«Люди сами укладывались в ряд и ждали выстрела»: 75 лет трагедии Бабьего Яра

«Над Бабьим Яром памятников нет», — писал в 1961 году поэт Евгений Евтушенко. Спустя 55 лет после публикации этих строк на месте трагедии установлен уже далеко не один памятный знак. Самый известный из них — монумент советским гражданам и военнопленным солдатам и офицерам Советской армии, расстрелянным немецкими фашистами в Бабьем Яре. Табличка гласит: «Здесь в 1941—1945 годах немецко-фашистскими захватчиками были расстреляны свыше ста тысяч граждан города Киева и военнопленных». Сам памятник представляет собой бронзовые человеческие фигуры, которые будто в смертельном отчаянии застыли на краю металлического постамента.

Эта история началась 19 сентября 1941 года, когда в Киев вошли немецкие войска. Первые пять дней захватчики грабили, но не убивали. Однако, когда на главной улице Киева, на которой расположились немецкие офицеры, раздались взрывы, нацистское руководство обвинило в случившемся евреев. Можно предположить, что план по уничтожению этой части киевского населения у немцев был заготовлен изначально, но теперь появлялся и повод. Приказ от 27—28 сентября 1941 года по сути приговорил всех киевских евреев к мучительной смерти.

Но до самого последнего момента ни сами евреи, ни их знакомые и соседи не знали, что ждёт их у Бабьего Яра. Многие из обречённых верили (или хотели верить) в то, что на углу роковых улиц их погрузят в поезда и отправят в безопасное место. Парализованные страхом, люди не думали, почему спасать решили именно их. Старики открыто говорили, что им сейчас предстоит встретиться с Богом, женщины плакали, кто-то тщетно пытался убедить себя и окружающих в добрых намерениях нацистов: мол, они, евреи, родственны немцам, язык близок — вот захватчики их и эвакуируют.

Разумеется, никаких поездов на месте встречи не оказалось: только немецкие солдаты со своими украинскими помощниками, проверяющие паспорта и сжигающие документы всех евреев. Один из 29 выживших, Рувим Штейн, затем вспоминал, что именно в тот момент, когда паспорт его матери полетел в огонь, он понял: они больше не люди, их больше не существует. Другая спасшаяся, Дина Проничева, догадалась о расстреле, когда увидела, как провожающих не выпускают обратно в город без проверки графы «Национальность» в паспорте. Многие предпочли оставаться в неведении до самого конца. Позднее даже некоторые немцы (например, давший показания шофёр Хефер) удивлялись этой обречённой покорности людей, идущих на верную смерть.

Удивительно жестоким был и путь к месту смерти. Группа в 30-40 человек должна была пройти по узкому коридору из солдат, которые избивали палками всех идущих, не делая поблажек ни женщинам, ни старикам, ни детям (следует сказать, что именно женщины, старики и дети составляли большинство расстрелянных в первую волну казни, поскольку мужчины были призваны на фронт). Но даже после этого несчастных не оставляли в покое.

Голых людей строили небольшими цепочками и вели в прорезь, прокопанную в обрывистой песчаной стене. Что за ней — не было видно, но оттуда неслась стрельба. Матери особенно копошились над детьми, поэтому время от времени какой-нибудь немец или полицай, рассердясь, выхватывал у матери ребёнка, подходил к песчаной стене и, размахнувшись, швырял его через гребень, как полено.

Детей, чтобы не тратить на них пули, убивали дубинками или вовсе закапывали живьём. В память о малышах, казнённых в Бабьем Яре, в 2001 году здесь установлен монумент, представляющий собой три сломанные куклы. Из того оврага вернулись живыми только десять детей. Один из них, Рувим Штейн, бывший в сентябре 1941 года 15-летним подростком, сказал: «Наверное, я настоящий умер там, в Бабьем Яре, а то, что осталось, — искривлённая тень».

Раздетые, избитые, едва живые от страха и горя люди покорно шли умирать. Последние мгновения их жизни ужасали даже нацистов.

