Рында

РЫНДА

- Дзанг! Дзанг! Дзанг!
Из коридора донесся звон висящей у выхода медной рынды, и девчата в палате встрепенулись, заулыбались и начали подниматься со своих кроватей. Звон, жизнерадостный, громкий, летел по коридорам, вызывая улыбки на лицах знающих и недоумение у остальных. Этот звон означал, что сегодня, сейчас, прямо вот в эту минуту из их отделения еще кто-то уедет домой!
- Варь, пойдем, скорей! – Таня уже поднялась и стояла у двери – Андрейка домой уезжает, представляешь?
Варя ничего не ответила, отвернулась к стене и плечи ее мелко затряслись.
- Варюш, ну ты чего? Ты тоже скоро домой, вот увидишь! Вадим Михайлович что сказал? Что расстраиваться нам нельзя, каждая слезинка выводит из организма чуть-чуть полезности, и организм от этого слабеет. А нам нужно много сил, чтобы победить, слышишь? – Таня присела на Варину кровать и гладила плачущую подружку по спине.
В палату заглянула Маша, бойкая и веселая, рыжая и, как она сама говорила, бесконечно мило конопатая:
- Девчата, ну вы чего? Наши все уже там! Пойдем скорее, зачем Андрюхе лишнее время здесь торчать?
Дверь закрылась, Маша умчалась дальше, и через минуту от соседней палаты донесся ее жизнерадостный голос. Варя перестала всхлипывать, уселась на постели и посмотрела на Таню:
- Тань… как думаешь, мы выздоровеем?
- Конечно! Ты что? Андрей вон выздоровел, а на той неделе Аня домой уехала, ты разве не помнишь?
Варя всхлипнула в последний раз, утерла глаза и решительно поднялась:
- А раз так – пошли! Посмотрим, каково это – ехать домой…
Таня склонилась над своей тумбочкой и через секунду выпрямилась, держа в руках заветный блокнотный листок. Варя понимающе улыбнулась, и они поспешили туда, где столпилось все отделение.
У двери, ведущей в длинный коридор и дальше, на улицу, собрались все – девчонки и мальчишки со всего отделения, дежурный врач и медсестры, тайком утирающие слезы. Под висящей у самой двери рындой стоял сияющий Андрей – мальчишка 14 лет с таким же, как у всех у них диагнозом. Но его диагноз теперь стал нестрашным - он ушел в ремиссию.
И Андрей, измученный, но бесконечно счастливый, держался за веревку, привязанную к языку рынды, словно голодный за краюху хлеба. Он все еще не мог поверить, что вот сейчас, спустя год кочевок по больницам, химиотерапии, облучения, анализов, боли и дикой, невыносимой слабости он едет домой. Туда, где рядом есть мама, а докторов – нет.
Все стояли и молча смотрели на счастливого мальчишку, который даже дышать боялся. Смотрели на его маму, которая смотрела на всех остающихся с какой-то невыносимой радостью, которую она пыталась спрятать от всех.
Таня шагнула из-за спин сплотившихся ребят и протянула Андрею его портрет:
- Я дорисовала… ты тут очень веселый.
Андрей взял листок в руки, внимательно всмотрелся и улыбнулся широко и просто:
- Не надо – сказал севшим вдруг голосом – пусть здесь… запомните меня таким, ладно?
Он вернул листок Тане, повернулся к стоявшему тут же доктору:
- А можно я еще раз позвоню? За всех, можно?
Доктор улыбнулся:
- Можно. И даже нужно.
Андрей оглядел всех и вдруг отчаянно-громко заколотил в рынду…
Ребятня собралась в большом холле, где по вечерам смотрели телевизор все, кто был на это способен. Конечно же, главной темой стала выписка еще одного счастливца, который при помощи облучения протонами смог победить рак.
- Тань, а где теперь портрет? – это Колька, маленький совсем мальчонка девяти лет.
- Вадиму Михайловичу отдала. Он эти портреты собирает.
