Бандеровоз
Вагон одиннадцатый, место первое, нижнее. За стенкой купе проводников. С верхней полки беру матрас и расстилаю его на своем лежаке. Оглядываюсь по сторонам – тот еще гадюшник. Давненько я не ездил в плацкарте. На третье место садится усатенький коренастый мужичок. На вид ему полтяха. По внешнему виду легко определяю, что он обычный работяга. Уже позже, по его телефонным разговорам, я понял, что он трудится охранником в Ильичевском порту и направляется в Коломыю навестить внука. Он достаёт из сумки съестное – пару вареных яиц и бутерброды с «Докторской», а также полулитровую бутылку газированной минералки. Типичный пищевой набор батрака. Я же в дорогу всегда беру только двушку негазированной минералки и покупаю снедь на полустанках у бабок. Нищие старушки всегда добротно варят картошку и пекут пироги для пассажиров. Схалтурит одна и потом у всех перестанут брать, так что держат марку. И плевать, что порция вареников по цене двадцать гривен кому-то может показаться дороговатой. Я считаю покупку съестного на станциях у пенсионерок актом благотворительности и поэтому никогда с ними не торгуюсь.
Через десять минут появляются пассажиры с верхних второго и четвертого места. По уставшим физиономиям и большим баулам сразу понимаю, что это рабочие со строек. Морда у одного из них – типичный бандеровец. Худощавый, впавшие щеки, острые скулы, длинный нос, загибающийся вниз. Подобные хари можно легко найти в интернете на фотографиях 1941 года, сделанных в тогдашних Лемберге и Станиславе во время еврейских погромов украинскими полицаями. А глазищи, глазищи какие у него! Наполнены злобы, агрессии, ненависти. Правда говорят, что глаза это зеркало души. В его зенках все отчетливо читается. И таращится на меня пристально! Чувствует, сволочь, что я не их бандеровской породы! Второй более высокий и полный, но все равно жутко неприятный.
У худощавого четвертое место и он присаживается с краю на лежак охранника. У высокого второе место и он садится на мою койку. Я пересекаюсь взглядом с худощавым и рука машинально начинает искать в кармане ключи как возможное оружие обороны при экстренных ситуациях. Поезд трогается. Лысый проводник собирает билеты и выдает постельное белье. Бандеровские трудяги уже слегка поддатые и очевидно хотят продолжить квасить. Высокий достает из баула стеклянные бутылки «Черниговского» и приглашает быть третьим седого усача с нижней боковой койки. Усач отказывается на мове. Бандеровцы произносят несколько неуместных шуток. Охранник, достав из футляра очки, читает какую-то жёлтую газетенку и не обращает внимания на пивохлёбов.
— Третьим будешь? – высокий обращается ко мне.
— Не пью, — холодно и безапелляционно отвечаю я.
— Спортсмен? – повторно спрашивает высокий.
Я никак не реагирую.
— Кумедный ты парнишка, — говорит в мой адрес худощавый.
Оставляю это без внимания.
Третий вскоре находится. На койку усача присаживается заробитчанин лет сорока пяти. Компания выпивает по первой бутылке, потом осушают по второй, принимаются за третью…
Языки у троицы, естественно, развязываются. Оказывается трудятся в Лесках что рядом с Одессой на одной из многочисленных строек. Мастера широкого профиля. Едут к семьям в Ивано-Франковск. Готовы делать всё что угодно лишь бы только платили – и штукатурить, и варить, и сверлить. Худощавому и высокому по двадцать девять лет, а выглядят постарше. Мне почти тридцать один, я его старше, а он в мой адрес «парнишка», ха. Нет, я конечно хорошо сохранился. Просто если я буду как они пить и жрать всякую гадость, то тоже скоро превращусь в морщинистую развалину. У худощавого один ребенок, у высокого уже двое детей. Отдельно стоит упомянуть об ароматах плацкартного вагона. У Ильфа и Петрова была мысль, что пассажирские поезда прежде всего пахнут жареными курицами, которых едоки достают из фольги. Так вот сейчас плацкартные вагоны не пахнут, а, прежде всего, смердят. В украинских вагонах воняет чесноком, дешевой заварной лапшой, аджикой, солеными огурцами, кислой капустой и корейской морковкой. Всё это зловоние периодически вызывает у меня рвотные спазмы и приходится зажимать нос проходя мимо подобных неаппетитных застолий.
На третьем часу поездки разговоры плавно переходят от строительных тем на политические. Слышу словечки из противнейшего новояза киевских СМИ – «Лугандония», «сепары», «рашисты». Долго и нудно обсуждают сегодняшние цены в Донецке мол как там всё дорого. К компании подсаживается корпулентная студентка лет двадцати, едущая к маме в Калуш. Учится в университете на преподавателя украинского языка и литературы. К толстовке прикреплена жовто-блакитная ленточка. Тупость беспросветная. Что-то мелет про «друге травня, дом профспилок и загиблых бомжей». Омерзительнейший монолог. Появляется лысый проводник. Предлагает чай и кофе. Чай я не хочу, но у него столь жалкий вид. Надо ж человеку дать заработать. Соглашаюсь на чай и протягиваю ему пять гривен. Компания заказывает у проводника баночное пиво, в т.ч. и для девицы. Бутылочное «Черниговское» уже закончилось. Проводник приносит пять банок пива и мне чай.
