышу:
- Тараненко! Ко мне!
Срываюсь с места, одним прыжком вымахиваю из траншеи, подбегаю к командиру. Он смотрит на меня усталыми-усталыми глазами, красными от постоянного недосыпа и порохового дыма:
- Слушай боевую задачу, - голос хриплый, сорванный, - берешь Севостьянова, и вдвоем разведываете вражеские позиции вот в этом квадрате - палец его с тонкой черной каймой по краю ногтя ткнулся в точку на карте. – Задача – выявить все огневые точки, установить точное число минометов и артиллерии, снять координаты. Времени тебе – два часа. Исполняй.
Я внимательно посмотрел в карту – не было в этом месте никого еще пару часов назад. Разведка доносила. Значит, передислоцировались.
- Есть!
Развернулся и бегом рванул за Гришей. В заданном квадрате - небольшой березовый околок с густым подлеском, прямо перед ним неглубокая балка, ближе к нам еще одна, гораздо глубже.. Поле перед околком покрыто тонким слоем белого снега. Значит, маскхалаты. Быстро натягиваем на себя попятнанные грязью белые накидки и штаны с чулками для валенок. Это увеличивает наши шансы подобраться к позициям врага незамеченными. С той стороны изредка постреливают пулеметы, причесывая местность. Наши долбят из минометов, стараясь нащупать огневые точки. Быстрей, быстрей! Два часа – смертельно мало и много одновременно. И мы с Гришей ползем, вжимаясь в снег, стараясь слиться с землей. Ловим короткие перерывы между пулеметными очередями, рывками пробираемся все ближе и ближе. И вот первая балка перед нами. Облегченно скатываемся по склону вниз. Оглядываемся – никого. Над полем повисла тишина. Обстрел прекратился с обеих сторон. Сидим, дышим тяжко. Вот с нашей стороны вновь загрохотала артиллерия, заухали взрывы на той стороне. Отлично, пора. Аккуратно, буквально по миллиметру, поднимаю голову над краем балки. До околка около километра. Далече, но справимся. Делаю Грише знак, змеей выползаю из балки и распластываюсь в снегу. Секунда, и Гриша рядом. Сопит тихо, еле слышно. Поползли…
Ползли долго. Около получаса. Скрываясь за малейшими неровностями и пучками желтой травы, тут и там торчащей из снега. Гриша взял правее, заходя с другого угла. Задача – засечь все огневые точки. Я дополз до края балки тогда, когда уже почти в это не верил. Немцы давили огнем, не давая двигаться. Просто на всякий случай. Нас они не видели, иначе били бы прицельно.
Скатился в балку, отдышался. До позиций врага метров 50, вряд ли больше. Я даже речь их гортанную слышу. Ох и язык у них. Только ругаться на таком. Гортанный, лающий, рваный, как рык звериный. Они и есть звери.
Дождался очередного затишья, подполз к краю балки. Все. Позицию занял. Теперь наблюдать и запоминать…
За тридцать минут отметил 14 минометов, 6 пулеметных гнезд в разных местах и пару взводов пехоты. Теперь можно назад. Темнело, и я двигался смелей. Самое наше разведывательное время сейчас – зимние сумерки. Густые, как топленое молоко, они смазывали очертания предметов. Значит и мой белый силуэт на белом фоне немцу не виден. Но все же осторожнее надо, осторожнее…
У самых наших позиций меня окликнули:
- Стой, кто идет.
Громким шепотом окликнули. Тишина над полем, не стреляет никто. Я отозвался, прошел на позицию. Перепрыгнул траншею и бегом к командиру. Гриша уж там, докладывает. Лицо усталое, взмокшее. Я и сам не лучше выгляжу. Мороза так и нет пока, хлябь и оттепель.
- Товарищ капитан, разрешите доложить…
- Садись, Ваня, вольно. Рассказывай, что там?
Я кратко и быстро изложил разведданные:
- На позиции в заданном квадрате мной обнаружены минометы в количестве 14 штук, шесть пулеметов и до двух взводов личного состава пехоты противника.