- А зачем они ему?
- Это у него надо спрашивать – вступила в разговор Вера, крупная, с большими чуть навыкате глазами и веселыми ямочками на щеках – но мне кажется, что он хочет сделать выставку.
- Да ну, какую выставку? – возразил Мишка, худой и жилистый парень с жгучими цыганскими глазами.
- А что? Другие же рисунки висят на стенах…
- А портрета ни одного – рассудительно заметила рыжая Маша, которую все звали Конопушкой.
- А как вы думаете, кем Андрюха станет?
В холле повисла тишина. Андрей перешел в разряд тех, про кого можно говорить в будущем времени без внутреннего тщательно скрываемого от всех страха.
У них у всех планы на жизнь. Разные. Таня вот художником мечтает стать. Рисует их портреты. Раньше рисовала пейзаж - тот, что в окне. Но он всегда один и тот же, отличается только зима от лета, поэтому быстро ей наскучил, и она начала рисовать портреты всех, кто здесь лежит. И докторов тоже. И сестричек. Со временем портреты стали получаться настоящими, такими же, как у старого художника в парке. Таня часто про него рассказывает, ведь он из той, прошлой жизни.
В той жизни Таня гуляла в парке сначала с мамой, потом с друзьями. И всегда на лавочке под пышной яблоней сидел художник, в бордовом берете, залихватски сдвинутом набок, в опрятной жилетке и всегда до блеска начищенных лакированных туфлях из настоящей крокодиловой кожи. У него была аккуратная белоснежная бородка и смеющиеся синие глаза, добрые-добрые. Рядом с ним на скамейке лежал большой блокнот и набор карандашей, и с их помощью он создавал удивительные портреты. Они были живыми. Таня подолгу стояла у художника за спиной, наблюдая, как из-под обычного грифельного карандаша появляются все более узнаваемые черты лица сидящего перед художником человека, как эти черты вдруг наполняются жизнью, и вот со страницы блокнота на нее уже смотрит улыбающееся лицо. Она пыталась уловить этот момент, когда рисунок вдруг обретает объем и жизнь, и не могла. Однажды она набралась смелости и спросила художника:
- Скажите, а как рисовать такие…живые портреты?
Художник улыбнулся, помолчал недолго, обдумывая ответ, и сказал:
- Просто рисуй душой. Каким видишь человека, таким его и рисуй.
- Но на ваших портретах все люди улыбаются. Почему? Они ведь не все вам улыбаются…
- Все, просто многие об этом забыли. А когда видят себя улыбающимися, начинают улыбаться по-настоящему.
- То есть вы рисуете, чтобы поднимать людям настроение?
- Улыбка делает мир светлее…
Поначалу у нее никак не получалось рисовать, и она забросила свой блокнот. До той поры, пока не попала в больницу, где было так много детей. Когда она пришла в себя после первых процедур химиотерапии, попросила плачущую маму принести ей блокнот и карандаши…
В этой жизни у нее пока нет прогулок в парке и других радостей, таких обычных для ее здоровых сверстников. Есть только бесконечные капельницы, от которых во рту появляется привкус жженой резины и очень гудит в голове, постоянные обследования и много боли. Зато ее портреты начали оживать.
Совсем недавно ее перевели сюда, и у нее появился реальный шанс. Настоящий. Почти стопроцентный шанс. Скоро она возьмется за веревку и трижды ударит в надраенную до блеска рынду!
Варя, тихоня Варя мечтает стать певицей, и поэтому когда не плачет, напевает вполголоса. Когда ей совсем больно она поет громче, и становится слышно, как ее голос начинает звенеть как натянутая струна.
А Конопушка мечтает стать воспитателем в детском саду и учить детей говорить. Она жутко гордится тем, что рано заговорила и с тех пор болтает без умолку. Даже когда ее с дикими болями везли в больницу, она заболтала и врачей, и водителя, потом сестер и врачей в приемном отделении… Во время процедур разговаривать нельзя, и это было для нее самым мучительным! Зато, как только огромная протонная пушка переставала утробно гудеть и Конопушка снимала с лица полупрозрачную маску, она тут же приставала с расспросами к доктору.
