Блокадные миллионеры (17 фото)

Паразиты блокадного Ленинграда были такими же ворами и спекулянтами, как и остальные подобные персонажи в городах СССР. Но в Питере было много добра, и эти черви продавали ворованный хлеб за золото, картины и другие ценности...

22 июня 1941 года тысячи ленинградцев выстроились в очереди возле военкоматов. Но были и другие – те, кто поспешил к продуктовым магазинам. Они запасались сахаром, консервами, мукой, салом, растительным маслом. Но не для того, чтобы прокормиться, а для того, чтобы потом продать все эти запасы или обменять их на золото и драгоценности. За буханку хлеба или банку сгущённого молока спекулянты заламывали астрономические суммы. Горожане считали их едва ли не самыми страшными из преступников, действовавших в Ленинграде в дни блокады.

Руководители Ленинграда в первые дни войны были уверены в том, что враг никогда не подойдёт к стенам города. К сожалению, события начали развиваться по другому сценарию.

В первый же день блокады, 8 сентября 1941 года, запылали Бадаевские склады, город остался без сахара и множества других продуктов. А карточную систему в Ленинграде ввели только 18 июля, когда фашисты стояли уже под Лугой.

Тем временем ушлые работники торговли, спекулянты и прочий дальновидный народ уже набивали свои кладовые всем, чем только можно было поживиться, и что потом могло принести доход.

Руководящий состав Ленинградской милиции в период блокады. Сидят (слева на право):

Уже 24 июня, на третий день войны, сотрудники ОБХСС задержали сестёр Антиповых. Одна из них натаскала домой больше центнера муки и сахара, десятки банок консервов, сливочное масло – словом, всё, что можно было унести из столовой, где она работала шеф-поваром. Ну, а вторая притащила домой чуть ли не весь галантерейный магазин, которым заведовала.

По мере того как ухудшалось снабжение города продовольствием, набирал обороты чёрный рынок, цены росли ежедневно. Сотрудники аппарата БХСС и других служб милиции выявляли тех, кто требовал за продукты ювелирные изделия, бриллианты, антикварные вещи и валюту. Результаты обысков удивляли даже видавших виды оперативников.

Нередко у спекулянтов вместе с ценностями и большими запасами продуктов изымались списки с фамилиями и адресами коммунистов и комсомольцев, членов семей офицеров и бойцов Красной армии. Так что видеть в спекулянтах только людей, которые умеют делать деньги и не интересуются политикой, – ошибка. Война и блокада это убедительно доказали.

В ожидании «нового порядка»

Спекулянты стремились запастись именно золотом и другими ценностями – на тот случай, если в город придут фашисты и установят «новый порядок». Таких людей было немного, и рассматривать их как пятую колонну фашистов нельзя. Но горя они принесли немало. Типичным в этом плане было дело некоего Рукшина и его сообщников.

Сам Рукшин попал в поле зрения сотрудников ОБХСС ещё до войны. Очень уж он намозолил глаза, толкаясь возле скупочных пунктов «Торгсина» и «Ювелирторга». Незадолго до войны Рукшин был взят с поличным, осуждён и находился в колонии. Но на свободе оставались его сообщники.

Изделия из драгоценных металлов, изъятые сотрудниками МВД у преступников в блокадном Ленинграде

Под стать Машковцеву были брат и сестра Дейчи. Во время НЭПа они держали несколько магазинов. Тогда же Фаина Дейч вышла замуж за Рукшина. Торговали они умело, а вырученные деньги превращали в золотые монеты и другие ценности. Свою коммерцию супруги продолжали и после ликвидации НЭПа. Сколоченная шайка строго соблюдала правила конспирации. Обходились без расписок, а все разговоры по телефону велись в иносказательной форме.

Цинизм этих людей не знал границ. Хотя на допросах они топили друг друга, но каждый задавал следователям один и тот же вопрос: вернут ли им изъятые ценности? А изъято было немало: три килограмма золота в слитках, 15 кулонов и браслетов из платины и золота, 5415 рублей в золотых монетах, 60 килограммов изделий из серебра, почти 50000 рублей наличными деньгами и… 24 килограмма сахара, консервы. И это был август 41-го!

8 сентября 1941 года замкнулось кольцо вражеской блокады. Опустели полки магазинов, росли очереди за хлебом, остановился городской транспорт, отключили телефоны, дома остались без электроэнергии. Ленинград погрузился во мрак. 20 ноября 1941 года иждивенцы стали получать 125 блокадных граммов.

