Евреи,война и антисемитизм

Должен признаться, что меня достали антисемиты. Нет, вы не подумайте. Достали — в хорошем смысле слова. Сам-то я русский. А они — хрен поймёшь, кто. Ноют и ноют. Похоже, у них не национальность, а порода.
И, главное, по мне убиваются – какой я разнесчастный, да как меня, бедного, злыдни-евреи веками жутко гнобят, строют мне всяческие козни. А я типа ни ухом, ни рылом, ну, в смысле — не чешусь. Нет, не лично, конечно, гнобят, а как представителя русского народа. Страсти рассказывают – аж мороз по коже! Прямо жуть! Темно — и немцы! Хотя немцы в сравнении с евреями, судя по словам антисемитов, — просто ангелы и лучшие друзья нашего народа! Причём, мы с ними всю дорогу воевали, а с евреями — ни разу, но в этом-то и заключается их высшее коварство! То есть русский народ — он же исполин, богатырь, великий и могучий, гей, славяне! э-гей, ухнем! Раззудись, плечо! — любого в бараний рог — и всё такое.
Игорь Пешнин, Челябинск

А вот с евреями неувязочка получается почему-то. Аж обидно! Прямо не народ эти евреи, а какой-то Змей Горыныч о трёх головах. Его и так, и сяк, и эдак, а он — ни в какую! Гнобит и всё тут, хоть ты тресни! И решил я с этим делом, наконец, разобраться. Забегая вперёд, должен признать, что антисемиты правы стопудово: с этими евреями лучше не связываться! Ну их к лешему, себе дороже. Судите сами. Трое из них дважды Герои Советского Союза, 144 Героя Советского Союза, 12 полных кавалеров ордена Славы и т.д. Причём, многие наши известные ГСС на поверку тоже, оказывается, евреи. Например, знаменитый партизан Дмитрий Николаевич Медведев. Или Петр Сергеевич Приходько, или лётчик Пётр Данилович Просветов и многие другие. И если бы не определённые обстоятельства, которые станут понятны ниже, то Героев Советского Союза среди них было бы гораздо больше. Я почитал воспоминания фронтовиков — в основном, пока только разведчиков, и решил сделать выписки из них. Без комментариев. Выводы делайте сами. Звёздочками отделяю рассказы разных людей, которых объединяет то, что все они евреи и на войне были разведчиками. До пехотинцев, лётчиков, танкистов, артиллеристов, моряков и т.д. я ещё не дошёл. А разведчики, чтоб вы знали, — это такой народ, который, например, в группе захвата, даже автомат не использует. Он ему лишний. Голые руки, финка и пара гранат на всякий случай. Понятно, да? Ну, а теперь читайте обрывки из воспоминаний евреев-фронтовиков о войне.
***************************************************************
Очень тяжелые бои были в декабре, когда танки Манштейна, идя на выручку к окруженным, прорвали оборону нашей дивизии на внешнем обводе кольца окружения. Задавили нас танками, отходим по огромному снежному полю, добежали до края поля, а там наши пушки стоят. Мы кинулись на них: «Мать-перемать! Почему не стреляете?!». А у них по три снаряда на орудие, и приказ: стрелять только прямой наводкой! Немцы нас обошли, и к ночи я остался с группой из десяти бойцов. К тому времени у меня уже был один «кубарь» в петлицах. Бойцы говорят: «Командуй, младший лейтенант, выводи нас к своим». У меня пистолет, а у остальных — только винтовки, и ни одной гранаты. Рядом дорога, и по ней интенсивное движение немецкой техники. А по полю, где мы лежим, немцы бродят. Понимаем, что это конец — или смерть, или плен. Обменялись адресами. Русские ребята к плену проще относились, мол, ну, что делать, на то и война, всякое может случиться. Но мне, еврею, в плен попадать нельзя! Стреляться не хочется… Жить хочется… Говорю солдатам: «Ребята, если в плен нас возьмут, не выдавайте, что я еврей». В ответ — молчание…
***************************************************************
…Я знаю достоверный случай, когда свои же солдаты «шлепнули» в бою комбата. Командир батальона был грубая тварь, унижавшая солдат и офицеров, гробившая людей зазря. Чтобы охарактеризовать эту гниду, приведу один пример. У него в батальоне боец Гринберг подорвал гранатой себя и двенадцать немцев в захваченном им блиндаже. Ротный заикнулся, мол , к Герою или к ордену посмертно надо представить. В ответ от комбата услышал: «Одним жидом меньше стало!»… Его свои бойцы застрелили, весь батальон знал и никто не выдал.
