Бобби Фишер, Чемпион Мира по Шахматам: Как меня пытали в тюрьме Пасадены в 1981 году..

Полицейский все же стал задавать вопросы о моем имени, месте жительства, возрасте и т.д. Я ответил на все эти вопросы вежливо и правдиво. Но он стал повторять эти вопросы снова и снова. И я снова и снова отвечал на них. Он потребовал мои документы, и я показал их ему. Он спросил, как долго я живу в его районе, и откуда сюда приехал. Я все рассказал ему. Он спросил, чем я зарабатываю себе на жизнь, и получил на это подробный ответ.

Вдруг подъехала вторая полицейская машина, и я уже оказался в окружении, по крайней мере, трех или четырех полицейских. Не менее трех раз они требовали назвать точный адрес моего дома, и все это время я пытался объяснить им, что там где живу, нет таблички - указателя адреса, но так как это всего в паре кварталов отсюда, то готов показать им свое жилище. Они не проявили ни малейшего интереса к данному разумному предложению. Полицейский, приехавший во второй машине начал повторять те же вопросы, что и полицейский из первой машины. Я сказал ему, что уже не раз ответил на них. Он потребовал мои водительские права, и я ответил, что не вожу машины.

Это взбесило полицейских, и их поведение стало чрезвычайно угрожающим. Между собой они переговаривались: «Кажется, его разыскивают власти штата». - «Думаете, мы должны арестовать его?» - «Да, я так думаю, надо хватать его, и тащить в участок», и т.д.

Еще до того как подъехала вторая машина, в самом начале допроса, первый полицейский заявил мне: «Это серьезно». Эта простая фраза пролила свет на грязную суть всей полицейской операции, и я почувствовал, что влип в дурно пахнущую историю. Если бы офицер действительно полагал, что я сейчас ограбил банк, то он бы знал, черт подери, что я понимаю всю «серьезность» дела, и ему бы в голову не могло прийти делать свои глyпыe заявления о «серьезности».

Как уже упомянуто, полицейские лишь бесконечно повторяли одни и те же вопросы, и решали между собой следует ли тащить меня в участок. Тогда я сказал: «Я ничего не знаю об этом ограблении банка, и уже ответил на все ваши вопросы, и не обязан бесконечно отвечать на них». И добавил: «У меня есть право хранить молчание после предоставления вам всех основных сведений о себе». На это офицер ответил: «Здесь тебе не Нью-Йорк. У нас другие законы».
Вопросы и угрозы ареста продолжались. Я сказал: «Не буду больше отвечать на вопросы. Если вы хотите арестовать меня — делайте это». Один офицер из второй машины, который был, очевидно, их начальником, крикнул: «Ну хватит, арестуйте его!»

Полицейские немедленно заковали меня в наручники самым зверским образом, вывернув руки за спину, так что я чуть не закричал от боли. Позже я убедился, что металл наручников до мяса разрезал кожу на запястьях. Меня запихнули в машину, но я никак не мог сесть нормально: в спину давил какой-то горб в середине заднего сиденья, а ноги упирались в дверь. Тогда полицейский несколько раз остервенело ударил дверью по моей правой ноге, пока дверь наконец не закрылась. Уже потом я обнаружил, что правое колено превратилось в один большой сплошной синяк.

Когда они запихивали меня в машину, случился один примечательный эпизод. Подошел офицер, который начал весь этот фарс с ограблением банка. Он показал начальнику патруля какую-то бумажку, которая оказалась фотороботом разыскиваемого грабителя банка. Мне тоже удалось рассмотреть этот рисунок. За исключением того, что мы оба носили бороду, я ни капли не был похож на нарисованную физиономию. Человек на рисунке был в очках, его лицо отличалось от моего, волосы на голове отличались, и т.д. и т.п.

Абсолютно невозможно было принять меня за него. И минуты хватило бы, для внимательного сравнения моего лица с фотороботом, чтобы понять, как мы не схожи, и справедливо признать ошибку. Но вот как раз на справедливость-то рассчитывать и не приходилось.

Очевидно, что фарс с ограблением банка, был только прозрачным предлогом для моего ареста. Даже в полицейских мозгах не могла возникнуть мысль, что я, на самом деле, так называемый «грабитель банка». Офицер, показывающий начальнику патруля фоторобот, спросил: «Вроде выглядит похоже, не так ли?». Но тот ответил: «Нет, это не он».

