Август 1939. Польша: через две недели мы будем под стенами Берлина.
...немцы вынуждены будут пойти на капитуляцию и Польша сыграет огромную историческую роль, восстановив то положение, которое было до XVII века, когда наши короли давали из своих рук герцогские титулы тевтонским маркграфам".
В Западной Белоруссии
"Часовой" №246 (5 декабря 1939 г.)
Редакцией получено письмо от лично ей хорошо известного бывшего русского офицера, нашего старого подписчика, пережившего вступление советских войск в Западную Белоруссию, прожившего некоторое время в районе, занятом большевиками и перешедшего границу соседнего государства, где он пока находится в безопасности. Служил наш корреспондент в Белостокском округе в лесном ведомстве. Он просит нас не сообщать ни его фамилии, ни страны, где он сейчас находится (ввиду того, что он дал подписку о полном отказе от политической деятельности). Мы надеемся в ближайших номерах продолжить рассказ об его впечатлениях о советской оккупации восточной части Польского Государства.
Когда началась германо-польская война, мы - небольшая группа русских - стали испытывать смутное беспокойство. Двадцать лет жизни в Польше дали нам самое близкое знакомство с польским государством. Несмотря на нашу глубокую признательность польским властям, давшим нам приют и в свое время спасшим нас от большевицкой расправы, несмотря на то, что у нас установились самые близкие отношения с местной польской администрацией и в общем отношение к нам было вполне приличным, мы все эти двадцать лет не могли отделаться от мысли, что существование Польши непрочно и даже искусственно. С одной стороны совершенно неопределенная внешняя политика и всегда подчеркнутое стремление считать себя великой державой, заменившей бывшую Российскую Империю, с другой стороны - большевизм на востоке. Нам, жившим в районе, близком к границе, хорошо были известны отношения между Польшей и СССР. Это была постоянная война между польским пограничным корпусом и чекистами, ведавшими охраной границы. Постоянные диверсии и поляков и большевиков, отправка лазутчиков, выстрелы по ночам, сплошная колючая проволока по всей советской границе, капканы и тревожные сигналы в приграничных лесах, фальшивые тропинки для поимки "диверсантов", полицейские собаки и проч., проч., проч. Добавьте к этому то, что не проходило и месяца в течение этих двадцати лет, чтобы польская контрразведка не раскрывала новое большевицкое гнездо на "кресах". Вся еврейская молодежь была сплошь коммунистической и деятельно работала на большевиков. Крестьянское население было забито и проживало в страшной нищете. Польские власти проводили такую политику в русских областях, что по сравнению с ней политика русского правительства даже во времена генерал-губернаторства МУРАВЬЕВА казалась чем-то недостижимым. Не говорю уже о последних годах перед великой войной [первой мировой. - В.Д.]. О том, как жили тогда при "царском режиме" вспоминали со слезами на глазах не только русские, но и поляки, особенно польские помещики, обложенные совершенно непосильными поборами и налогами. Для жителей западной Европы покажется анекдотом, что помещик, владевший сотней десятин, имевший молочную ферму, скот, птицу, не всегда имел возможность ответить на письмо, настолько были обесценены продукты сельского хозяйства. В мою задачу не входит давать критику польского правительства и выяснять причины тех неурядиц, которые происходили у нас на "кресах" и, если я пишу это, то только для того, чтобы подчеркнуть, что нам, живущим здесь, в глуши, за пышными декорациями великодержавной Польши скрывались полная необеспеченность и неустроенность ее государственного организма. И повторяю: на востоке недремлющий враг, готовый броситься буквально каждую минуту. Главная сила Польши и ее безопасность была, по нашему твердому мнению, в ее договоре с Германией и мы до последних дней были совершенно уверены в том, что у полковника БЕКА и у частого гостя Польши фельдмаршала ГЕРИНГА давно существует тайный союз.