****************************************************************
В 1942 году солдата нашего полка наградили медалью «За отвагу». Полк вывели на митинг по поводу его награждения… Награждать начали щедро только с 1944 года. В принципе, никакой справедливости в этом отношении не было никогда. Я видел солдата после шести (!) ранений с одинокой медалью на груди. В штаб приезжаешь — там «иконостасы» на кителях. В штрафную роту я пришел с двумя орденами Красной Звезды, а за последний фронтовой год получил орден Отечественной войны. Хотя в штрафной роте за каждую атаку можно было спокойно по ордену давать. Я за наградами не гонялся и у начальства не выпрашивал. Один раз только, в 1943 году, спросил у комполка, что слышно про орден Красного Знамени, к которому был представлен, а ответа так и не услышал. Потом выяснилось. Был у нас писарь в штабе полка, некто Писаренко (полное соответствие должности и фамилии), так он мой наградной лист уничтожил, фамилия ему моя не понравилась. Потом мне в госпиталь письмо написал. Каялся, извинялся…
***************************************************************
А что дали или что не дали — какая сейчас разница. Евреев в наградах очень часто ограничивали, я знаю много подобных случаев. Документально подтвержденные факты хотите? Сколько угодно. Чего только стоят примеры танкистов Миндлина, Фишельсона, Пергаменщика, пехотного комбата Рапопорта, летчиков Нихомина и Рапопорта, партизана Беренштейна, морского пехотинца Лейбовича, которых по три раза за время войны представляли к званию Героя Советского Союза, но этого звания они так и не получили. В пехоте, в отличие от танковых или артиллерийских частей, антисемитизм был махровым, неприкрытым, и процветал. Не забывайте еще одну немаловажную деталь, я был сын «врага народа». В личном офицерском деле это было указано. Вот, например у Григория Поженяна, дважды представленного к званию Героя и не получившего этого звания, на личном деле было написао красным карандашом: «Мать — еврейка, отец — враг народа». Тогда подобная аннотация звучала совсем не смешно.
***************************************************************
11 мая подо мной убило коня. Пять месяцев пролежал с ногой в госпитале в Братиславе. Оттуда уже меня демобилизовали. Попал во вторую очередь демобилизации по количеству ранений. Вот по дороге домой, пока добирался, тут очень хотел выжить. Потому что у возвращавшихся была инерция убийства — за малейший поступок стреляли друг друга. Большинство ехало с оружием. И у меня за голенищем в разобранном виде был «вальтер». В вагоне ко мне привязался один и здорово меня оскорбил, назвав «жидом». В другой бы момент довел дело до конца, но здесь старался ни с кем не конфликтовать. Попутчики мои, с которыми уже не первый день ехали и которые знали, кто я и что я, вывели его в тамбур и бросили под поезд.
***************************************************************
Отдали приказ заполнить наградные листы на разведчиков, а всю группу захвата представить к орденам Боевого Красного Знамени. Но я этого ордена не получил по следующей причине. Начальником разведки полка, ПНШ-2, был у нас тупой солдафон, очень грубый и неотесанный тип, имевший непомерно высокое звание для своей должности, по званию он был майором. Фамилию его я помню не точно, и чтобы не ошибиться, обойдемся без фамилии. Он как-то пришел к нам в землянку и ни с того ни с сего начал заявлять: «Ненавижу жидов! Они, б…., жидовские морды, все в Ташкенте отсиживаются, а мы тут за них воевать должны!».