По пути в полицейский участок по рации прозвучало объявление всем патрулям. Один офицер сказал: «Вот именно — они уже поймали этого грабителя банка!»

Всю дорогу до участка меня непрерывно осыпали оскорблениями, называли му--кoм и т.д. В момент откровения (возможно, это было уже в тюрьме) один полицейский проговорился, что не будь я таким му--кoм, они не арестовали бы меня. Когда мы добрались до полицейского участка, я сказал, выходя из автомобиля: «Итак, вы уже поймали грабителя банка. Что же вы собираетесь делать со мной теперь?» Один из них ответил: «Нам надо обговорить с тобой кое-что в участке». - «Что именно?» - «Проходи внутрь, там разберемся». В помещении продолжились те же набившие оскомину бессмысленные вопросы. И все это время я сидел в наручниках стянувших мне руки за спиной. Когда я замолчал, они набросились на меня.

Начальник патруля рявкнул: «Сейчас мы выбьем из тебя все, что надо!» Безо всякого повода, он вдруг схватил меня за горло, и стал душить, вдавливая в спинку стула. (Напоминаю: на протяжении всего этого дикого и зверского допроса, руки мои были скованы наручниками за спиной). Вплотную приблизив ко мне свою ожесточенную poжу, он заорал: «Отвечай!».

Когда он душил меня, по коридору проходила женщина, которая по-видимому там работала. Она инстинктивно повернула голову к нам, заинтересовавшись шумом из комнаты. Но увидев, что меня душат, она отвернулась и, не замедляясь, продолжила идти по коридору. Она наверно испугалась увидеть то, что ей не положено, и не рискнула заступиться за меня, - ее бы выгнали с работы за это, ну вы понимаете. Бешеный полицейский увидел свою небрежность и, не ослабляя хватку на моем горле, приказал подчиненному прикрыть дверь. Был момент, когда я не мог дышать секунд 10-20. После этого бешеный полицейский увидел, что я не собираюсь отвечать, пресмыкаться, скулить и просить о пощаде, он выпустил мое горло, и отскочил назад с выкатившимися глазами, словно столкнулся с привидением.

Отдышавшись, я прохрипел: «Не могу поверить в это. Полицейские душат меня, закованного в наручники, в участке. Только для того, чтобы заставить говорить. Я-то считал, что это возможно только в комиксах!» Полицейские загоготали над моей наивностью. Начальник патруля, безумный офицер, душивший меня, резко оборвал: «В камеру его!», и вышел.

Думаю, в этом рассказе будет уместно описать внешность офицера, душившего меня, поскольку не знаю его имени. Это сорокалетний детина, коротко остриженные «ежиком» двухцветные волосы зачесаны назад. Спереди волосы более темные, шатенистые, а сзади – более светлые, русые, или даже – блондинистые. Он долговяз и тощ. Характер его агрессивен, как у злобной мелкой собачонки, что вертится у ног, противно лает и скалит зубы. Он развязен и вульгарен.

Полагаю, этого более чем достаточно, для точного определения личности и имени этого сотрудника. По описанным признакам, любой человек, знакомый с полицией Пасадены, немедленно узнает о ком идет речь, и назовет его имя. Уверен, что при встрече легко смог бы узнать его. Например, мне не составило бы труда опознать его в шеренге полицейских.

Затем меня отвели на верхний этаж полицейского участка. Один из арестовавших меня офицеров сказал тюремщику за столом: «Оформляйте изъятие его документов и вещей», или что-то в этом роде. Тюремщик начал задавать мне вопросы. А я сказал ему, что меня прямо сейчас чуть не задушили в комнате на первом этаже. На это он издевательски захихикал: «Ай-яй, как не стыдно, ну что Вы такое говорите, они не могли этого сделать, это очень хорошие ребята. Я их знаю, они никогда бы так не поступили» - он просто глумился. Когда я отказался отвечать на вопросы, и после того как отобрали все мои личные вещи, они повели меня к камере, и там заставили полностью раздеться и оставить одежду в коридоре. Когда дошла очередь до трусов, я спросил: «Это тоже?», указывая на свои жокейские шортики, тюремщик кивнул и сказал: «Да». Я снял трусы и отдал их ему.

В нарушение закона, мне не дали сделать телефонный звонок.
После того, как шутливый тюремщик захлопнул дверь камеры, он захихикал: «Телефон на стене». Конечно, там не было телефона.