Продукты на вес золота

В городе росло количество преступлений. Всё чаще в милицейских сводках мелькала информация о кражах «на рывок» (у людей вырывали сумки с хлебным пайком), об убийствах из-за продуктовых карточек, о грабежах пустых квартир, хозяева которых ушли на фронт или уехали в эвакуацию. Заработал чёрный рынок.

Особое внимание привлёк некий Рубинштейн – оценщик одной из скупок «Ювелирторга». Он умышленно занижал стоимость ювелирных изделий, приносимых на комиссию, в несколько раз, затем сам же их покупал и тут же перепродавал – либо спекулянтам, либо через подставных лиц в ту же скупку или «Торгсин».

Активными помощниками Рубинштейна были Машковцев, Дейч и его сестра Фаина, жена Рукшина. Самому старому члену шайки было 54 года, самому молодому – 34. Все они были выходцами из богатых семей ювелиров. Несмотря на все бури, что пронеслись над страной, эти люди сумели не только сберечь, но даже приумножить свои богатства.

В 1940 году Машковцев оказался по делам службы в Ташкенте. И там он нашёл золотое дно – подпольную чёрную биржу, где можно было купить золотые монеты и другие ценности. Навар от перепродажи купленных в Ташкенте ценностей был такой, что Машковцев бросил работу и полностью переключился на перепродажу золота.

Продукты в прямом смысле слова стоили на вес золота. За золотые монеты, украшения с бриллиантами можно было выменять кусок сливочного масла, стакан сахара или манки. При этом надо было смотреть в четыре глаза, чтобы тебя не обманули. Нередко в консервных банках находили обычный песок или приготовленные из человечины фрикадельки. Бутылки с натуральной олифой, которую делали на подсолнечном масле, заворачивали в несколько слоев бумаги, потому что олифа была лишь сверху, а вниз наливали обычную воду. В заводских столовых одни продукты подменяли другими, более дешёвыми, а появившиеся излишки снова шли на чёрный рынок.

Типичным в этом плане было дело спекулянта Далевского, заведовавшего небольшим продуктовым ларьком. Вступив в сговор с коллегами из других торговых точек, он превратил свой ларёк в место перекачки продуктов.

Далевский отправлялся на одну из толкучек, где присматривал покупателя на свои продукты. Затем следовал визит к покупателю. Торговаться Далевский умел. Его комната в коммуналке постепенно превращалась в антикварную лавочку. На стенах висели картины, шкафы были набиты дорогим хрусталём и фарфором, а в тайниках лежали золотые монеты, драгоценные камни, ордена.

Оперативники ОБХСС и уголовного розыска быстро взяли Далевского под наблюдение и выяснили, что его особенно интересуют люди, имеющие доллары и фунты стерлингов. Всё началось с обычной ревизии в ларьке. Естественно, у Далевского всё было в ажуре – копейка в копейку, никаких излишков…

Далевский не испугался, считая, что это просто плановая проверка, и продолжал работать по сложившейся схеме. Вскоре в его ларьке накопился запас – более центнера продуктов. И вот тут нагрянули сотрудники ОБХСС. Дать какие-то объяснения Далевский не смог. Пришлось сознаваться…

Только изъятые монеты и ювелирные изделия потянули по государственным ценам на сумму боле 300 000 рублей. Почти во столько же были оценены хрусталь, фарфор и картины. О продуктах говорить не стоит – зимой 42-го им в блокадном Ленинграде цены не было.

Фальшивые карточки

Особое внимание сотрудники милиции уделяли работе карточных бюро. И надо сказать, что в самые трудные дни блокады они работали безупречно. Сюда направляли самых проверенных людей. Однако к карточкам нет-нет да и прорывались нечистоплотные дельцы. Именно такой оказалась заведующая карточным бюро Смольнинского района некая Широкова. Приписывая «мёртвые души» и фиктивно уничтожая карточки ленинградцев, уехавших в эвакуацию, эта дамочка сколотила приличный капиталец. При обыске у неё изъяли без малого 100 000 рублей наличными.

Особое внимание было уделено и борьбе с фальшивомонетчиками. Надо сказать, что фальшивых денег в блокадном Ленинграде никто не печатал. На бытовом уровне они практически ничего не значили. А вот продуктовые карточки были в полном смысле слова дороже любой картины из Эрмитажа.

К чести ленинградских печатников, которые изготовляли карточки, нужно сказать: ни один комплект из цеха не ушёл налево, ни один сотрудник даже не попытался сунуть в карман комплект карточек, хотя у многих родственники умерли с голода. И всё же…

Предприимчивые люди карточки печатали. Именно так поступали Зенкевич и Заломаев. Они имели бронь, поскольку работали на заводе, где изготовлялась продукция для фронта. Познакомившись с уборщицей цеха, где печатались карточки, Зенкевич и Заломаев уговорили её приносить отработанные литеры и обрезки бумаги.