Но вот началась подготовка к событиям. Последний месяц перед войной с глубоким изумлением мы наблюдали за нашими друзьями - поляками. Еще раз считаю долгом сообщить, что мы так срослись с их жизнью, что до сих пор делили вместе и горе и радость, и общую ненависть к большевикам. Но в эти дни мы перестали понимать друг друга.
У каждого народа есть свои достоинства и недостатки. Мы знали храбрость поляков, их пламенный патриотизм и любовь к своему польскому родному, любовь, которую, к их чести, не могли вытравить ни старые репрессии, ни то, что многие из них получили от России и образование, и чины, и почести. Знали и их недостатки: беспечность и излишнюю самоуверенность. Но мы не предполагали, что эти качества могли дойти до таких пределов.
Весь август месяц [1939 г. - В.Д.] прошел в мобилизационной горячке. И пресса, и власти, и рядовые люди совершенно серьезно обсуждали вопрос о полном разгроме Германии. Вот распространенное мнение: "У немцев режим трещит, революция на носу, голод, в Польшу бегут тысячами (!!) германские дезертиры; находились "очевидцы", видевшие "собственными глазами" эти тысячи немецких офицеров и солдат переходивших германо-польскую границу. Стоит только польской армии ударить одновременно на восточную Пруссию и на Берлин, как все полетит. Данциг будет занят в несколько часов, через неделю наша кавалерия будет поить своих коней в древнем польском Кролевце (Кенигсберг), а через две недели мы будем под стенами Берлина. Конечно, война закончится в 2-3 недели, если не обманут французы и англичане, ну а если они и на этот раз не выступят, то справимся и без них. Под угрозой страшной революции немцы вынуждены будут пойти на капитуляцию и Польша сыграет огромную историческую роль, восстановив то положение, которое было до XVII века, когда наши короли давали из своих рук герцогские титулы тевтонским маркграфам".
Возражать на все это было совершенно бесполезно. Если вы принимали все эти разговоры скептически, на вас начинали коситься, если же вы их начинали оспаривать, то вы рисковали быть заподозренным в нелояльности. Но все-таки был один вопрос, который мы могли обсуждать, а именно вопрос о большевиках. "Большевики - всецело в руках англичан и французов. Он все время предлагают нам свою помощь, но мы от нее отказываемся, как от чумы". Когда же был заключен германо-советский пакт [МОЛОТОВА-РИББЕНТРОППА. - В.Д.], поляки не придали этому почти никакого значения. "Большевики боятся Польши, как огня. Нам на востоке в сущности не надо никакой армии. Один КОП (Корпус пограничной стражи [Korpus Ochrony Pogranicza. - В.Д.]) справится с наблюдением за границей. Единственно чем будут озабочены большевики, это тем, чтобы Польша после разгрома Германии не двинулась бы на большевиков. Но мы их в конце концов и так поставим на колени. Когда же Польша будет совершенно обеспечена на западе, она после разгрома Германии должна будет так или иначе покончить с большевизмом и на Польшу выпадет вторая огромная историческая миссия - покончив с большевизмом, воссоздать национальную Россию, с которой мы хотим жить в дружбе и согласии. При условии же установления торговых и экономических отношений между Польшей и Россией, оба государства будут процветать".
Заманчивы были эти перспективы, но никакого доверия к ним не было. Однако, никто из нас все же не мог предполагать такой развязки событий. Мы готовились к упорным боям на западе, к отступлению поляков за Вислу и к оживлению большевицкой подрывной деятельности в приграничном районе. Не сомневаясь в том, что польские войска потерпят жестокое поражение, мы гадали о том, не соблазнятся ли большевики несомненной неприязнью местного населения к польской власти и не подымут ли они коммунистического восстания. Но "мы" - это была кучка русских офицеров и интеллигентов. Об этих вопросах поляки, рассчитывавшие на двухнедельное победное шествие к Берлину, вовсе не думали.