В камере не было постели, матраса, одеяла, простыни — абсолютно ничего, кроме нескольких кусочков туалетной бумаги. Я был вынужден лечь на совершенно голую окрашенную металлическую койку, всю в мелких дырках. Конечно, вскоре я почувствовал как это мучительно неудобно и невыносимо больно. Чтобы усилить мои страдания включили яркий свет. В этой камере меня продержали до утра среды 27 мая, затем перевели в другую, и там я горько жалел, что покинул свою первую столь комфортную камеру.

Моя вторая камера была своего рода изолятором. Это была угловая комната, с двумя открытыми маленькими окошками, на соседних стенах. Массивная дверь изнутри была совершенно гладкой, без ручек и замков, в ней был проделан лишь глазок для тюремщиков. В изоляторе было холодно и сыро, и постоянно дули сквозняки.

Разумеется, мне, совершенно голому, все это причиняло невыносимо ужасные страдания. Я все еще испытываю боль и озноб, когда пишу эти строки, по прошествии 8-10 дней. Этот изолятор был отлично приспособлен, чтобы заморозить человека до смерти.

В открытые окошки я кричал многочисленным прохожим правду, что полицейские меня пытают и убивают в тюрьме Пасадены, называл им номер телефона, и просил позвонить.

В дополнение к мукам холода, сквозняков и отсутствия одежды, в полдень в изоляторе стало очень шумно от уличного движения. Уровень децибел превышал все допустимые стандарты, так что можно было запросто оглохнуть. Кроме того, время от времени, как по расписанию грохотали поезда, заглушая даже этот уличный шум. И конечно, в окна на верхнем этаже отлично проникала гарь городского транспорта.

В изоляторе меня оставили в полном одиночестве на несколько часов, никто даже не подходил к двери, чтобы поговорить со мной или поинтересоваться моим состоянием.

Когда-то я прочитал книжонку по промыванию мозгов, в которой писалось, что в Северной Корее пленных американских военных держали в комнатах с холодным льдом. Но я просто не мог поверить в то, что здесь в «цивилизованных» США, аналогичные пытки, пусть и в несколько измененном и ослабленном (но не менее смертельном) виде применяют одни американские граждане против других американских граждан. И все это без суда, без каких-либо обвинений и т.п. Мое преступление состояло лишь в том, что мне нечего было сказать этим бандитам — полицейским Пасадены!!! Не вероятно, но факт.

После нескольких часов этих пыток, вошли тюремщики и объявили, что если я соглашусь все рассказать, мне вернут одежду, и что меня наказывают за «плохое поведение». Они сказали, что не могут отвести меня в суд, пока не заполнены все формы и анкеты, согласно правилам ареста. По их словам, до выполнения всех формальностей судья не будет встречаться со мной. Я напомнил им, что меня чуть не задушили, мне нечего больше сказать им, и я буду разговаривать только с судьей.

Мне пригрозили, что отправят в психиатрическую клинику для обследования. Затем стали спрашивать, какой сейчас год, месяц и т.п. Я легко ответил на эти глупые вопросы.

Я несколько раз говорил им, что хочу сделать телефонный звонок. Мне категорически отказали. «Тебе не позволено звонить, или встречаться с судьей, пока не расскажешь, все что мы хотим». Довольно долго и безуспешно, я пытался выторговать у тюремщиков свою одежду в обмен на согласие дать показания, соответствующие их требованиям.

Мне не давали еды приблизительно сутки. Я говорил, что они доведут меня голодом и холодом до смерти. Они гоготали: «Сдохни! Очень надеемся, что так и будет. Можешь умирать, нам все равно», и т.п. в этом духе.

Чтобы спасти свою жизнь, и хоть как-то спрятаться от холода и сквозняка, я забрался внутрь покрытого линолеумом пластикового матраса. Тюремщик заметил это в глазок, и спросил, что я делаю внутри матраса. Я ответил, что пытаюсь согреться. Он сказал, что я испортил тюремную собственность. «Хотите, чтобы я безропотно замерз до смерти, и осчастливил вас?» Он ответил: «Да, надеюсь ты окочуришся, но это меня не касается. А вот то, что ты разрушил тюремную собственность — еще одно обвинение против тебя». И он потребовал выбираться из матраса. «Так и сделаю, если вернете мне одежду» - сказал я. Он ушел.