Вот такие слова произнес в присутствии подчиненного ему целого взвода разведчиков наш, так сказать, непосредственный начальник, коммунист и кадровый армейский командир со «шпалами» в петлицах, причем, совершенно трезвый. А мои друзья Кутейников и Арбузов, да и остальные, все на меня пристально смотрят — мол, ну что, Зяма, промолчишь, или как?.. Я встал с места и говорю майору: «А чем вам так евреи не нравятся?!», — а он отвечает: «Ненавижу! Жиды воевать не хотят, а Родину за кусок хлеба продадут!». Я спрашиваю: «Товарищ майор, а где вы видели среди евреев предателей? Может, Власов еврей!? Молчите!? Жидов, говорите, ненавидите!? А если я сейчас твою свинную харю хорошенько набью!?». Он за кобуру, а я схватил в руки автомат и продолжаю: «У меня полный диск, а у тебя в «нагане» всего семь патронов. Ну что, посмотрим, кто кого? Смелый? Рискни!… Правильно делаешь, что не дергаешься. Не дай бог тебе, майор, в наступлении впереди меня оказаться! Ты понял!?». Он «пулей» выскочил из нашей землянки и сразу побежал жаловаться в штаб полка, к командиру. Через минут тридцать меня вызвали прямо в блиндаж к командиру полка, и он стал читать мне нотацию, что как я посмел оскорбить честь командира Красной Армии, как я мог угрожать оружием своему командиру, что за такое меня надо отдать под трибунал, расстрелять десять раз подряд прямо на месте, и так далее. И тогда я рассказал комполка всё, как было на самом деле, как на духу. Комполка решил «не выносить сор из избы», я тогда очень легко отделался — отсидел под арестом две недели, а мой наградной лист на орден Боевого Красного Знамени был отозван из штаба армии, и в конечном счете я получил за свою службу в разведке только орден Красной Звезды…
* * *
…Когда Дмитраков сел по приказу комдива заполнять на меня наградной лист на звание Героя, я сразу ему сказал: «Товарищ капитан, зря только время тратите. Еврею это звание, удавятся, но не дадут!». Но Дмитраков был уверен, что мой лист пройдет по всем инстанциям, фамилия у меня нетипичная, в 1943 году в госпитале при выписке мне в красноармейской книжке писарь по ошибке записал русское имя Захар, вместо Залман.
И капитан, по своей наивности, наверное, подумал, что в нашей «интернациональной стране» в штабе не обратят пристального внимания на запись в «пятой графе». Представление на Героя подписал комдив генерал-майор Коберидзе, затем командир нашего стрелкового корпуса генерал Волков, и наградной лист через штаб армии пошел «выше». Меня все заранее поздравляли, а потом вызвали в штаб армии, и командарм Колпакчи вручил мне орден Александра Невского. И хотя я твердо был уверен, что в штабах тыловые канцелярские начальники «застрелятся», но мой наградной лист обязательно «похерят», что еврею Героя в жизни не дадут, будь он хоть «трижды Александром Матросовым», но мне потом было как-то неловко перед товарищами…
Иду после войны по улице в гимнастерке с орденами, прохожу мимо пивной, а мне всякая мразь и пьянь вдогонку орет: «Жид! Где ордена купил?!»…
А я все пять своих боевых орденов своей кровью заработал на передовой…Девятнадцать человек из моей родни погибли на фронте… Каково мне было слышать такое после войны ?..
В конце 1945 года иду по Суражу, а навстречу мне — на костылях безногий инвалид Щербаков, мой сверстник и довоенный товарищ. Ногу ему оторвало в конце 1943 года, где-то под Оршей. Он увидел меня и стал орать: «Жид! Остался живым!?! Я из-за вас, жидов проклятых, ногу потерял! Жиды пархатые, в тылах отсиделись! Я за вас кровь проливал!». Но не буду же я бить инвалида войны, даже если он дурак…
Я ему ответил: «Когда ты, сволочь, в сорок первом году в Трубчевске дезертировал из нашей колонны и под немца сбежал, и когда ты два года полицаям прислуживал, я за тебя, сукин ты сын, воевал! Забыл, сволочь, как на подводе от призыва назад в Сураж смылся! Ногу тебе оторвало?! Жаль, что не голову!.На, скотина, смотри, как я в тылах отсиживася!», шинель распахнул, он мои ордена увидел, заткнулся, молча развернулся и ушел на костылях в сторону.