Живущая с Конопушкой в палате Полинка, всегда немного грустная первоклашка с красивущими карими глазами в пушистых длинных ресницах, вовсю становится режиссером кино. Она придумала теорию, что во время процедуры протонного облучения можно сочинить целый фильм, потому что протоны ведь это лучи, и они светят прямо в мозг и делают голову светлой. И поэтому каждый раз во время процедуры она усиленно сочиняет, а сразу процедуры принимается пересказывать доктору и медсестрам все, что удалось сочинить. И добрая-добрая медсестра Таня старательно записывает ее рассказы, смешно высунув кончик языка….
В их отделении до сегодняшнего утра находилось 24 человека. Теперь 23. Но вряд ли это надолго, всегда приезжают новички. Первые дни они ни с кем не общаются, просто молчат, хоть ты тресни. К ним никто не лезет с разговорами. Приходит время, и новички сами появляются вечером в холле у телевизора…
- Тань, а сколько тебе процедур осталось? – Колька каждый вечер спрашивал ее об этом. Почему именно ее, Таня не знала.
- Три – она улыбнулась глядящему на нее с открытым ртом Кольке.
- Триии – мечтательно протянул он – а потом домой?
- Я не знаю. Вадим Михайлович не говорит пока – Таня вздохнула.
- Конечно домой! Обязательно домой! – Конопушка даже привстала от возбуждения – а как же иначе? Всего три процедуры…
…Узкая полоска света разрезала темноту, и просунувшая в щель голову медсестра позвала тихонько, стараясь не разбудить почти неслышно сопевшую Варю:
- Танечка, вставай, пора.
В этой больнице никто в 6 утра не включал свет и не начинал бряцать ведром, никто не кричал, по пояс высунувшись из огороженной стеклом дежурной комнаты:
- За таблетками идем! Я вас долго ждать не буду!
Таня не спала эту ночь. Сегодня – последняя процедура. Сегодня доктор скажет, получилось у них или нет. Сегодня…
Отметка на посту, кровь из вены в процедурном и почти бегом на первый этаж, где ее ждало ставшее уже привычным ложе.
- Волнуешься? – Вадим Михайлович что-то читал, устремив взор на экран стоящего на столе монитора.
- Немного – Таня шмыгнула носом.
- Ну-ну, сырость разводить не надо. А чего волнуешься-то?
- А вдруг не получится?
- Не получится? – задумчиво протянул доктор – не получится – еще раз будем пробовать. Но у нас – он взял Таню за плечи и твердо посмотрел ей в глаза – все получится. Верь мне…
…Варя сжалась в комок в углу свое постели и молча смотрит на нее сухими глазами. В палате – ни звука. С того самого момента, как Таня молча вернулась в палату и легла, уставившись в белый потолок. Варя даже перестала петь, просто молча смотрит на безмолвную Таню, и не знает – спрашивать? Или лучше не надо?
Дверь бесшумно приоткрылась, и медсестра позвала:
- Таня, пойдем, Вадим Михайлович ждет.
Разом накатила невообразимая усталость, страх встал в горле липким комком. Таня бросила на Варю полный страха и отчаянья взгляд, а Варя…Варя смотрела на нее с сумасшедшей надеждой. Дойдя до двери, Таня обернулась. Варя перекрестила ее и сказала:
- С богом.
Кабинет у Вадима Михайловича большой и очень светлый. Все стены его увешаны разными рисунками, а на столе стоит бумажная ракета. Вадим Михайлович, высокий, всегда опрятный, улыбнулся ей:
- Входя, Таня, присаживайся.
