НАСТОЯЩЕЕ ОТСУТСТВУЕТ — ЕСЛИ ТОЛПА САМА НЕ ЗАЯВЛЯЕТ О СЕБЕ. Ален БАДЬЮ

«A present defaults – unless the crowd declares itself»: Alain Badiou on Ukraine, Egypt and finitude

Повторю еще раз – я считаю, что фундаментальным символом современного угнетения является категория конечности [finitude]. Основная цель данного семинара – предоставить средства критики современного мира, благодаря самой возможности идентификации всего того (в его пропаганде, деятельности и так далее), в основе чего лежит навязывание категории конечности, иными словами – исключение бесконечности из множества вероятных горизонтов.

На каждом семинаре – начиная с сегодняшнего дня и до конца этого года – я бы хотел представить вам отдельный пример того, как нечто происходящее в наше время, некую распространенную или часто используемую категорию – можно представить как символ или действие по низведению к категории конечности. И, как таковые, все эти явления можно вкратце резюмировать в терминах общей репрессивной мировоззренческой концепции конечности.

Сегодня я бы хотел обратиться к примеру Украины – а именно к тому моменту, как исторические события в Украине служат пропагандистскому консенсусу, который одновременно формирует и преподносит нам эти события….

Что поражает меня в нынешней ситуации в Украине (на основании того, что мы читаем в газетах, слышим по радио и так далее) – это то, что ситуация в этой стране воспринимается и понимается в рамках того, что я бы определил, как полную стагнацию современного мира. Общераспространенная трактовка событий в Украине гласит: украинцы, дескать, хотят присоединиться к свободной Европе и порвать с путинским деспотизмом. Это, якобы, демократическое и либеральное восстание, цель которого – присоединиться к нашей обожаемой Европе – родине свободы. А все эти гнусные, архаические маневры «человека из Кремля» – этого страшного Путина – направлены на то, чтобы воспрепятствовать этому естественному стремлению.

Что поражает в такого рода трактовке – это то, что здесь всё изначально ограничено рамками статичного противоречия. Ещё задолго до нынешних событий в Украине уже существовала некая фундаментальная и постоянно применяемая схема, отделяющая свободный Запад от всего остального мира. У свободного Запада есть только одна миссия – вторгаться туда, куда только можно, чтобы защитить тех, кто желает присоединиться к Западу. И у этого статичного противоречия нет ни прошлого, ни будущего.

Прошлого нет потому, что не говорится (и это, в частности, типично и для украинского примера), не упоминается и не объясняется ничего о реальной истории самой Украины. Кого волновала Украина несколько недель назад? Многие даже не представляли себе вообще, где это. И тут вдруг Украина, поборница европейских свобод выходит на сцену истории. И это становится возможным благодаря тому, что происходящее можно описать в терминах статичного противоречия между Европой – землей свободы, демократии, свободного предпринимательства и прочих радостей – и, с другой стороны, всем остальным, включая путинское варварство и сопутствующий ему деспотизм.

Прошлого здесь нет потому, что мы не знаем, откуда всё это исходит – например, не знаем того факта, что Украина — это часть того, что на протяжении столетий называлось Россией; что только недавно Украина сформировалась как независимое государство в рамках весьма специфичного исторического процесса: развала Советского Союза. Точно так же мы не знаем о том, что в Украине всегда были сепаратистские тенденции – и они всегда были реакционными – поддерживаемые крайне реакционными силами. Определяющую роль здесь играло духовенство украинской православной церкви, священным городом для которого является Киев, и само собой разумеется, что это самое реакционное на свете духовенство – эдакий страдающий манией величия центр имперского православия.

Украинский сепаратизм в определенные моменты доходил до крайностей, о которых никто не может забыть (в особенности русские). Следует знать, что основную массу вооруженных и организованных нацистами армий, которые исходили с российской территории, составляли украинцы. Власовская армия была украинской армией. Сегодня мы уже можем прочитать о том, как украинцы вырезали и сжигали целые деревни, в том числе и французские. Значительную часть карательных операций против партизан-«маки» в центральной Франции осуществляли украинцы. Мы, конечно, не националисты – мы не хотим сказать: «Какие же сволочи, эти украинцы», — но все эти факты не вычеркнуть из истории, а именно из истории определенных политических субъектов Украины.