Раздетых евреев направляли в овраг — примерно 150 метров длиной, 30 метров шириной и целых 15 метров глубиной. В этот овраг вело два или три узких прохода, по которым спускались евреи. Когда они подходили к краю оврага, шуц-полицейские (немецкие) хватали их и укладывали на трупы уже находившихся там расстрелянных евреев. Это происходило очень быстро. Трупы лежали аккуратными рядами. Как только еврей ложился, подходил шуц-полицейский с автоматом и стрелял лежавшему в затылок. Евреи, спускавшиеся в овраг, были настолько испуганы этой страшной картиной, что становились совершенно безвольными. Случалось даже, что они сами укладывались в свой ряд и ждали выстрела.

Слева была стена, справа яма, а выступ, очевидно, был вырезан специально для расстрела, и был он такой узкий, что, идя по нему, люди инстинктивно жались к песчаной стенке; чтобы не свалиться, Дина глянула вниз, и у неё закружилась голова — так ей показалось высоко. Внизу было море окровавленных тел. На противоположной стороне карьера она успела разглядеть установленные ручные пулемёты, и там было несколько немецких солдат. Они жгли костёр, на котором, кажется, что-то варили. Когда всю цепочку загнали на выступ, один из немцев отделился от костра, взялся за пулемёт и начал стрелять.

Дождавшись, когда тела лягут в несколько слоёв, немцы проверяли, все ли убиты, и засыпали тела землёй, чтобы привести новую партию. В первые дни это повторялось снова и снова, прерываясь только на ночь, но и затем, ещё 104 недели, Бабий Яр становился могилой для провинившихся перед нацистским руководством. Помимо евреев, здесь погибали коммунисты и украинские националисты, цыгане и душевнобольные. Казнили даже тех, кто просто не успевал прочитать новые приказы в газетах и выполнить их.

На Куреневке, над самым Бабьим Яром, есть большая психиатрическая больница имени Павлова. Её корпуса раскиданы в отличной Кирилловской роще, и там стоит древняя церквушка, всегда запертая, но мы, пацаны, проникали в неё, облазили до самых куполов и видели позднейшие росписи Врубеля, о которых мало кто знает.

14 октября к этой церквушке прибыл немецкий отряд во главе с врачом, с невиданными дотоле машинами-душегубками. Больных партиями по шестьдесят-семьдесят человек загоняли в машины, затем минут пятнадцать работал мотор — и удушенных выгружали в яму. Эта работа шла несколько дней, спокойно и методично, без спешки, с обязательными часовыми перерывами на обед. После Бабьего Яра уничтожение огромной больницы прошло даже как-то буднично и незаметно. И правда, что на свете всё относительно.

На цыган фашисты охотились, как на дичь. Я нигде ничего не встречал официального на этот счёт, но ведь на Украине цыгане подлежали такому же немедленному уничтожению, как и евреи.

Паспорт имел решающее значение. Проверяли паспорта на улицах, проверяли, прочёсывая дома. Затем — внешность. Людям с тёмными волосами и глазами, с длинным носом лучше было не показываться на улице. Цыган везли в Бабий Яр целыми таборами, причём они, кажется, до последнего момента не понимали, что с ними делают.

К старому дворнику нашей школы Ратуеву пришёл немецкий солдат, потребовал, чтобы старик взял лопату и шёл за ним. Они пришли в парк культуры, там другой солдат караулил девушку-еврейку. Старику велели копать яму. Когда она была готова, девушку спихнули в неё, но она стала кричать и карабкаться, тогда солдат стал бить её лопатой по голове и засыпать землёй. Но она поднималась и сидела, и он снова рубил её по голове. Наконец, засыпали и притоптали. Старик думал, что и с ним будет то же, но его отпустили.

Сколько всего человек было убито в Бабьем Яре в период 1941—1943 годов, никто не знает. Кто-то утверждает, что более 50 тыс., кто-то настаивает на цифрах от 70 до 120 тыс., а кто-то и вовсе оценивает число жертв в 200 тыс. человек. Кстати, после войны советское правительство попыталось скрыть правду о жертвах Бабьего Яра. До начала 1960-х история замалчивалась, а место преступления и вовсе пытались застроить жилым комплексом и парком. Но в 1961 году случилась ещё одна трагедия: земляной вал, ограждавший овраг от домов, не выдержал обильного таяния снегов и превратился в селевой поток, унёсший жизни около 1,5 тыс. человек (по неофициальным данным). В том же году Евгений Евтушенко написал поэму, строчка из которой приводилась выше. Люди заговорили об этом страшном преступлении, несмотря на запреты и наказания, — и власти пришлось принять тот факт, что произошедшего не скроешь.

Юлия Попова