Свершилось свершившееся. Грянула война. В газетах начались победные реляции и статьи. "Польская авиация над Берлином". "Британский флот у Данцига". "Десант англо-французских сил в Восточной Пруссии". "Польская кавалерия победно движется на Кенигсберг". "Линия ЗИГФРИДА прорвана. Дорога на Берлин открыта".
Каждый такой заголовок в газетах вызывал новую волну энтузиазма и... признаюсь, что и некоторые из нас заколебались, а вдруг, действительно, мы в глуши проглядели и, зная старую императорскую Германию, сочли, что сильнее кошки зверя нет". Однако, уже через несколько дней начались ушаты холодной воды. Все-таки существовало радио, по которому, кроме неизбежного преувеличения с обеих сторон, можно было, слушая нейтральные станции, узнать истину; пришли рижские газеты. Действительность предъявляла свои права. Но до последних дней поляки не унывали. "Стратегический маневр. Немцы в ловушке". "Немцы будут сброшены в Вислу". "Немецкие танки вязнут на польских дорогах". "Висла - польская линия МАЖИНО"
Однако, совершенно неожиданно германские войска подошли к Белостоку. Пафос и энтузиазм сменились страшной растерянностью. В полном беспорядке бежали на восток правительственные учреждения. Действующую армию я лично не видел, мнение было таково - героизм отчаяния. Но в тылу началась паника, живо напомнившая мне период краха добровольческой армии. У всех была все-таки надежда: спасут англичане и французы, не может быть, чтобы они нас бросили. Да и Варшава держится и, говорят, немцы несут огромные потери. Когда союзники дойдут до Берлина, тогда мы голыми руками возьмем немцев в ловушку. Отсидеться на Висле! Правительство будет управлять из Брест-Литовска. И ни слова о большевиках. Как будто бы их не существовало. И вдруг...
Но раньше, чем узнали мы, начались глухие толки среди евреев и крестьян. По-видимому, какими-то тайными способами большевики дали знать о том, что будет. Появилось множество дезертиров из местного населения. Глаза еврейской молодежи радостно блестели. Власти ничего не замечали.
Наконец, наступило 17-е сентября. Как сейчас помню, у моих ворот остановился проезжавший на телеге старик-крестьянин, хорошо мне известный, бывший фейерверкер гвардейской артиллерии. Это было 7 часов вечера. "Ваше Высокородие. Чи слыхали, наши идут!" - "Какие наши, Степан Иванович?" - "Да русские войска". - "Где, кто, какие?" - "Да в Барановичах уже, столбы сбросили, паны бегут, говорят, одним махом до Варшавы дойдем. Сын приехал с поездом из Волковысска, там все уже знают". Я, несмотря на мрачные предчувствия, оцепенел. "Да Вы, Вашескородие, не печальтесь. Большевики уже не те. Шутка ли сказать, двадцать лет управляют Россией, совсем русская власть. Да и офицеры, сказывают, настоящие. Еще и Вы послужите! А нам одно спасение, совсем заели нас здесь. Земля-то ведь русская, наша..." Я не мог дальше говорить, что-то подступило к горлу и я, махнув рукой, ушел к себе. В какие-нибудь полчаса я пережил гамму чувств: с одной стороны русские солдаты, пусть и под красными звездами, идут по своей же русской земле, с другой - пронеслись годы гражданской войны, весь тот кровавый ужас, который царил в России, казни, интернационал. Нет, сказал я себе, не переменились большевики и не спасают они край этот, а ввергнут его в еще бОльшие испытания и ужас.
Но что делать?.. Три дня подряд над нашей местностью кружились германские самолеты, немцы в нескольких десятках километров, значит они сегодня или завтра будут здесь. И чудовищной казалась мысль, что немцы и большевики будут мирно делить несчастную Польшу. Теперь все это стало ясно, но тогда в белорусской глуши, у нас рождались самые фантастические мечты: немцы ударяют на большевиков, начинается война, в которой погибнет сталинский режим и очистится, и возродится Россия.