Типография заработала. Появились карточки, но их нужно было отоваривать. Для этого требовалось установить надёжные контакты с работниками торговли. Вскоре Зенкевичу и Заломаеву удалось найти нужных людей.

Подпольная типография просуществовала три месяца. В руки расторопных дельцов перекочевали четыре тонны хлеба, более 800 килограммов мяса, центнер сахара, десятки килограммов круп, макарон, 200 банок консервов… Не забыли Зенкевич и Заломаев и о водке. По своим фальшивкам они смогли получить около 600 бутылок и сотни пачек папирос…

И снова изымались у жуликов золотые монеты, украшения, норковые и котиковые манто.

Всего за время блокады сотрудники аппарата БХСС ликвидировали, по самым осторожным подсчётам, не менее десятка подпольных типографий. Фальшивомонетчиками были, как правило, люди, знавшие типографское дело, имеющие художественную подготовку и крепкие связи среди торговых работников. Без них вся работа по печатанию фальшивок теряла смысл.

Правда, не обошлось без исключений. Летом 1943 года сотрудниками ОБХСС был арестован некий Холодков, активно торговавший на толкучках сахаром, крупами и прочим дефицитом. Взяв Холодкова под наблюдение, оперативники быстро выяснили, что он ещё летом 41-го эвакуировался из Ленинграда, добрался аж до Уфы, где и занялся карточным бизнесом. Местные сотрудники милиции прихватили уфимских торгашей, что называется, на горячем, но Холодков смог сделать себе документы и вернулся в Ленинград.

Обосновался он не в самом городе, а на станции Пелла, где снял полдома у каких-то далёких родичей. И хотя художником Холодков не был, карточки он делал хорошие. Увидев их, директор одной из булочных Володарского (Невского) района тут же взялся их отваривать. В карман жуликов потекли крупные суммы денег, золото, столовое серебро…

Ну, а затем – приговор военного трибунала. Судили эту публику без пощады.

Афганский рис с Мальцевского рынка

Самым необычным делом для ленинградской милиции стало дело некоего Каждана и его сообщников. Нити этой истории протянулись от берегов Невы до Афганистана.

Каждан был снабженцем восстановительного поезда №301 и по долгу службы часто выезжал в Ташкент, где находилась основная база снабжения. Ездил он туда в персональном – правда, товарном – вагоне и стоял под погрузкой порою по два-три дня, так как в первую очередь тогда грузили воинские эшелоны. Во время одного из таких перерывов Каждан и познакомился с неким Бурлакой – сотрудником внешнеторговой фирмы, закупавшей продовольствие в Афганистане.

Рис из Афганистана шёл тысячами мешков, и Бурлака сумел договориться, чтобы в каждую партию закладывали несколько лишних мешков для него лично. Затем рис продавался на среднеазиатских базарах – как правило, по стакану и по соответствующей цене.

Бурлака и Каждан встретились, судя по всему, в коммерческой чайхане случайно, но поняли друг друга с полуслова. Поскольку у каждого из них в распоряжении имелся целый товарный вагон, им не составляло труда спрятать там несколько мешков риса и сухофруктов. Навар от поездок в Ташкент для Каждана и его сообщников исчислялся шестизначными цифрами.

На Мальцевском рынке было небольшое фотоателье, в котором трудился расторопный паренёк Яша Финкель. Но он не только проявлял плёнки и печатал фотографии. В небольшом тайничке Финкель хранил рис и другие продукты, доставленные из Ташкента, распределял их между реализаторами, принимал от них деньги и сам отчитывался перед Кажданом. Собственно, с Яшиного фотоателье и начала раскручиваться цепочка.

Зачастившие в фотоателье дамы и мужчины привлекли внимание оперативников. В их руки стал все чаще попадать чистый белый рис, который изымали у спекулянтов. Такой рис ленинградцы по карточкам не получали.

Установили, что рис этот – афганский, до войны его поставляли только для ресторанов Интуриста через Ташкент. Быстро выяснили, какие организации имеют связи с Ташкентом, кто посылает туда в командировку своих сотрудников. Всё сошлось на фигуре Каждана.

Обыск трёхкомнатной квартиры на улице Ракова, 10 занял двое суток. Собственно, это была даже не квартира, а антикварный магазин. Дорогие картины, поповский и кузнецовский фарфор, хрусталь дорогих сортов, отделанный серебром…

Внимание оперативников привлекала детская кроватка. Ребёнок спал на двух матрасах. В нижнем оказались зашиты без малого 700000 рублей и 360000 американских долларов наличными. Из цветочных горшков, из-под плинтусов вынимали украшения из золота и платины, золотые монеты и слитки.