* * *
…слушок в полку прошел, мол, Шиндера к Герою представили, штабные проболтались. Я думал, что эта полная ерунда. Но вызвали меня в штаб полка. Сидят в комнате начштаба Шутов и замполит полка подполковник Желтов и говорят мне: «Слушай, лейтенант, мы на тебя наградной лист на Героя послали, но в штабе армии, видно, решили, что фамилией ты не подходишь. Резолюция сверху пришла — наградить орденом Красной Звезды». Вручили мне этот орден, вышел я в соседнюю комнату, и тут только до меня дошло, о чем сейчас сказал Желтов, что он имел в виду. Я психанул, швырнул изо всех сил орден на каменный пол, но мне приказали его поднять и сказали, что за такой жест в штрафную попасть — как дважды два. Этот орден я никогда не носил на гимнастерке и еще лет тридцать после войны он валялся в коробочке, а когда его впервые нацепил на пиджак, то люди стали спрашивать: почему у тебя лучи на «звездочке» отбиты?..
* * *
С евреев был всегда двойной спрос. Надоело слушать анекдоты про «жидков, воюющих в Ташкенте», или «про Абрама с кривым ружьём из-за угла». Я нервничал и резко обрывал таких рассказчиков: «Разве не с вами в разведку хожу?! А разве не Вайсеру Героя дали?!». Ребята меня успокаивали: «Да брось ты, Сенька, не принимай близко к сердцу, мы же это просто так, анекдоты травим». Мне в бою, даже в минуты смертельной опасности приходилось рисковать собой, лезть первым в самое пекло, чтобы опровергнуть эту гнусную клевету. Еще я только прибыл в 111-ю ТБр, как мне мой товарищ, сержант-автоматчик Мишка Давидович сказал: «Мы с тобой хоть пять пулеметных амбразур грудью закроем, все равно наговаривать будут, что евреи по тыловым складам и штабам отсиделись». Мой товарищ по разведке сибиряк Тайганов, видя мои переживания, сказал: «Сенька, кто тебя обидит, я выясню и того в первом же бою прикончу!..».
* * *
Я не собираюсь прикидываться ангелочком, как некоторые. Не буду говорить, что происходило в этом «аспекте» в стрелковых полках дивизии, могу рассказать только о своей роте. Немцев мы никогда не жалели, и гражданских в том числе…Творили мы, что хотели, и каяться в этом я не собираюсь. Это была справедливая расплата за их преступления на нашей земле.
До Германии оставалось три километра, и к нам в разведроту приехал командир корпуса. Один из разведчиков его спросил: «А что с немцами делать можно?». Комкор оглянулся по сторонам и сказал: «Да всё что угодно!»… Первые 50 километров мы прошли по немецкой земле, не сталкиваясь с гражданским населением. А потом началось…
Мы озверели от войны, доходило до того, что иногда просто со спокойной душой забрасывали гранатами погреба и подвалы, в которых вместе с солдатами вермахта прятались и гражданские лица. Было в нашей роте такое несколько раз… И цивильных могли под горячую руку пострелять… И я забрасывал гранатами, и убивал тоже…
Но зверьми мы стали на войне только благодаря немцам. Они были «прекрасными учителями», и убивая или насилуя, мы брали пример с них! Немцы ведь нас не только здорово воевать научили… Мы за три с лишним года насмотрелись на их изуверские, бесчеловечные злодейства. Мы напрочь забыли такие фразы, как «рабочий класс Германии» или — «простой немецкий трудовой народ ждет избавления от гитлеризма» … Тем более, у меня, как у еврея, не было к ним ни малейшей капли жалости. Только ненависть и желание убивать всех до последнего….Сказал, как было. Хотите — напечатайте… вам решать…
…В чем я чувствовал всю войну «двойной стандарт» в этом « нацвопросе» — это когда дело доходило до наград. Перед каждым поиском нам обещали ордена за взятого «языка». Иногда эти обещания претворялись в жизнь. И когда разведчикам вручали награды, несколько раз меня «забывали отметить». Вся группа получает ордена, а мне — ничего. Ребята смущаются, им неудобно, а я хожу, улыбаюсь… Хотя я был старшим группы в этом поиске и лично брал «языка», но мне — ничего… После очередного такого «момента» я понял, что «ордена — не для евреев», кто-то из тех, кто наверху, в штабных канцеляриях, решает вопрос о награждениях и утверждает списки, такую фамилию, как Байтман, не в силах вынести своей «штабной душонкой».