Командир кивнул одобрительно, сказал:
- Сходится все. Передай координаты минометчикам, пусть причешут. Свободны.
Мы с Гришей вскочили:
- Есть!
Вышли из командирского блиндажа, дошли до минометов, передали Савченко уточненные координаты. Наводчик тут же принялся за работу, а мы отправились в землянку. Там нас ждали котелки с кашей, и остывший уже чай. Затеплили лампу из гильзы, принялись греть еду на притулившейся в углу печурке. Тяжелый спертый воздух в землянке наполнен кислой толовой гарью и табачным дымом. Мужики спят вповалку, выдыхая холодный сырой воздух клубами пара. Будь она неладна, война эта. Спим как собаки, урывками и в холоде. Хотя буржуйку уже приволокли из обоза и даже затопить успели, но она еще не прогрела землянку.
Только принялись за еду, как в землянку, откинув прикрывавшую вход плащ-палатку вошел Игнат. Оглядел подслеповато всех не спящих, кивнул молча и присел у печки, протянул к ней озябшие, красные руки.
- Опять обрыв?
Это я спросил у него, глядя в осунувшееся лицо боевого товарища.
Он кивнул молча. Видать, сил на разговоры не было. За этот день он в первый раз зашел в землянку. В результате дневного обстрела связь обрывалась больше 15 раз. Попробуй поползай весь день. Попробуй непослушными окоченевшими пальцами поделай скрутки в снегу. А потом вернись на позицию, чтобы через какое-то, очень короткое, время снова ползти устранять обрыв. Да, не позавидуешь связи.
Игнат взял свой котелок с кашей, принялся есть. Холодную, запивая холодным же чаем. Я отобрал у него кашу, вручил свою, уже горячую. И чай. А его поставил на печку. Подожду немного, не страшно. Он только кивнул благодарно, быстро поужинал и рухнул спать тут же, возле печки, от которой потянуло, наконец, живительным теплом…
Тишина. Такая, какая на войне бывает. Где-то далеко ухают взрывы и горизонт пылает зарницами, слышна пулеметная и автоматная стрельба. Тут и там вспыхивают и быстро утихают перестрелки. Такая она, военная тишина. Громкая и беспокойная.
Поели и упали спать. Каждую секунду пытаемся урвать у войны для сна и отдыха. Не знаем ведь, когда в следующий раз поспать доведется. А тут сытые и в тепле. Грех жаловаться. Дальняя разведка вон в снегу спит и без еды сутками. А мы чего, мы так – позиции ближние разведать да координаты артиллерии передать.
Уже проваливаясь в сон, я услышал, как Игнат заворочался вдруг, всхлипнул как-то, зарычал что-то неразборчиво. Он и во сне воюет. Как и все мы. Только раз за всю войну мне дом приснился и тайга. Все остальное время либо война снится, либо вообще проваливаешься как в яму.
Утро началось с приказа о наступлении. Все забегали, засуетились. Артиллерия с первыми лучами солнца начала артподготовку. Снаряды полетели по разведанным нами и другими разведчиками позициям. Минометчики тоже включились в бой, засыпая околок минами, которые рвались, взметывая в небо комья земли и снега, разнося в щепки белоствольные березки. Артподготовка шла около часа. А затем поступил приказ «В атаку». Из-за наших спин, громко взревывая моторами и лязгая траками, рванулись в бой танки и самоходки. Следом валом пошла пехота.
Навстречу нам ударили оставшиеся у врага пулеметы, танки и минометы, гаубицы и противотанковые пушки. Плотность огня небывалая. Но мы шли и шли вперед. Со всех сторон выло, ревело и грохотало. Наступление началось сразу по всему фронту. Над головами с утробным рокотом проносились истребители, завязывая в небе схватки с крестоносными машинами. Стрекотали зенитки, выкидывая в небо очереди черных вспышек. Прямой наводкой били пушки, стремясь пробить лобовую броню танков. Там и тут на поле чадили густым черным дымом подбитые бронемашины. Там и тут снопами валились на землю убитые и раненые. Вот девочка-санинструктор, молоденькая совсем, тоненькая, волочит на спине здоровенного бойца. Голова его бессильно мотается из стороны в сторону, по руке стекает кровь, срываясь с пальцев тяжелыми багряными каплями и падая в парящий от горячей крови снег.