И я с моими тремя товарищами - офицерами, у меня в лесном доме, около большого барского имения остался ждать прихода немцев.
В ту же ночь начались крестьянские волнения. Окрестные помещики бежали. Крестьяне - из них многие в польской форме - вооруженные винтовками, выставили караулы. Утром образовалось что-то вроде революционного комитета. Но никаких грабежей не было. Не было их и вообще в нашем районе. Боялись ли большевики близко стоящих немцев и не посылали своих агитаторов или восторжествовало здоровое чувство у крестьян, но все "эксцессы" ограничились арестом нескольких полицейских и войта (волостной старшина), причем войта вскоре отпустили на поруки, а над полицейскими сжалились и дали им вскоре бежать. Ходили самые противоречивые слухи: одни "видели" в двух километрах немецкие танки, другие - советские войска. Над нами же продолжали на поразительно низкой высоте кружиться германские самолеты. Где-то стрекотали пулеметы.
После обеда прокрались к моему дому два польских офицера, переодетые в крестьянское платье, один из них легко раненый. Я сейчас же накормил их и уложил спать в своей комнате. Польский капитан и поручик, оба артиллеристы, рассказывали о том, как неожиданно быстро подоспели германские моторизованные части, как их отряд оказался отрезанным от всего мира, как растерялось высшее командование. Я поразился силе той ненависти, которую эти два несчастных офицера проявили к своему правительству и главному командованию. В конце разговора офицер зарыдал и с ним началась истерика... Чтобы их не волновать, я ничего им не сказал о большевиках. Да и сам я был уверен в том, что немцы будут через несколько часов. Силы же моих двух гостей были в конец подорваны, они не ели и не спали двое суток. И куда они могли идти...
Надо вам сказать, что мой дом находился на лесном шоссе, имевшем важное значение в этом крае, не на самом шоссе, а вблизи его и к нему шла уже проселочная дорога.
Нас было трое (поляки еще спали). Мы вышли часов около 5 вечера поговорить с проходившими крестьянами. Крестьяне были убеждены, что немцы придут совсем скоро, строили разные предположения, будет ли стычка с большевиками, выражали уверенность, что не будет, потом ушли. Мы втроем остались курить. В полуверсте вдруг показался конный отряд, шедший рысью. Впереди отряда шел пеший человек. Мы насчитали примерно два десятка всадников, при двух пулеметах. Я сейчас же послал моего друга разбудить и предупредить польских офицеров. Мы вдвоем стали всматриваться. И вдруг я ясно понял: красные!
Когда отряд дошел до того места, где от шоссе отходит наша тропинка, пеший человек отделился и побежал по напралению к нам: я сразу же узнал в нем одного из знакомых крестьян, который полчаса тому назад был у нас. Отряд стал медленно заворачивать к нам.
На лице крестьянина было написано счастье. Задыхаясь, он шепнул нам: "Наши, наши! Сразу сказали, что пришли освобождать и установят нашу власть. Я им сказал, что лесничий - наш, хороший человек, русский. Что офицер, не сказывал". Через несколько мгновений отряд остановился: "Слезай!" И молодой офицер с тремя квадратами соскочил у самого крыльца.
- "Здравствуйте, гражданин лесничий. Я - старший лейтенант Н. Рабоче-Крестьянской армии. Мне надо с моим отрядом осмотреть лес. Скоро пройдут наши танки. Мы захватили Волковысск с другой стороны и сами не ожидали, что так быстро, а сейчас приходится подтягиваться и очищать леса от бандитов".
- "Здравствуйте, старший лейтенант. Моя фамилия - Х. и со мной несколько моих товарищей, которые остановились у меня по дороге из-за творящейся неурядицы. Не зайдете ли выпить пива и квасу, которого у меня хватит для всех ваших всадников".