Меня несколько раз на фронте товарищи в роте, а также писаря перед выпиской из госпиталей уговаривали: «Слушай, запишись русским, Байковым, например!», а я не захотел. Но сказать, что подобный «зажим евреев в наградах» был характерным для всех без исключения частей нашей армии не могу. У меня был товарищ в Черкассах, Аркадий Винницкий, воевал в диверсантах, так у него, помимо прочих орденов, было два ордена Боевого Красного Знамени — значит, не везде смотрели на национальность, решая, кого награждать, а кого — нет.
* * *
Перед форсированием нам, разведчикам, комдив Мальков лично заявил: «Запомните мои слова. Если захватите и удержите плацдарм — вы все получите звания Героев Советского Союза!». Но я не думаю, что это обещание как-то особо нас воодушевило или повысило и без того наш крепкий боевой настрой. Тем более, мы предвидели, что нам предстоит испытать при захвате плацдарма, и когда ты знаешь, что сегодня тебя, скорее всего, убьют, то тебя никакое звание — «герой посмертно» — не волнует. Немецкий берег был высокий. Мы поплыли на лодках и плотах. На середине реки нас «зацепили» осветительные ракеты и по нам открыли убийственный, жуткий огонь. Били по нам так… , будто по куропаткам на охоте стреляли. Там, наверное, вся вода в реке стала красной от крови. Течением наши лодки сносило к островку, к отмели, на которой находились немцы с двумя пулеметами. Мы кинулись прямо на них. Был какой-то дикий порыв, нечеловеческий — убивать и победить. С отмели, по мосткам рванули на берег и с ходу заняли две траншеи. Стали держаться. Радист вместе с рацией уцелел. Передал на наш берег: «Плацдарм захвачен!». Продублировали ракетами. По рации нам передают: «Держаться до последнего!». А утром нас начали атаковать. Беспрерывно по нам била немецкая артиллерия. Днепр в том месте широкий, к нам никто на подмогу переправиться не смог. А раненых своих девать некуда… До вечера продержались из последних сил, а нам опять по рации открытым текстом: «Стоять до последнего человека! Вы все удостоены звания Героев!». В темноте немцы ворвались с флангоа в траншею, но мы каким-то чудом снова отбились, уже в рукопашной.
А через ночь к нам через реку пришло подкрепление. В живых от разведроты осталасть только треть бойцов. Ходим гордые, ждем из Москвы свои звезды на грудь, некоторые из выживших разведчиков уже домой родителям или невестам написали, что стали Героями Союза. Ждали до середины января 1944 года, до последнего «днепровского указа», и в итоге — никто из разведроты ничего за Днепр не получил — ни звания ГСС, ни простой медали. Причин этому, как мне представляется сейчас , всего только две.
Когда на дивизию выделили по согласованному лимиту «энное» количество звезд и в штабе дивизии начали их распределять между полками и подразделениями, то не нашлось человека среди начальства, который бы «замолвил слово за разведку», хотя все прекрасно знали, что мы были на правом берегу первыми и удержали своей кровью захваченный плацдарм.