Кстати, я не портил матраса, а равно и любое другое тюремное имущество. Матрас был уже вскрыт кем-то ранее. Много позже, как раз перед выпуском из этой адской дыры — тюрьмы Пасадены — меня перевели в еще одну камеру (уже - на несколько заключенных), там я увидел много этих специфических матрасов. Все они были в хорошем состоянии и зашиты. Я их внимательно исследовал, и пришел к выводу, что было бы чрезвычайно сложно — практически невозможно — вскрыть их без ножа или другого колюще-режущего предмета. Полагаю, что они специально так сделаны. И уж конечно, у меня в изоляторе не было ножа или другого колюще-режущего предмета.

Обвинение в разрушении матраса полностью смехотворно, ведь матрас был моим единственным шансом хоть немного спастись от холода, сырости и сквозняка. Не было абсолютно никакого смысла разрушать его.
Тем не менее, добавлю, что если бы ради спасения своей жизни я разрушил один или тысячу матрасов, или даже уничтожил все матрасы в тюрьме, меня должны были бы оправдать. Если Вам разрешают убивать в целях самообороны, то тем более Вы должны иметь право уничтожить дешевый тюремный матрас, чтобы спасти свою жизнь. Хотя повторяю, я не портил матраса, или какого-нибудь другого тюремного имущества.

Тюремщик неоднократно грозился отправить меня в психушку. Он говорил, что если я не прекращу кричать, он заткнет мне рот полотенцем или любой другой тряпкой. Я ответил, что не позволю этого сделать. И добавил, что не ел весь день.

Неожиданно мне принесли еду, впервые за 24 часа, это еще раз показывает, как трудно предсказать события в этом сумасшедшем доме. Тюремный обед состоял из двух алюминиевых коробочек расфасованной пищи и маленького стаканчика безалкогольного напитка. Я съел одну порцию, и решил приберечь другую, т.к. «обслуживание в номерах» было столь нерегулярным. Но немного спустя, меня вернули в первую камеру. Просьбу разрешить взять прибереженную порцию обеда тюремщик отклонил.

В камере, куда я вернулся, не было воды в кране. Тюремщик съязвил, что просто не может понять этого: «раньше вода текла и сантехника работала отлично», - и захихикал. Прошло много времени — приблизительно часов десять или даже больше — и меня стала мучить сильная жажда, ведь за все пребывание в тюрьме я выпил лишь маленький стаканчик за обедом. (Конечно, разве можно было предвидеть, что они откажут мне в этом предмете первой необходимости?)

Я сказал им, что голоден, хочу пить, и в камере нет воды. Воды не было не только в кране, но и в унитазе — он был наполнен мочой. Они или гоготали, или делали подлые замечания, или не слушали, или говорили, что я «наказан за плохое поведение». Наконец, после бесчисленных просьб о воде, крупный, высокий белокурый или рыжий полицейский подошел к окошку камеры, и улыбнувшись сказал: «Вот у меня есть немного воды для Вас». Что-то в его «дружественном» смешливом отношении насторожило меня, и я сказал: «Откройте дверь, и дайте мне это в руки. Невозможно взять стакан через решетку. Отверстия слишком узки, как я смогу взять его?»

Он ответил: «Ты никогда не слышал о соломинке? Иди сюда, я дам тебе выпить через соломинку». Подозрения оправдались, когда я встал с койки — он выплеснул всю воду на меня, на металлическую койку, на ленты тонкой туалетной бумаги, которыми я застелил койку, чтобы сделать ее немного мягче. Крупный полицейский ушел истерически смеясь. Он кивал своим приятелям тюремщикам: «Ты видел это? Ха, ха, ха!» Я сказал: «Вы действительно больны, только больной человек сделал бы так». Он ответил: «Я знаю это, ха, ха, ха, именно за это меня и наняли, ха, ха, ха, ха!» Вот типичный образец придypкa, что работают в тюрьме и полиции Пасадены.

Надо добавить, что в тюрьме были как женщины-тюремщицы, так и женщины-заключенные. Тюремщицы, постоянно проходя по коридору, могли свободно рассматривать меня, совершенно голого. То же самое касалось и заключенных женщин. Помню, как провели одну юную мулатку мимо моей камеры. Где же хваленое приличие и благопристойность? Кроме того, при смене камер, я был вынужден дважды проходить по тюремному коридору, на виду у всех.