- "Если Вы с нами выпьете, то пожалуй не откажемся. Только мы уж не будем Вас долго задерживать и беспокоить, да и много нас" Мои два приятеля сбегали в погреб за квасом, которого у меня имелось большое количество, а я все-таки настоял, чтобы лейтенант и два его старших (один - с одним квадратом, другой - ст. унтер-офицер - три треугольника) зашли в дом.
Когда первая бутылка квасу была осушена и ст. лейтенант тщательно распросил меня об окрестности, отмечая что-то в своей походной книжке, я открыл вторую бутылку. - "Выпьем теперь за Россию!" - сказал я. Все встали. "За Россию и советскую власть", - поправил лейтенант.
"Советскую власть здесь никто еще не знает, - сказал я, - но земли это русские и благоденствовали при старой России. Когда-нибудь все, что сейчас происходит, забудется и останется вечная Россия".
"Так и мы думаем, товарищ. Но только советская власть, а не цари, возвращают эти земли русскому народу".
"Нас встречают всюду с радостью, - добавил другой командир, - и мы знаем, что оправдаем эти надежды. Советская власть несет на своих знаменах радость и избавление".
- Ну а как же с немцами?
- А у нас договор с ними, они воюют с поляками и русских областей не трогают.
- Но ведь они в Белостоке.
- Это на время. Они все эти края очистят. До Варшавы.
- Так Вы идете...
- Мы занимаем все до Варшавы, но из польских земель потом будет создана народная Польша. Но, товарищ, нам некогда, спасибо за гостеприимство и спокойно ждите советскую власть.
Мы проводили их. Я бросил взгляд на красноармейцев. Те же русские лица, хорошая выправка, одеты совсем по-летнему, хотя уже прохладно, но держатся хорошо. Хором благодарят за пиво и квас. Офицеры отчетливо любезны, козыряют на прощание. Офицер произвел на меня впечатление совершенно воспитанного человека. Короткая команда и отряд двинулся в путь. Скоро он скрылся...
Польские гости мои были совершенно подавлены. В ту же ночь они пешком ушли по направлению к Вильне, в котором, по слухам, оставался польский гарнизон. Сдаваться немцам они не хотели, предпочитая остаться в красной полосе в случае неудачи их попытки и предполагали, что в случае наступления (во что они твердо верили) союзников, сопротивление можно организовать гораздо легче здесь. Несмотря на мои отговоры, они не сомневались, что союзный флот проник в Балтийское море и... высадит десант почему-то в Латвии и Литве и оттуда начнет действия против немцев. Не обвиняйте меня в том, что пишу о том, что сейчас кажется смешным [в декабре 1939 г. - В.Д.], но хочу этим показать, как несчастные поляки заблуждались и как мало были подготовлены к событиям.
На рассвете прошел отряд советских танков, производивших внушительное впечатление. Всю ночь мы не спали, сжигая все, что можно и нужно было сжечь, и готовясь к самому худшему.
На следующий день пришли вести. Красная армия ведет себя вполе миролюбиво по отношению к местным жителям. Никаких бесчинств, всюду порядок, даже отношение к пленным полякам вполне приличное. Но власть в городах передается в руки самых худших элементов: политические преступники, неблагонадежные при польской власти, озлобленные молодые еврейчики - подмастерья. В городах начались издевательства над интеллигенцией. Из Новогрудка пришли уже достоверные вести о том, что вслед за прошедшими через город частями красной армии прибыли политические комиссары, начавшие выловление всех "подозрительных". Все это вместе взятое заставило нас принять решение немедленно покинуть наше насиженное место. Под Белостоком нас задержала красноармейская застава, которая не пропустила нас к немцам и заявила, что без проходного свидетельства, выданного советским комендантом, никого не пропускают. Было бы долго рассказывать эпопею наших блужданий в течение нескольких дней, стремление пробраться к немцам, полную неудачу этой попытки. Приходилось сталкиваться с красноармейскими отрядами: исполнительные дисциплинированные русские парни, любезные всегда командиры, но полный отказ нас пропустить. Оказались мы в Белостоке уже после окончательного занятия города красными и после отхода германских войск, что для нас было совершенно неожиданно.