Причина вторая — возможно, кандидатуры выживших разведчиков не устраивали командование: кто-то — из бывших зэков, кто-то — бывший штрафник, еще у кого-то фамилия на «ман» или на «штейн» заканчивается, кто-то просто головорез, — одним словом, мы «некошерные товарищи» для того, чтобы стать Героями Советского Союза, гордостью державы. И что там произошло на самом деле — поди теперь разбери! Да и нужно ли это сейчас? Мне это — точно не надо…
* * *
Когда мы с ординарцем добрались до станции Кублич, то нашли там попутную машину до Теплика. Подъехали к местечку, я ничего не узнавал, все изменилось. Возле одного из домов (в котором были собраны вместе все выжившие евреи местечка) стояла женщина, которая, увидев меня в кузове грузовика, сразу узнала во мне сына шорника Кушнира и забежала вовнутрь с криком: «Абраша!Живой!». Мать от волнения потеряла сознание. Я подъехал к месту, где стоял наш дом, а его нет, пусто… Оказывается, наши соседи-украинцы разобрали все до последнего бревнышка и построили себе новый дом. Захожу к ним, а там вся мебель наша и многие вещи… Хозяйка моментально узнала меня и стала орать: «Грабят!». На шум пришел военком, посмотрел, всё понял, и только махнул рукой… И тут мне кто-то говорит: «Твоя мать жива! Она сейчас вон в той хате живет!». И я пошел к ней… Выжившие мне рассказали, как были убиты евреи Теплика… Много страшных вещей мне довелось услышать в тот день. Как детей убивали… Как дочь бургомистра, моя соученица Зина Шкуруп, зная, что на завтрашний день в гетто намечена акция, пришла в гетто и забирала у евреев всё, что можно: «Вам больше не надо!». Как моя девятилетняя двоюродная сестренка спряталась в доме у украинской женщины и как ее выдала бывшая подружка, которая пришла к полицаям и сказала: «А в нашей хате жидовка ховается!». И мою сестренку расстреляли, а эта доносчица до сих пор ходит по украинской земле… И как другие соседи, напоив водой маленькую еврейскую девочку, сбежавшую с места казни во время расстрела, сами за руку отвели ее назад… к полицаям… И как бывшие сельские коммунисты шли к немцам на службу и становились полицаями и палачами…
* * *
Поймите меня правильно, но что можно сказать о таком офицере, как Назаренко, который не гнушался даже «грабить» своих подчиненных в поисках трофеев. Вызывает меня как-то Назаренко к себе: «Шимко, у меня есть сведения, что у тебя трое трофейных часов. Выкладывай их на стол!». «Товарищ капитан, да я их уже танкистам в карты проиграл». «Командиру своему жалко часы подарить, жидовская твоя морда!? Ну, ты, Хаим, гад такой, ты об этом еще пожалеешь! Хер тебе, а не орден за Нарев!»…
* * *
Я до конца войны выдавал себя за русского, и в документах у меня не было записано, что я еврей. Почему я так сделал, спрашиваете? Я насмотрелся в концлагерях, как выдают евреев на растерзание немцам, да наслушался вдоволь антисемитских разговоров.
И в бою могли в спину выстрелить. Всякое случалось…
Атмосфера в роте не была особо антисемитской или черносотенной, но иногда такое услышишь, что хоть стой, хоть падай. Животной ненависти по отношению к евреям не было. Но обязательно находился кто-то, «чересчур озабоченный по нацвопросу», который выражал вслух свои великодержавные взгляды. Только беззлобными «еврейскими» анекдотами тут дело не обходилось.
В штабе бригады служил единственный еврей, офицер по фамилии Гарбер. Собираемся в поиск, и я слышу, как кто-то из разведчиков говорит: «Мы на смерть идем, а Гарбер, падла, хитрый еврей, в штабе прокантуется!».
И то, что в штабе бригады служат еще, допустим, сто русских или украинцев — его не волнует. Меня страшно задевали эти слова, но я молчал…
Когда на командование бригадой пришел полковник Бараш, наша бригада зажила как у Христа за пазухой, и потери стали меньше, поскольку Бараш требовал беречь людей, и кормили от пуза, и наградами стали отмечать по справедливости.