Студентка и работяги начинают трепаться на филологические темы. Обсуждают сколько в западенском диалекте слов, заимствованных из чужих языков. Я всегда знал, что в бандеровской речи предостаточно полонизмов и их болтовня для меня не нова. Соглашаются, что в Одессе говорят «обои», а во Львове «шпалеры». Степень опьянения у работяг уже приличная. Я в это время читаю книгу Ильи Казакова «Футбольные люди» и не реагирую на происходящее рядом. Первым отключается высокий и забирается на свою верхнюю полку. Заробитчанин лет сорока пяти и студентка уходят восвояси. Усач засыпает. Охранник уже подавно дрыхнет. Я же голоден и поэтому до Жмеринки спать не буду. Надо ж подкрепиться тамошними платформенными яствами. Худощавому хочется с кем-то поговорить, но кроме меня поблизости собеседников нет. И он обращается ко мне:
— Куды йидешь?
— В Черновцы, — с подчеркнуто московским акцентом отвечаю я.
— А чого росийською розмовляешь?
— Мне так привычнее, хотя могу и на мове.
— А, тоби так зручнише…
— Да.
И обрушился на меня целый поток хмельного сознания. Худощавый перешел на суржик. Много из его спича я опущу как малозначительное, но самое интересное перескажу. Пришла ему год назад повестка в АТО, а у него ребенок совсем маленький, отсрочка положена. Пришел он в военкомат, а там хаос, анархия. Повестки выписывают всем подряд без разбора. Покумекал он с военкомом, показал документы что у него дитя и его отправили домой. Вопрос решил без денег. А в селе его женщины дороги перекрывали и не впускали посланников военкомата дабы уберечь мужиков от войны. Говорил худощавый, что и рад бы пойти служить Родине, если бы было введено военное положение, а эта необъявленная война ему не нужна. Нет никаких социальных гарантий. Призванные мерзнут и голодают в окопах. Один его знакомый вернулся домой из АТО с контузией, получил медаль и больше ничего. Ни квартиры, ни денег, ни медицинской помощи, ни психологической реабилитации. Мучается ночными кошмарами и спивается. А другой чудак, вернувшийся из АТО, напал в кабинете на судью-коррупционера, вытащил его на улицу и начал прилюдно колотить – дали ему два года тюрьмы за подобную самодеятельность. С его района записалось семьдесят добровольцев и почти все вернулись домой с разочарованием и сожалением о данном поступке. Худощавый постоянно повторял, что в стране ничего не изменилось и по прежнему правят 3,14дарасы. Он утверждал, что мы бандеровцы (именно так и говорил о себе и товарищах) такие же люди как и одесситы. Хотим зарабатывать, кормить свои семьи и жить в мирной стране.
Незаметно поезд подъехал к Жмеринке. Торгаши обступили меня со всех сторон. Я приобрел порцию вареников с картошкой на поздний ужин и взял две булки с вишней на завтрак. Мне активно пытались втюхать вяленую рыбу, но я вежливо отказывался. Когда я вернулся на свое место, то худощавый уже сопел на своей верхней полке. Я быстро поел и улёгся спать.
Топят как в бане. Одеяло не нужно. Около часа ночи из-под худощавого с верхней полки выскользнул на пол матрас с постельными принадлежностями, но он этого не заметил, так и проспав до утра на жестком лежаке. Проснулись работяги перед самым прибытием в Ивано-Франковск и, не успев похмелиться, исчезли в сером и дождливом небытие. Охранник, продрав глаза и потянувшись, заказал у проводника чай с печеньем, а потом взял мобильный. На дисплее я заметил мордашку мальчугана.
— Онук, я буду через пивгодыны.
— Добре, диду, — послышалось из трубки.
Я жевал купленные в Жмеринке пироги и думал о всех этих несчастных людях, оторванных от родных и близких. Чем им мешают донетчане, что они их презирают и готовы их убивать в случае введения военного положения? Неужели Пушилин претендует на то, чтобы выпихнуть их с работы из Лесок, оставив без куска хлеба?! Неужели Захарченко поставил себе цель установить свои порядки в их родных селах на Франковщине?! Эти парни обезумели и оскотинились от тяжелого физического труда, сопровождающегося беспрерывном пьянством и отягощенного просмотром киевских телевизионных новостей. Я не знаю, что их может вывести из этого противнейшего состояния донбассоненавистничества и отрезвить. Так и я доехал в растерянности до самых Черновцов…
P.S. Но самая красноречивая сцена произошла уже на обратном пути в купейном вагоне «Черновцы – Одесса». В прошлом ноябре во Львове на проспекте Свободы девушка-волонтер с прозрачной пластиковой коробкой просила у меня денег на помощь бойцам АТО (Разумеется, я не дал ей ни копейки). Так вот на станции Львов в каждое купе со стуком заглядывал парубок в камуфляже и ящичком для сбора пожертвований, говоря: «Допоможыть, будь ласка, дитям и симъям загиблых в АТО». Никто из пассажиров девяти купе не откликнулся на его просьбу о помощи. Год назад львовяне просили денег на снаряды, теперь просят на помощь семьям погибших, не ища даже взаимосвязь между своей агрессией к Донбассу и получением в ответ гробов оттуда. Ничему жизнь львовян не учит, совсем ничему.