Не менее интересными были результаты обысков у сообщников Каждана – Фагина, Гринштейна, Гутника. Сотни тысяч рублей, изделия из золота, столовое серебро. Всего у Каждана и шести его сообщников было изъято 1,5 миллиона рублей наличными, 3,5 килограмма изделий из золота, 30 штук золотых часов и другие ценности на общую сумму 4 миллиона рублей. Для сравнения: в 1943 году стоимость истребителя Як-3 или танка Т-34 составляла 100 000 рублей.

За 900 дней блокады сотрудники аппарата БХСС изъяли у спекулянтов: 23 317 736 рублей наличными, 4 081 600 рублей в облигациях госзайма, золотых монет на общую сумму 73 420 рублей, золотых изделий и золота в слитках – 1255 килограммов, золотых часов – 3284 штуки. По линии ОБХСС к уголовной ответственности было привлечено 14545 человек.

Время тогда было крутое, но справедливое, поэтому с этой нечестью, которая паразитировала на человеческом горе, разбирались быстро, большинство из них расстреляли. Не успели они насладится своими богатствами!

Рынок в блокадном Ленинграде: свидетельства выживших.

«Как омерзительны эти сытые, пышно-белые «талонщицы», вырезающие в столовых и магазинах карточные талоны у голодающих людей и ворующие у них хлеб и продукты. Это делается просто: «по ошибке» вырезают больше положенного, а голодный человек обнаруживает это только дома, когда никому уже ничего доказать нельзя», — делится своими впечатлениями о несправедливости со своим дневником блокадница А. Г. Берман в сентябре 1942 года.

«В очереди, у прилавка все жадными глазами следят за хлебом и за стрелкой, чтобы не обвесили. И часто пререкаются, и ругаются жалобными тонкими голосами с продавщицами, которые им грубо отвечают, и, сытые, презирают эту голодную, жадную и беспомощную толпу».

Цены, которые были взвинчены на черном продуктовом рынке, просто поражают воображение: в апреле 1942 года килограмм сливочного масла может достигать у спекулянтов цены в 1800 рублей! В дневниках блокадники фиксируют особое отвращение к тому, что такие продукты — явно ворованные. Масштабы воровства, по мнению очевидцев, превышают все разумные пределы и элементарную человечность. Вот что пишет ленинградец А. А. Белов:

«С кем не беседуешь, от всех слышишь, что последний кусок хлеба, и тот полностью не получить. Воруют у детей, у калек, у больных, у рабочих, у жителей. Те, кто работает в столовой, в магазинах, или на хлебозаводе, сегодня являются своеобразными буржуа. Мало того, что она сама сыта, она ещё скупает одежду и вещи. Сейчас поварской колпак имеет такое же магическое действие, как корона во время царизма».

В Ленинграде было такое явление, как столовые усиленного питания. Особенно контрастировали с окружающей мрачной и тягостной действительностью работники таких учреждений. Художник И. А. Владимиров пишет по этому поводу:
«Опрятные и чисто одетые официантки расторопно разносят подносы с кушаньями и стаканы шоколада или чая. За порядком наблюдают «распорядительницы». Это живые и весьма убедительные доказательства, какую пользу здоровью приносит человеку «усиленное питание» в «фабрике-кухне».


В самом деле, все официантки и, конечно, больше всего «начальство», служат примерами счастливой, сытой жизни в наше голодное время. Лица румяные, щеки, губы налитые, а масляные глазки и полнота форм упитанных фигур очень убедительно свидетельствуют, что эти служащие не теряют своих килограммов веса тела, а значительно приобретают вес.

«Вот где доноров надо поискать», — сказал мне военный врач, сидевший рядом за столом. Я, конечно, чувствовал, что ни одна разъевшаяся округлившаяся официантка ни отдаст ни капли своей крови, но промолчал и заметил только: «Едва ли это удастся». Через несколько дней я за ужином снова встретился с врачом и спросил о донорстве.
— Вы не поверите, сколько оскорбительных ответов я наслушался. Они, не стесняясь, крыли меня самыми гадкими площадными выражениями вроде: «Ишь ты, такой-сякой! Хочешь за деньги за нашу кровь взять! Нет, не надо твоих денег! Я свою нажитую кровь ни одному чёрту не отдам!»