Позже мне снова стали угрожать, что отправят в психиатрическую клинику на 30 дневное обследование, с последующим возвращением в тюрьму, и говорили что-то о Норволке или Норфолке. Снова и снова я повторял им, что имею конституционное право сохранять молчание, в соответствии с пятой поправкой. Они возражали: «Нет не имеешь, пока не скажешь, все что надо». Я спросил: «Хотите сказать, что будете держать меня здесь вечно, отрезанным от внешнего мира, пока не заговорю?» «Правильно», - был ответ. – «Здесь, или отправим в психушку. Ты, очевидно, ненормальный».

Наконец, спустя долгое время, в четверг утром 28-го мая, я получил завтрак, который состоял из маленькой коробочки кукурузных хлопьев посыпанных сахаром, половинки консервированного персика, и нескольких столовых ложек молока. Это была первая жидкость, выпитая мной за вторые сутки.

Пожилой седой человек, представившийся начальником тюрьмы, сообщил, что одежду у меня отобрали, чтобы я не смог на ней повеситься, так как показался им сумасшедшим. Я попробовал подсказать ему: «Так приказали бы кому-нибудь присматривать за мной». В ответ – тишина. Всё же он пообещал сообщить обо мне судье этим утром, если я отвечу только на пять вопросов. Я заверил его, что внимательно рассмотрю эти пять (на самом деле их оказалось шесть) вопросов, если они предварительно будут мне представлены.
Вот эти шесть вопросов:
№1. Имя.
№2. Место рождения.
№3. Дата рождения.
№4. Адрес.
№5. Рост.
№6. Вес.

Я ответил на эти вопросы, и через некоторое время получил одежду обратно. Я оделся, и был переведен в большую камеру с несколькими заключенными.

Наконец теперь, полиция впервые предъявила обвинения против меня. Первое обвинение против меня - препятствие исполнению обязанностей офицера полиции. (Позже я шутил с сокамерниками, что обвиняюсь в «препятствии полицейским преступлениям»). Второе обвинение, заработанное уже в тюрьме – порча тюремной собственности, а именно – матраса. Пожилой седой начальник сказал, что новый матрас стоит 80 долларов. «Вы обвиняетесь в том, что разорвали матрас, забравшись в него». Он добавил, что залог назначен по 500 долларов по каждому пункту обвинения, итого общая сумма составляет $1 000,00 (одна тысяча долларов) наличными.

Я напомнил начальнику тюрьмы, что теперь хотел бы встретиться с судьей, как и было обещано. Он нарушил свое обещание, и стал оправдываться, что возникли кое-какие затруднения, и сегодня не получится встретиться с судьей, и мне придется подождать до завтра.

Мне разрешили сделать телефонный звонок из таксофона в этой новой камере. Я позвонил одному знакомому и рассказал ему, что меня арестовали, чуть не задушили, удерживают в тюрьме Пасадены, отрезанным от внешнего мира, абсолютно голым в течение 48 часов или более, и всё остальное. Он был шокирован, но с облегчением услышал, что я всё-таки жив, так как его естественно беспокоило мое исчезновение.

После того как мой знакомый приехал в тюрьму и отдал в залог деньги, меня отвели в комнату для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. Я спросил тюремщика, как он поступил бы, если бы я отказался от этой процедуры? Он сказал, что переломал бы мне все кости, чтобы снять отпечатки пальцев.

После фотографирования и снятия отпечатков пальцев, отпечатков больших пальцев, отпечатков рук, отпечатков ладоней и т.д., потребовали подписать кипу документов, возможно 10 или более листов. Я объяснил начальнику тюрьмы, что мне нравиться читать бумаги, прежде чем их подписывать. Он потребовал быстро их подписать.

Я повторил предыдущее заявление, и начал читать. Он настаивал, чтобы я подписал документы сразу, не давая времени даже краем глаза взглянуть на них. Он накрыл документ ладонью и сказал: «Все, что тебя касается – это место для подписи, внизу страницы», указывая на надпись, похожую на штамп или стандартный бланк, что там было написано, я тоже не успел разобрать.

Практически не уснув в эти двое суток, страдая от истощения, думая, что документ, подписанный под физическим принуждением не имеет юридической силы, торопясь поскорее выбраться из этой проклятой чертовой дыры, я подписал документы не читая. Мне просто запретили их прочитать.

Кто знает, что я подписал, может это было признание в убийстве 20 сотрудников полиции Пасадены, в уничтожении всех матрасов в тюрьме, и разрушении самой тюрьмы голыми руками.

Обвинения, выдвинутые против меня, до сих пор, вот уже две недели остаются в устной форме. В письменном виде обвинений не было вообще никаких. Все, что они дали – это две квитанции по 500 долларов за уплаченный залог. На них нет ни одного обвинения, и нет указаний, куда и когда необходимо явиться для их получения.