Все это я замечаю какими-то фрагментами, словно кадрами хроники. Я – разведка, и мое место в самом первом ряду. Но сегодня меня оставили при штабе, в разведку ушли другие. Еще вчера в ночь разведка заняла позиции, прокинула кабель и активно снабжала штаб данными о диспозиции врага и его перемещениях.
Вперед вместе с атакующим валом ушел подчиненный Игната, телефонист Ваня Соколов. Он тянул связь к новой позиции, обеспечивая управление наступлением. Штаб координирует наступление с укрепленных позиций, связь нужна как воздух…
Сейчас в штаб стекались данные от разведчиков, сообщающих о ходе наступления, о подходящем подкреплении немцев, о новых огневых точках. Также шла непрерывная связь с командирами подразделений, атакующих врага. Кто-то просил подкрепления, кто-то умолял о поддержке с воздуха, кто-то требовал накрыть залпом высотку, на которой укрепились враги. Только слух опытного командира способен вычленить в этом постоянном неумолчном гвалте нужную информацию.
Внезапно телефонист повернулся к командиру, сказал:
- Связи нет, товарищ капитан.
Игнат, сидевший в углу у печки, подхватился и рванул наружу. Командир глянул на меня коротко:
-Тараненко, давай с ним. Прикрой, а затем иди на позицию. Доложишь оттуда обстановку. Я кивнул и выбежал следом. Когда командир начинает вот так неформально отдавать приказы, жди бури.
Выскочив из блиндажа, я крикнул:
- Игнат, обожди.
Он обернулся, глянул недовольно – мол, чего тебе? Не видишь, спешу?
Я подскочил к нему, сказал:
- Командир меня с тобой отправил. Прикрыть и вообще, - я повторил жест капитана. Игнат кивнул хмуро. Вокруг гремели разрывы мин – противник долбил по нашим позициям и по наступающей пехоте. Игнат отыскал в снегу тонкий кабель, взял его в руку и пошел вперед, низко пригнувшись. Шел он экономно, но ходко. Я легко приноровился к его шагу - сам так хожу.
Разрывы мин и снарядов Игната будто и не отвлекали вовсе. Был он сосредоточен, на звук свистящей мимо пули даже не вздрагивал. Знал солдатское правило – свою пулю не услышишь. Поле вокруг было испятнано воронками взрывов, над перемешанным в грязную кашу снегом висела синяя пороховая гарь. Но привычное горло не перехватывало, как это бывало поначалу. Притерпелись уже. Вот и разрыв. Воронка от мины, на дне лужица грязной воды, вывороченная земля парит на морозе. Игнат опустился на колени, принялся искать второй конец, копошась пальцами в стылой грязи. Я обошел воронку, поворошил снег, нашел оборванный конец кабеля, показал Игнату. Я, пожалуй, впервые увидел, как он улыбается. На сером от усталости лице блеснули крепкие белые зубы. Вдруг метрах в двадцати от нас в землю ударил снаряд. Меня сбило с ног и отбросило в сторону, Игнат нырнул в воронку. Открыл глаза и увидел над собой Игната. Он что-то говорил, но из-за звона в голове я его не слышал. Он оставил меня, вернулся к кабелю. Пальцы его замелькали со скоростью опытного вязальщика. За считанные секунды он восстановил связь, затем подхватил меня и потащил к блиндажу. Я видел, что ему было тяжело, но он шел и шел, упрямо сцепив зубы. Уже перед самым блиндажом я смог встать на ноги, опираясь на плечо тяжело отдувавшегося Игната. Он так и не отпустил меня, завел в блиндаж, опустил на пол возле печки.
Командир повернулся:
- Ранен?
Я прочитал по губам, в голове все еще звенело, накатывала слабость и тошнота. Игнат мотнул головой отрицательно:
- Контузило слегка. Оклемается.
Но командир все же рявкнул:
- Санинструктора сюда!