Более того, данное противоречие не имеет не только прошлого, но и будущего, поскольку будущее уже предопределено – украинцы будут желать войти в старую добрую Европу – в уже существующую цитадель свободы. Сами действия по навязыванию такого рода категории конечности в данном случае опираются на категорию времени. Если время остановлено – то именно потому, что оно должно быть остановлено. Время машины пропаганды – есть время недвижимое. Очень сложно создать пропаганду для «времени-в-процессе-становления»: мы ещё можем создать пропаганду для того, что уже есть, но не для того, что находится в процессе становления. А в данном случае мы имеем пропаганду, утверждающую, что украинское восстание, по сути, статично – оно вроде бы как взялось ниоткуда и движется в сторону того, что уже существует – к демократической свободной Европе.

Во Франции есть даже фигура, по сути, персонифицирующая такого рода явления – это Бернар Анри-Леви. Всякий раз, когда необходимо навязать конечность – он и выскакивает. Можно даже сказать, что всякий раз, когда Бернар-Анри Леви берется за дело, то делает он это лишь для того, чтобы «бить в барабаны» конечности. Однако вся эта основательно продуманная операция вовсе даже не касается самой Украины – французским пропагандистам в данном случае совершенно плевать на судьбу Украины – уж поверьте мне. То, что их интересует – это старая добрая Европа, которая желает, чтобы все вокруг рассматривали действия украинцев в качестве доказательства той огромной ценности, которое имеет Европа для всего человечества.

Дескать, если уж даже украинцы — о которых никто практически ничего не знает, и которых представляют нам в образе каких-то далеких и смутных фигур — так уж сильно хотят в Европу, что готовы даже рисковать ради этого своей жизнью (и да, действительно, на Майдане люди погибали), то это значит, что сама Европа ещё кое-что из себя представляет. По сути, это апология Запада, создающего в каком-то роде само это стремление на Запад (отчасти оно реально — и к этому моменту я еще вернусь), таким образом укрепляя свои идеологические, политические, институциональные и прочие позиции.

Можно даже сказать, что Украина воспринимается даже и не в подлинном настоящем времени – скорее уж в псевдо-настоящем. Как вы сами вскоре поймёте, основной темой моего семинара «Имиджи настоящего времени» является то, что подлинное настоящее формируется прошлым, искаженным через призму будущего. Настоящее не является каким-то отдельным цельным блоком, вставленным между прошлым и будущим. Настоящее – это то, что объявлено настоящим и, таким образом, оно влечет за собой повторение из прошлого, также как искажение и напряжение, проецируемое в будущее – такое будущее, относительно которого настоящее является носителем бесконечности потенциала.

И настоящее украинского восстания является «фейковым» настоящим именно потому, что у него нет прошлого, а его будущее – уже случилось. Поэтому в нем нет подлинной декларации – того, что является маркером подлинного настоящего. Иными словами, навязывание конечности и производит впечатление того, что украинское восстание на самом деле не декларирует ничего нового. А когда не декларируется ничего нового – это значит, что не декларируется вообще ничего. В этом отношении актуальными являются слова Малларме: «Настоящее отсутствует, если толпа не декларирует сама себя». То, что украинцы говорят – это ведь то же самое, что твердит и любой здешний пропагандист: 1) Я хочу попасть в чудесный мир Европы; 2) Путин – это мрачный деспот.

Однако говоря об этом, они ведь, по сути, говорят не очень-то много. Причем – без всякой исторической привязки к Украине, реалиям жизни её народа и его мышления. Они ведь говорят всего лишь то, что другие хотят от них услышать, они просто играют свою роль в весьма сложных и отнюдь не гармоничных взаимоотношениях между Европой — которая есть не что иное, как просто локальный институт посредничества глобального капитализма — и Путиным, который, по их мнению, не очень-то демократичен (а он ведь и не хочет быть демократом – это его вообще не интересует). То есть это как бы некая пьеса, сценарий которой был написан заранее.

Что мы можем сказать – так это лишь то, что пример современной декларации – это захват какой-нибудь общественной площади. Однако не только площади. Есть примеры, когда декларация – это захват общественного здания, массовый протестный марш и так далее. Тем не менее, на какое-то время исторической формой проявления народной коллективности стала длительная оккупация некой площади (Тахрир, Таксим, Майдан…). И эти оккупации формируют своё собственное время. Время и пространство, в сущности, едины. Как говорится в «Парсифале»: «Здесь время становится пространством». Это есть время, позволяющее нам оккупацию без необходимости говорить об её — оккупации — окончании. Демонстрации начинаются и заканчиваются, восстания бывают удачными и неудачными. Когда же вы захватываете площадь, то вы на самом-то деле не знаете, сколько это будет длиться – возможно, очень долго.