Таня присела на самый краешек стула, стиснула в пальцах платок. Вадим Михайлович поднялся, прошел к стене с рисунками, и Таня вдруг заметила среди них и свои портреты. Сердце в груди бухало тяжело и иногда словно бы ворочалось, пальца стали ледяными.
- …как мы теперь?
- Что? – Таня так погрузилась в свои мысли, что совершенно не услышала то, что говорил доктор.
- Я говорю, кто же нам теперь будет такие портреты красивые рисовать?
Таня и не поняла сначала, ЧТО именно сказал доктор. Смотрела в смеющиеся глаза и никак не могла поверить. Он подошел, присел перед ней на корточки и заглянул в лицо:
- Ты едешь домой, Танечка - глаза его смеялись – будем маме звонить?...
…Варя бросилась ей на шею и разрыдалась в голос. Таня принялась ее успокаивать:
- Варюш, ну чего ты, а? Варя…
- Да я же от счастья! – Варя подняла на нее блестящие от слез глаза и счастливо улыбнулась. – Значит, все правда, понимаешь? И я тоже вылечусь, Тань…
Они обнялись снова. Через несколько минут все отделение знало новость – Таня едет домой! Все набились в палату, расселись кто где и с блаженными улыбками наблюдали за тем, как она собирает немногочисленные вещи. А Таня вдруг села на кровати:
- Ребята…мне почему-то очень стыдно…я не знаю – она залилась краской, едва сдерживая слезы.
- Стыдно?! Ты чего это? – Мишка подошел к ней и сел рядом.
- Ну понимаете…я ухожу…а вы все здесь… - она всхлипнула.
- Ох и дуреха…да ты чего?...смешная… - загомонили ребята.
- Мы очень рады, что ты уходишь – это Вера – это ведь значит, что и мы скоро по домам!
Таня вертела головой, улыбаясь сквозь душившие ее слезы, а затем вдруг выдвинула ящик тумбочки и достала оттуда целый ворох блокнотных листов.
- Ребята…я рисовала…каждого. Я себе слово дала, что всех нарисую и домой…не успела вот только Варьку дорисовать…
Подумав мгновенье, Таня взяла в руки карандаш и принялась рисовать, бросая на Варю быстрые взгляды. Рука ее порхала над листом, и Варин портрет вдруг приобрел альбом, глаза наполнились светом… портрет ожил!
Варя взяла его в руки и вдруг улыбнулась широко и обняла Таню. Остальные тут же загалдели:
- А мой? А я где? А меня нарисовала?
Таня со смехом раздавала листочки с портретами и довольно щурилась, выслушивая искренние похвалы. Дверь в палату открылась, вошла медсестра:
- Танечка, твоя мама уже все оформила…пора.
Таня подхватила легкую сумку с вещами и шагнула из палаты. Заветная рында сверкала в солнечных лучах начищенными боками, притягивая Танин взгляд и заставляя потеть ладошки. Шаг…другой… Она ведь идет к рынде! Она идет домой! Ноги почти не слушались. Мама стояла у самой двери и смотрела на Таню полными слез глазами. Увидев маму, Таня едва не разревелась – губы запрыгали, в глазах все поплыло…но мама улыбнулась, и Таня почти бегом устремилась к рынде. Все ближе и ближе, уже совсем рядом…
Таня встала на коврике под рындой, взялась за веревку и подняла взгляд на ребят. Они стояли, улыбаясь, сжимая в руках свои портреты. Варя вдруг шагнула вперед порывисто, обняла Таню, и за ней потянулись все остальные…
Они стояли, обнявшись, медсестры плакали, даже Вадим Михайлович подозрительно шмыгнул носом.
- Вадииим Михалыч, чего это вы сырость разводите? – Таня улыбнулась сквозь слезы.
- Звони давай – одними губами прошептал доктор.
Таня оглянулась победно и выкрикнула:
- Будем жить!
Рында забилась, запела на все лады, вызывая на лицах понимающих улыбки, а у всех остальных – недоумение. Зачем в больнице рында?....