Да так громко, что даже я услышал. Очень слабо, но услышал. В блиндаж влетела та самая сестричка, что тащила бойца. Командир показал на меня и вернулся к своим делам….
Сестричка напоила меня водой, уложила и накрыла тулупом. Слух постепенно возвращался ко мне, но было очень плохо. Я лежал в углу, приходил в себя. В госпиталь меня не повезли – нет смысла. Там сейчас пользуют тяжелых ребят, с ранениями. Я – легкий, переживу…
Отлеживался я два дня. К вечеру меня погрузили на подводу и отправили на новую позицию. Тряская телега подпрыгивала на ухабах, заставляя меня болезненно морщиться. Следом двигался Петро со своей кухней, от которой тянулся вкусный дымок. Возница, тщедушный дедок в растрепанном треухе, нещадно дымил самокруткой, временами гулко кашляя и неожиданно басовито поругивая клячу, тянувшую нашу подводу. Мимо пронесся командир на своем «газике». Ему нипочем были снег и грязь.
До позиции добирались недолго, около часа, но я заледенел. И когда впереди, за небольшой рощицей, показался шатер полевого госпиталя, я сел, свесив ноги. Из шатра доносились стоны раненых, рядом стояли, сидели и лежали на носилках перебинтованные кое-как бойцы, пострадавшие в ходе наступления. Держитесь, парни…
Голова кружилась и болела, тошнота накатывала волнами, но все же сковавший тело озноб был хуже. Поэтому я дождался, когда подвода остановится, и спрыгнул в грязь. Подхватил с телеги мосинку и вещмешок, поправил на голове шапку и поплелся в сторону основных сил. Где-то там наши. Остановил какого-то бойца, спросил, где 6 батарея стоит. Он махнул рукой куда-то за спину и поспешил дальше. Ну ладно, не потеряюсь поди. Шагать было трудно, но деваться некуда. Батарею нашел по запаху – Петро раскочегарил ее на полную, и вкусный запах разносился окрест, вызывая непроизвольную слюну у всех проходящих мимо. Я мимо не пошел, мне как раз туда. Встретили меня дружным ревом – отношения в батарее были дружескими. Даже вечно хмурый Игнат улыбнулся, хлопнул по спине и спросил:
- Оклемался?
Я отрицательно покачал головой. За спиной раздался голос:
- Тараненко, как голова?
Я повернулся, вытянулся:
- Все хорошо, товарищ капитан!
Он усмехнулся:
- Ну да, вижу, как хорошо. Сто на грудь и сутки покоя. Завтра ко мне.
- Есть.
Он пошел дальше, а я уселся на ящик с минами, глядя прямо перед собой – перед глазами все плыло. На нашей позиции тишина, а где-то вдали все еще вскипает кроваво-огненной пеной бой, затяжной и тяжелый. Солнце уже давно перевалило за полдень, но вокруг было сумрачно. Солнечные лучи с огромным трудом пробивались сквозь клубы дыма – на поле догорали танки, чадили воронки разрывов. Вся страна в дыму. Горят города и деревни, идет дым из заводских труб…
Я поднялся с трудом, шагнул к землянке. Плащ-палатка на входе откинулась в сторону, выпуская нового связиста, Трифона Королева. Высокий, широкоплечий, с угрюмой складкой у губ, он дружелюбно кивнул и придержал полог. Я шагнул в спертый воздух уже прогретой землянки, опустился на наспех сколоченные нары, посидел немного, а затем свернулся калачиком и провалился в сон…
Проснулся я под утро. Вокруг все спали, снаружи доносился гул отдаленного боя. В печке едва заметно рдели угольки – дрова прогорели, и землянка понемногу остывала. Я встал осторожно, стараясь не разбудить спящих рядом товарищей, пробрался к печке, открыл заслонку и подбросил несколько лежавших тут же поленьев. Дровами у нас заведовал Петро. Брал колун и полдня колол дрова. Они и ему для кухни нужны, и нам для землянки.
Огонь загудел, обрадовавшись пище, набросился на березовые полешки, жадно облизывая белые бока. Я чувствовал себя удивительно отдохнувшим и бодрым. Голова немного болела, но тошноты и след простыл.