Всё указывает на то, что зарождается новая форма декларации, по крайней мере, новая форма возможности декларации, которая заключается в захвате некоего открытого городского пространства. Полагаю, что это во многом соотносится с тем фактом, что мы живем в эпоху тотального господства города. Уже нет крестьянских «жакерий», длительных маршей [на город]. Город – это превалирующий способ коллективного сосуществования, даже в самых бедных странах, в форме кошмарных мегаполисов.

Оккупация города в ограниченной форме – в форме оккупации центральной городской площади («сердца города») – всё в большей степени становится концентрированной формой самой возможности декларации. И эту форму никто, собственно, не изобрел – это как бы творение истории. С другой стороны — и я буду настаивать на этом пункте — это есть не что иное, как формальное, ищущее, неясное состояние декларации [всего лишь предпосылка для самой декларации]. Люди, протестующие на площади, когда им нужно что-либо сказать всем вместе, кричат: «Мубарака в отставку», «Бен Али – вон», или — в Украине — «Мы не желаем больше этого правительства».

Помимо этого, в ходе оккупации центральных площадей крупных городов, на данном пространстве, существует ещё и новый тип коллективной позитивности, самым основным фактором которой является, по сути, сама длительная организация людей (поскольку в течение длительного периода времени им необходимо организовывать питание, туалеты и так далее). Однако при этом декларация не выходит за рамки чисто негативной формы, поскольку собравшиеся вместе и занимающие площадь люди остаются разделены по оси «модернити» — «традиция».

И Египет является тому классическим примером. Как вы знаете, там не было подлинного позитивного единства между фракциями, желавшими свержения Мубарака: между теми, для кого он был историческим врагом — «Братьями-мусульманами» — и теми, кто желал свержения Мубарака потому, что ими двигало определенное стремление к Западу; последние не хотели ни религиозного угнетения, ни угнетения со стороны военных, а стремились к определенному набору свобод, фетишизируемых в образе «европейских свобод».

Что же происходит в таких случаях? Результат такой декларации крайне сомнителен, поскольку мы имеем в данном случае лишь полу-декларацию. Для того, чтобы победить, такая сугубо негативная декларация должна предполагать абсолютное единство тех, кто её озвучивает. А в этом как раз и заключалась (и об этом стоит напомнить) величайшая ленинская идея. Он говорил, что без железной дисциплины нам не победить, потому что если у нас нет позитивного организованного единства, то негативное единство вскоре начнет распадаться, раскалываться и разваливаться. То есть мы в данном случае имеем дело отнюдь не с ленинским подходом. И мы очень даже хорошо можем это наблюдать на Майдане (и на других площадях, о которых идет речь): как только протестующие выходят за рамки простого декларирования «мы больше не желаем….», то сразу же начинаются непреодолимые разногласия.

Именно это и происходит нынче в Украине. По сути, мы имеем, с одной стороны, демократов и либералов, движимых стремлением на Запад (собственно, тех, кого наша пресса называет «украинцами»), а с другой стороны – очень разных людей, организованных в вооруженные штурмовые группировки с их историческими традициями украинского сепаратизма, чьё видение мира является, в той или иной степени, несомненно – фашистским.

Они охотно могут говорить, что они, дескать, за Европу, но лишь при условии, что это освободит их от русских – это абсолютно самобытные элементы, состоящий из «олд-скульных» украинских националистов, которые отнюдь не рассматривают своё будущее в категориях «европейских свобод». Проблема заключается в том, что в ходе протестов на городских площадях именно эти силы доминируют; все остальные могут быть прекрасными людьми, но они в значительной степени неорганизованны (и если хоть как-то организуются, то это касается лишь перспективы завоевания голосов на выборах).

И, наконец, можно сказать следующее: во всех этих нынешних протестах на площадях и декларациях собравшихся там людей участвуют три стороны, а никак не две.

С одной стороны, у нас есть правительства, институты власти, партии, армия, полиция и так далее. Это те, кто осуществляет государственную власть и, как правило, имеет определенных иностранных партнеров. Для Мубарака, например, на протяжении десятков лет таким партнером были США и, если честно, весь Запад в целом.

Затем идут объединённые на площади общей негативной декларацией две другие силы (подчеркиваю – не одна): националистический элемент («Братья-мусульмане» или украинские националисты) и «демократы», то есть те, кто движим стремлением к западному типу общества. То есть мы имеем в данном случае полярность по оси «традиция» — «модернити». При этом «модернити» сегодня означает общество, которое находится под эгидой глобального капитализма. Никаким иным образом концепция «модернити» нам не представлена (особенно если учесть, что представлять её иным образом просто не выгодно). И такого рода столкновение трёх сил невозможно свести к двустороннему столкновению, если только не навязать данной ситуации «конечность».