Белосток сравнительно мало пострадал от войны. В городе было оживление, магазины все были открыты. Красные командиры и красноармейцы толпами ходили по улицам, рассматривали витрины, закупали всевозможные вещи. В городе всю власть захватили молодые люди из еврейских приказчиков, была полная неразбериха. Польскую полицию заменила рабочая гвардия, состоявшая исключительно из еврейской молодежи. Не проходило и дня, чтобы не проводили толпами по городу польских офицеров, полицейских и чиновников. Никаких внешних бесчинств я не наблюдал и во имя объективности еще раз должен подчеркнуть, что красноармейские части вели себя дисциплинированно и, видимо, расположили в свою пользу население. Белосток находился, правда, в особенно удачном положении. Немцы, занявшие город раньше, разрешили всем желающим уехать в германскую часть Польши. Конечно, этому разрешению последовали все бывшие офицеры, польская интеллигенция, священники, окрестные помещики. Никаких "нежелательных" с точки зрения большевиков элементов не оставалосью Большевики широко развернули рекламу. Весь город был оклеен пропагандными плакатами, портретами СТАЛИНА, всевозможными посулами. Были организованы митинги (на которых, кстати, происходил конфуз с некоторыми казенными ораторами, говорившими на искусственном белорусском языке: их решительно никто не понимал). Устраивались бесплатные зрелища в кинематографах: фильмы "ЧАПАЕВ", "Мы из Кронштадта", на улицах были установлены громкоговорители, которыми передавались речи и радиохроника из Москвы и Минска.
Несомненный подъем был в деревнях: посулы большевиков, раздел земли, многие первоначальные популярные меры содействовали привлечению сердец крестьян к большевикам. Частная торговля во имя пропагандной цели пока не запрещалась. Велась широкая подготовка к выборам в учредительное собрание Западной Белоруссии.
В деревнях и лесах без остановки происходили облавы с целью вылавливания польских военных. Как с ними поступали, в случае сопротивления, можно себе представить, но если польские офицеры и солдаты сдавались добровольно отрядам красной армии, их отправляли в концентрационные лагеря вглубь России.
Насколько я мог заключить, красная армия несомненно переживала патриотический подъем, скрываемый за казенными словами пропаганды. С другой стороны, несомненно, жизнь в городах, частная торговля, внешний облик жителей, их одежда, производили на красноармейцев большое впечатление и, надо думать, что, сравнивая все наблюдаемое здесь, с советским бытом, они выводили какие-то заключения, невыгодные для Советского союза. Но еще раз подчеркиваю, что меня поразила дисциплина и выдержанность красноармейцев, лишавшие всякой возможности войти с ними в откровенные беседы.
Мое мнение, что красная армия несомненно подтянулась, является послушным орудием в руках своего командования и стала прежней "молчальницей". Все же слухи, приходившие из других мест, говорили за то, что гражданские большевицкие власти являются главными и безжалостными насадителями коммунизма. И после первых недель "медового месяца" население уже начинает чувствовать весь абсурд и гибельность советского режима.
Не могу сейчас описывать, как мне с моим товарищем удалось выбраться из "осчастливленной" советами восточной Польши. Но когда между границей и мной оказались иностранные солдаты и я оказался в "некоем царстве" и началась для меня новая эмиграция, два чувства боролись у меня: радость избавления от "модернизированного", но старого и заклятого врага и другое - резкая боль от того, что вновь приходится бежать в неизвестность от своих же русских людей, среди которых есть тысячи и тысячи совершенно неповинных в том, что их отцы допустили разгром своей Родины, дорогим именем которой бесчестно и подло спекулирует Третий Интернационал.