Я вышел из землянки и обомлел. Все вокруг искрилось инеем в неверном лунном свете. Небо прояснилось и наконец подморозило. Дышалось легко, радостно. Зима! Грязь схватится наконец, перестанет держать за ноги при ходьбе. Вот теперь повоюем! Немец он ведь морозы не любит, это мы хорошо знаем. А мне, сибиряку, в радость такой вот легкий, чуть пощипывающий за уши морозец. Стою, дышу глубоко, и голова кружится от свежего, не забитого гарью воздуха – легкий ветерок снес дымы в сторону. Я уже и отвык от чистого воздуха. Странно даже ощущать его звонкий, хрусткий вкус.
В траншее теплится костерок. В траншее чтобы не выдавать позиции врагу. Они ведь сейчас тоже не спят и наблюдают за нами в бинокли. Как и наши часовые и разведка.
Решено, пойду к командиру с утра. Я отдохнул и готов в разведку, чувствую себя прекрасно, вот только есть хочется…Да, я ведь так и не поел вчера, ухнул спать. Так, что делать? Пойду к кухне, может осталось чего у Петро? Выпрыгнул из траншеи, пошел к кухне. Небо темное, звезды горят ярко и колко, белый снег светится под лунным светом, темными силуэтами выделяются пушки и минометы, танки укрыты в роще. Где-то там тоже теплится костерок – не спит лагерь. Не все спят. Добрался до кухни, приоткрыл массивную крышку. Пахнуло теплом и запахом каши с мясом. Не может быть! Обычно все подчистую съедается, а тут... Из-за телеги вышел Петро, посмотрел на меня хмуро, прогудел:
- Оголодал никак?
Я кивнул:
- Не ел вчера совсем, не мог. А сейчас вон живот подвело.
Он кивнул понимающе, шагнул к незамеченному мной маленькому костерку, поманил пальцем:
- На вот, сберег для тебя. Знал, что есть захочешь.
И протянул мне котелок каши. Теплый! Над костерком висел закопчённый котелок с чаем. Петро достал откуда-то добрую краюху хлеба, протянул мне…
Каша осела в животе приятной тяжестью, я отпивал горячий сладкий чай небольшими глотками и блаженно щурился. Петро сидел напротив, молча глядя в огонь. Потом поднял на меня глаза:
- Наелся хоть?
- Да, наелся. Спасибо тебе, Петро.
Он смутился даже:
- Да ладно, чего там…. Ты мне скажи лучше, разведка, долго мы еще с немцем драться будем?
Я помолчал. Мне эта мысль тоже покоя не давала. Бьем его три года уже. Хотя…первый год он нас бил, и крепко бил. А сейчас вроде наша берет. Но далеко еще до Берлина, ох как далеко. Но я дойду. И Гитлера удушу лично.
- Не знаю, Петро. Пока не добьем. Вот придем мы с тобой в Берлин и на самой главной площади наваришь ты нам каши. А мы сядем на руинах Рейхстага и поедим. Просто поедим, а?
Петро молчал. Я поднял глаза и увидел, что он придремал, прислонившись плечом к колесу. Пусть спит…
Утро началось с артподготовки. С громкими хлопками вылетали мины и неслись к немецким позициям, разрывая визгом стабилизаторов утреннюю тишину.
Я тоже придремал – все же добрая порция каши да с чайком настраивает на сонный лад. Немцы, думаю, ждали нашей атаки, но все одно ответили не сразу. Наши мины уже вовсю сыпались на их позиции, когда они начали отстреливаться.
Я бегом рванул в командирский блиндаж. Там кипела привычная боевая работа. Связист надрывался на аппарате, командир отдавал приказы один за одним, вестовые вбегали и выбегали…
- Товарищ капитан, красноармеец Тараненко по вашему приказанию прибыл!
Капитан посмотрел на меня оценивающе:
- Оклемался?
- так точно! Готов к выполнению боевой задачи!
- Ну раз готов…Соколов, связь!
Он повернулся к телефонисту. Тот только руками развел:
- Обрыв связи, товарищ капитан. Нет связи.