Нам следует обратить внимание на всю историю Египта (а это весьма впечатляющая история). Ведь в Египте тоже имело место трехстороннее столкновение: во-первых, Мубарак (египетская военная машина плюс сеть её клиентелы и «курируемых» ей предприятий) и, во-вторых, два элемента на площади Тахрир: компонент, движимый стремлением к западному капиталистическому типу общества и компонент из «Братьев-мусульман», которые (и следует это открыто сказать) в основном и представляют собой традиционалистскую силу.

Само единство этих двух сил было основано на негативности («Мубарака в отставку!»), однако затем, по мере развития событий, им нужно было уже что-то предлагать. И этим «чем-то» были выборы, проводившиеся в условиях такого вот соотношения сил, единство которых было чисто негативным. И что произошло? Да, «Братья-мусульмане» легко победили на этих выборах, а прозападный элемент демократически настроенных образованных слоёв общества был фактически наголову разгромлен. Египетская мелкая буржуазия открыла для себя тот факт, что её связь с массами египетского народа была на самом деле крайне зыбкой. И, испытывая праведное негодование (поскольку они поднимали восстание, но, как оказывается – зря!), эта стремящаяся к западному типу модернити часть египетского общества вновь вышла на улицы.

Они начали новые демонстрации в июне прошлого года, но на этот раз – уже одни. Однако сами по себе они ничего не добились. И потому они приветствовали затем интервенцию других сил, – и кого же? Военных… Мелкобуржуазная безответственность (простите за грубость) породила необычный феномен: те же самые люди, которые несколько месяцев назад кричали «Мубарака в отставку», теперь стали кричать «Мубарак, вернись». Только на этот раз Мубарака уже звали Аль-Сиси – пусть другое имя, но суть та же – это был опять всё тот же мубараковский режим, его «второй срок».

Аль-Сиси начал с весьма поразительных, если можно так сказать, действий – он бросил в тюрьму весь состав правительства, избранного большинством народа (в этот период пресса как-то стеснялась говорить о военном перевороте – ну, вы понимаете, если это «Братьев-мусульман» военные бросают в тюрьму, то это как бы и не военный переворот), а когда сторонники избранного правительства вышли на протесты – их расстреляли. Армия стреляла по толпе демонстрантов без всяких колебаний – точно так же, как когда-то расстреливали парижских коммунаров. Вы просто подумайте – за один лишь только день 1200 человек были убиты (и это по данным западных наблюдателей).

Таким образом, египетская ситуация – это и есть чрезвычайный пример «стерилизации-посредством-конечности», поскольку она представляет собой движение по замкнутому кругу – ведь борьба трёх сторон это и есть движение по замкнутому кругу. Противоречие между восставшей образованной мелкой буржуазией и «Братьями-мусульманами» (с их массовой поддержкой населения) было таковым, что именно «Братья-мусульмане» и стали той третьей стороной, которая победила на выборах.

Вы здесь достаточно четко можете видеть, какие силы были задействованы. И возникает вопрос: есть ли реальное будущее в той форме декларации, с которой мы сталкиваемся на протяжении вот уже многих лет, когда происходит противоречивая мобилизация, объединенная лишь негативностью, то есть лишь оппозицией по отношению к существующему деспотическому правительству?

Следовательно, должны ли мы (если уж прямо поставить вопрос) сводить всё к некой предопределенной конечности, которая в свою очередь сводит всё к исторической борьбе между демократами и диктаторами? Тем более что многие, как оказывается, на самом деле просто счастливы (если можно так сказать) от возвращения диктаторов – как это произошло в Египте – и не особо волнуются по этому поводу.

Для изобретения истории – для творчества – то есть для того, что наделено подлинной бесконечностью – должна существовать новая форма декларации. А для этого должен быть сформирован альянс между интеллектуалами и большей частью масс. И такого альянса как раз и не было на протестах, происходивших на городских площадях. Вся проблема, собственно, заключается в необходимости изобретения иного типа модернити, отличного от модернити глобального капитализма. И сделать это необходимо посредством новой политики. До тех пор, пока у нас не будет хотя бы зачатков иного модернити – мы будем обречены видеть, то что видим сейчас – то есть объединение на основе негативности, которое ведет к движению по замкнутому кругу. А пропаганда будет бесконечно повторять, что это, якобы, есть борьба добра со злом, причем подаваться она будет в форме некой карикатуры на реальное положение вещей.