В конце концов, меня препроводили к столу, где около двух дней назад уже регистрировали и отбирали мои личные вещи. При раскладывании вещей по карманам, я обнаружил свой бумажник совсем пустым. Я хорошо помнил, что во вторник, когда выходил из дома, в кошельке было девять долларов, плюс ещё больше доллара мелочью. Я также отчетливо помнил, что мои десять долларов в тюрьме были вынуты из кошелька и пересчитаны, а сумма занесена в опись. Мне не забыть хихиканье пересчитывающего деньги тюремщика: «Шесть, семь, восемь, девять долларов, хи-хи-хи».

Поэтому, я сказал тюремщику: «Ей, где мои деньги? У меня было десять баксов». Он огрызнулся: «Нет, ты путаешь. Когда ты пришел сюда, у тебя не было денег». Я стал спорить: «О чем Вы говорите? У меня было десять долларов». Начальник тюрьмы быстро переглянулся с тюремщиком, и ситуация изменилась. Начальник спросил его, прибыл ли я сюда с деньгами, он кивнул и сказал: «Да», или что-то в этом смысле. Тогда начальник быстро сунул мне десятидолларовую бумажку, и сделал вид, что отмечает что-то в бланке.

И все-таки, я сдавал им одну пятидолларовую купюру, четыре – однодолларовых, плюс мелочь на доллар или более (я на 99% уверен в этом). Что произошло с этими купюрами и монетами, вопрос щекотливый, но весьма интересный. Однако, поскольку ранее начальник тюрьмы давал мне тридцать центов на телефонные звонки, то я не стал поднимать этот скользкий вопрос, тем более, мне не терпелось поскорей выбраться из этого ада.

После полудня меня отпустили, электрические двери растворились, лифт отвез меня на первый этаж, и я покинул тюрьму. Через некоторое время обнаружилось, что полицейские/тюремщики украли также мои таблетки. Вероятно, они стерли их в порошок, в тщетной надежде отыскать запрещенные ингредиенты. Конечно, они ничего такого не могли найти – ну что ж, прощай пилюльки.

Законность в тюрьме – обман. Там всюду были знаки «Не Курить», и это правило жестко соблюдалось – только для заключенных. Но я видел светлокожего латиноамериканского тюремщика, который курил, когда ему вздумается.

Много интересных и курьезных вопросов возникает по поводу задержания меня полицейскими в качестве «подозреваемого в ограблении банка». Первый офицер, остановивший меня, сказал: «только что был ограблен банк…», и т.п. Затем, через несколько минут, в полицейской машине по пути в участок, офицер сказал, что они уже поймали настоящего грабителя банка. Вопрос вот в чем, как, за столь короткий отрезок времени (от ограбления банка, до того момента как первый офицер приблизился ко мне с фотороботом подозреваемого в руках) они сумели сделать фоторобот и всю работу, связанную с этим?

Почему мне не задали ни одного вопроса об ограблении банка, если это была действительная причина моего задержания? Меня не спросили, где я находился несколько минут назад, у нас не было разговора, какой именно банк был ограблен, сколько денег было украдено, и т.д. Я не задыхался от бега, при мне не было оружия, только немного наличности. Они не потрудились сверить мое лицо с фотороботом, до момента уже фактического ареста. Мягко выражаясь, все это дело шито белыми нитками и гнусно воняет.

Вышеизложенный текст записан приблизительно между 5 и 8 июня 1981 года, затем отпечатан, отредактирован, немного пересмотрен, исправлен, и т.д. Однако не предпринималось попытки привести его в актуальное состояние, добавить свежую информацию и т.п. Это краткий, наспех написанный очерк, об ужасных и невероятных, но абсолютно реальных событиях, которые произошли со мной с 14:00 26 мая по 13:30 28 мая 1981 года. Я не претендую на высокий литературный стиль. Однако все это абсолютно верно по всем ключевым моментам, по крайней мере, в тысячу раз более точно и правдиво, чем то, что Вы услышите от полицейских, тюремщиков и других официальных лиц. Возможно, в будущем, когда у меня появится больше времени, я напишу пересмотренный, расширенный, и более скрупулезно-точный письменный отчет об этих событиях.

С уважением,
Роберт Д. Джеймс (более известный как Роберт Дж. Фишер или Бобби Фишер, Чемпион Мира по Шахматам)