Ученый-востоковед А. Н. Болдырев поздней осенью 1943 года пишет:
«Был на том же офицерском флотском собрании. Опять не состоялась лекция из-за полного отсутствия слушателей, опять накормили меня маленьким, но изысканным холодным ужином. Снова поражался теплу, обилию света, странному безлюдию при насыщенности обслуживающим людом (очень много жирнейших расфуфыренных девушек)».


Примечательно, что Управление НКВД Ленинграда и области пристально следило за настроениями горожан касательно многочисленных спекулянтов. Так, в своих сводках к концу 1942 года они упоминали об участившихся недовольных высказываниях о работе столовых и магазинов, из которых продукты тащили на черный рынок. Все чаще стали ходить слухи о массовых спекуляциях и обмене ворованных продуктов на ценные вещи. В исторических источниках представлены выдержки из писем, многие из которых были отправлены в правоохранительные органы Ленинграда: «Паек нам полагается хороший, но дело в том, что в столовой крадут много» или «Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Посмотрите на продавщицу любого магазина, на руке у нее часы золотые. На другой браслет, золотые кольца. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото».

В среднем осенью 1942 года за десять дней органы НКВД фиксировали примерно 1 сообщение на 70 жителей города – недовольство в массах росло. В это же время руководство НКВД информировало руководство Советского Союза о том, что «основной контингент арестованных за спекуляцию и хищение социалистической собственности составляют служащие торгово-снабженческих организаций (торговая сеть, склады, базы, столовые). Главным объектом хищений и спекуляций являются продукты питания и другие нормированные дефицитные товары».

Рыночные отношения блокадного города создали особые отношения «продавец — покупатель». Женщины как самый главный источник ворованных продуктов требовали в обмен за еду соответствующие товары. Супруга Дмитрия Сергеевича Лихачева вспоминает:

«В. Л. Комарович советовал менять прежде всего женские вещи. Я пошла на Сытный рынок, где была барахолка. Взяла свои платья. Голубое крепдешиновое я променяла на один килограмм хлеба. Это было плохо, а вот серое платье променяла на килограмм 200 грамм дуранды. Это было лучше».


Сам Дмитрий Лихачев пишет:
«Комарович сказал: «Жура наконец поняла, какое положение: она разрешила променять свои модельные туфли».


Жура – это его дочь, она училась в Театральном институте. Модные женские вещи – единственное, что можно было обменять: продукты были только у подавальщиц, продавщиц, поварих.

Со временем спекулянты уяснили, что можно наведываться в квартиры к ленинградцам в надежде на выгодный обмен. Многие блокадники уже не могли выходить на улицу и получали скудное питание от близких родственников, которые в столовых отоваривали карточки иждивенцев. А те, кто мог ходить, все ценное уже успели выменять на крохи продуктов.

Вспоминает литературовед Д. Молдавский:
«Однажды в нашей квартире появился некий спекулянт – розовощекий, с великолепными широко поставленными голубыми глазами. Он взял какие-то материнские вещи и дал четыре стакана муки, полкило сухого киселя и еще что-то. Я встретил его уже опускающегося с лестницы. Я почему-то запомнил его лицо. Хорошо помню его холеные щеки и светлые глаза. Это, вероятно, был единственный человек, которого мне хотелось убить. И жалею, что я был слишком слаб, чтобы сделать это…»


Дмитрий Сергеевич Лихачев в своих мемуарах пишет:
«Помню, как к нам пришли два спекулянта. Я лежал, дети тоже. В комнате было темно. Она освещалась электрическими батарейками с лампочками от карманного фонарика. Два молодых человека вошли и быстрой скороговоркой стали спрашивать: «Баккара, готовальни, фотоаппараты есть?» Спрашивали и еще что-то. В конце концов что-то у нас купили. Это было в феврале или марте. Они были страшные, как могильные черви. Мы еще шевелились в нашем темном склепе, а они уже приготовились нас жрать».

Система воровства и спекуляций в жутких условиях блокады работала безукоризненно и не принимала людей с остатками совести. Случай, от которого стынет кровь, описывает художник Н. В. Лазарева:
«В детской больнице появилось молоко – очень нужный продукт для малышей. В раздаточнике, по которому сестра получает пищу для больных, указывается вес всех блюд и продуктов. Молока полагалось на порцию 75 граммов, но каждый его недоливали граммов на 30. Меня это возмущало, и я не раз заявляла об этом. Вскоре буфетчица мне сказал: «Поговори еще — и вылетишь!» И действительно, я вылетела в чернорабочие, по-тогдашнему – трудармейцы».


Самые низменные человеческие пороки, в том числе отсутствие жалости к детям, проявлялись во всей мрачной красе в ужасах блокадного Ленинграда.