Такого рода трехсторонний конфликт ведет по ложному пути, поскольку сам термин «модернити» уже присвоен – и он ограничивает «стремление», сводя его к потреблению и западному демократическому режиму, то есть – к стремлению интегрироваться в господствующий порядок в его нынешнем виде. В конце концов, «Запад» это всего лишь иное название, используемое для обозначения гегемонии глобального капитализма. Если хотите интегрироваться в него – дело ваше, но нужно признать, что это не есть нечто новое, никаких новых свобод или чего-то в этом роде такой вариант не предполагает. Если же вы хотите чего-то большего, то для этого недостаточно быть просто анти-капиталистом, то есть основывать свои стремления на абстракции, так как необходимо самим изобретать и предлагать какую-нибудь иную жизнеспособную форму модернити, которая не находится при этом под эгидой глобального капитализма.

И это задача чрезвычайной важности, которую только сейчас начали как-то решать. По сути, ведь классический марксизм и считался законным историческим наследником капиталистического типа модернити. Классический марксизм прекрасно видел, к чему приведет капиталистический тип модернити – вернее уже привел – к варварству, однако считал, что общее движение, зародившееся внутри этого варварства, произведет на свет наследие цивилизации, которое затем уже унаследуют революционеры. И такой подход к проблеме крайне ошибочен. Мы уже вполне можем себе представить, что капиталистический модернити – это модернити без какого-либо наследия, если не считать деструктивности. Куда же движется капиталистический тип модернити? Люди, протестующие под флагом капиталистического модернити (даже если сами того не сознают), в реальности стремятся к организованному нигилизму.

«Болезнь цивилизации», о которой говорил Фрейд, оказалась куда серьезнее, чем предполагали марксисты. Дело не только в вопросе о распределении или доступе к чудесным плодам цивилизации. Дело и не в образовании (здесь следует вспомнить о великих идеях деятелей типа Льва Толстого и Виктора Гюго – об универсализации образования, обеспечении доступа к плодам цивилизации для каждого и затем воспроизводства её теми, кто получил этот доступ), а именно эти идеи были достаточно сильны в конце прошлого века.

Теперь, похоже, что весь этот проект требует символического обновления, то есть открытия новых параметров цивилизации. Именно это я увидел на площадях, где протестуют толпы людей. Настоящее отсутствует – если толпа сама не заявляет о себе. Возможно, мы находимся на стадии, когда толпа хотела бы себя декларировать – это то, что я оптимистично назвал «новым пробуждением истории». Однако у такого рода декларации нет символических ресурсов, из которых можно было черпать. В политическом плане вопрос достаточно ясен: капиталистический тип модернити в определенном смысле предполагает, что все средства используются для того, чтобы гарантировать, что образованная часть населения (городская мелкая буржуазия, средний класс) остается страшно далекой от основной массы населения.

И мы можем даже идентифицировать те механизмы пропаганды, которые служат данной цели – и я с сожалением должен признать, что «светскость» является одним из них. Политика же заключается в том, чтобы преодолеть эти механизмы – выйти за их рамки. Именно это мы и называем связью интеллектуалов с массами (если уж использовать старый жаргон).

Иными словами, речь идет о способности требовать не только для самих себя – но и для других – во имя иного, трансформированного модернити. Это способность заявить о том, ради чего протестующие собрались на площади, но при этом не хвататься за свою монополию на протест, тем самым позволяя конкурирующему элементу протеста (либо путём выборов, либо насильственным путём) взять контроль над самой объединяющей их негативной активностью. Египет дает нам универсальный урок в этом отношении. И в Украине произойдет то же самое, хотя о конкретных деталях этого я еще не знаю.

Механизмы пропаганды, которые применяются для того, чтобы упростить сложную историческую ситуацию и определять её – следует называть «конечностью», а разрыв «конечности» – «стремлением к бесконечности». И это как раз тот момент, когда параметры декларации, наконец, сводятся воедино – момент, когда вы заявляете не только «Мубарака в отставку», но и кое-что ещё. Что именно? Ну, … в любом случае это не стремление на Запад – этим стремлением невозможно заткнуть образовавшуюся брешь.

Мы с вами переживаем важнейший исторический момент бурления – такой момент уже существовал в XIX-м веке, когда люди уже чётко осознавали, что именно они отрицают, но еще не осознавали, что именно стремятся утвердить. И в этом-то вакууме и возрождается старый мир – просто потому что у него есть одно существенное преимущество – он уже здесь.

Перевод — Дмитрия КОЛЕСНИКА, редактура - Александра УЛЬЯНЫЧЕВА