- Королева ко мне! – крикнул в пространство, но вестовой тут же вылетел из блиндажа.
Через минуту влетел запыхавшийся Ваня Королев, тот самый новый связист. Открыл было рот доложиться, но командир перебил:
- Слушай приказ. У нас обрыв связи на основной линии. Найти и устранить. Срочно. Выполнять!
- Есть! – Королев четко развернулся и выскочил наружу.
Капитан посмотрел на меня, протянул листок:
- Ваня, давай на короткой ноге до артиллерии – что у них там? Чего мимо бьют? Давить надо вражескую артиллерию! Отдай уточненные координаты.
Я выскочил из блиндажа и помчался по траншее, пригибаясь. Тут и там бахали взрывы - немцы нащупали наши позиции и теперь укладывали снаряды почти точно в цель. Добежал до рощицы, в которой укрылась артиллерия – там царила суета.
- Мужики, где старшой?
Навстречу мне шагнул молодой лейтенант, протянул руку за бумажкой:
- Координаты? Мы глядим, связи нет что-то.
Я развернулся и рванул обратно. Нечего мешаться под ногами. За спиной гулко бухнула 76-миллиметровая пушка, откатившись на колесах.
Я пригнулся и побежал еще быстрее…
Только вошел в блиндаж, как получил новый приказ:
- Тараненко, слушай задачу. Королев ушел, но связи все еще нет. Проверь, что там.
- Есть!
Снова бегом по траншее, натянул маскировку, выскочил наверх и полетел, петляя зайцем между воронок от разрывов. В правой руке провод, в левой мосинка. А вокруг настоящий ад. Со всех сторон разрывы, гул и вой. Эх, где наша не пропадала!
Королева я увидел метров за 20. Он лежал на краю воронки, неловко свесившись вниз. Упал на карачки, подполз к нему, взял за плечо:
- Ваня, ты живой хоть?
Потянул на себя, он застонал глухо. Я вытянул его из воронки, уложил на снег. Вся правая сторона лица у него была в крови, правая рука перебита и висит плетью. Попал под взрыв.
Я нашел провод, потом второй конец. Взял у него ремнабор, принялся делать скрутку. Невдалеке снова разрыв. Упал лицом в землю, прикрыв голову. А, зараза, Королев-то открыт совсем! Рванулся к нему – нормально, присыпало только землей немного.
Вернулся к скрутке, домотал. Надеюсь, все правильно сделал. Теперь назад надо…
Как я его дотянул, не представляю. Когда совсем сил не стало, я вспомнил медсестричку…зло сцепил зубы и потащил дальше. Королев здоровенный, тяжелый. Сознание потерял, висит безжизненным кулем… Дотянул все же. Уже у самых позиций кто-то из минометчиков помог, подхватил Королева подмышки. Уф, все. Отдышаться. Дошел до блиндажа:
- Товарищ капитан, разрешите доложить?
- Докладывай.
- Королев ранен, связь восстановил как сумел. Работает?
Капитан усмехнулся еле заметно:
- Так точно, работает. Отдыхай пока…
В результате наступления противник был отброшен, узкая горловина котла, в который было угодила армия, была разорвана. Наши продвинулись вперед на 5 километров, отбросив немцев с занятых ими рубежей. 1-й танковый корпус и 84 Гвардейская стрелковая дивизия вышли на шоссе Невель – Городок. 5 Гвардейская кавалерийская дивизия вышла к железной дороге Невель – Городок. Враг потерял 20 тысяч убитыми, еще 2 тысячи фашистов были захвачены в плен. Трофеями стали 40 танков и САУ.
За эти дни связисты множество раз восстанавливали разорванный взрывами кабель. Они шли под плотным огнем и взрывами, сквозь чад от горящих танков и пороховую гарь. Ковали эту маленькую победу тысячи наших солдат. Но обеспечивали ее обычные связные. И разведка.
Приказом по 170 минометному полку 31 отдельной минометной бригады от 12 января 1944 года красноармеец Тараненко Иван Федорович за беспримерное мужество, проявленное во время наступательных боев с 19 по 21 декабря 1943 года, награжден медалью «За отвагу».