И все равно…Проходит мимо пехота, спрашивают: «Кто у вас командир?». И кто-то отвечает: «Да жидок один». Меня как током ударило от обиды и душевной боли, не выдержал и говорю этому «эксперту по нацвопросу»: «Сука ты, совесть поимей». Еще раз я «сорвался», когда появился в роте новичок и тоже что-то ляпнул «про жидов». Попал к нам в группу. Во втором поиске, на отходе к своим, его ранило в обе ноги, перебило осколками. Мы попали под залп из шестиствольных минометов. Пять километров я тащил его, раненого, через горы на своем горбу. И когда вышли к своим, и я передал его санитарам, то не выдержал и сказал негромко: «Запомни, тебя сегодня еврей спас».
Но я бы не стал утверждать, что от шовинистов на фронте доставалось только евреям. Посмеивались и над узбеками, и над азербайджанцами. Услышать слова «чурка, елдаш, басмач» и так далее — можно было нередко. Что было, то было… Меня тоже это страшно бесило, мне, человеку воспитанному советской властью в духе интернационализма, было тяжело такое слышать…
* * *
Здесь рядом со мной живет бывший сержант — противотанкист, командир орудия Абрам Мордухович. Сюда он приехал с Дальнего Востока, из Биробиджана. Давно его не видел, года два, но он еще жив, хотя тяжело болеет. Среди нашего поколения, здоровых людей уже нет…
Достойно воевал человек. Заслужил на войне четыре ордена, включая два БКЗ, орден Славы 3-й степени, орден ОВ 1-й степени и две медали «За отвагу».
Так вот, была у него одна история. Представили Мордуховича к званию ГСС за 10 подбитых танков, у него даже есть об этом вырезка из фронтовой газеты.
В это время, какой-то майор, из чужой части, находясь на передовой, увидев Мордуховича возле орудия, «слегка прошелся» матом по поводу национальности сержанта, которую сразу определил по лицу артиллериста. Мордухович его избил и в итоге вместо того, чтобы отправиться в Кремль к товарищу Калинину получать Звезду Героя, поехал в штрафную роту «искупать вину кровью перед Родиной». Но в 1945 году Мордухович был послан на Парад Победы от своей дивизии.
* * *
Вернулся в Коростень зимой 1946 года. Почти все мои друзья юности погибли на фронте, да и из родни мало кто выжил. Побыл несколько дней дома, а потом пошел искать работу. Гражданской специальности я не имел, так как сразу попал на войну со школьной скамьи. Снял гимнастерку с наградами, переоделся «по гражданке» и вышел из дома.
Иду по улице и встречаю одного знакомого парня по фамилии Петров, он помнил меня с довоенных времен по спорту. Петров работал в военном отделе горкома. Он слышал от кого-то, что я закончил военно-политическое училище и погиб на фронте в 1942 году. Петров обрадовался, увидев меня живым, и спросил: «Ты куда идешь?». Объяснил, что ищу работу. Петров говорит: «Ты же бывший фронтовик, политрук, пошли в горком партии, там демобилизованным фронтовикам дают направления на работу в народное хозяйство». И привел меня в горком, в кабинет к секретарю по фамилии Таран.
Остались мы с Тараном в кабинете вдвоем. Он только услышал: «Слуцкий Александр Моисеевич», и после «Моисеевича» ему аж дурно стало. Заявляет мне: «Зачем вы сюда приехали? Кто вас сюда, жидов, приглашал?». Я его рукой за горло схватил и отвечаю: «Приехал я к себе домой. А тебя, гниду фашистскую, я сейчас точно на тот свет отправлю. Уж поверь мне, убивать меня хорошо научили! Я таких как ты, не один десяток финкой зарезал». Он потянулся к трубке телефона, а я своей рукой его руку прижал и говорю: «Пикнешь, тварь, — удавлю!». И «товарищ» Таран со страха наложил в штаны — в буквальном смысле. Запашок пошел по кабинету тот еще. Сидит Таран в своем кресле, рожа красная, глаза выпучил, страшно ему стало. Выписал мне по-быстрому этот начальник направление в отдел кадров депо. Вышел я из горкома, оглянулся на его стены, плюнул и сказал: «Да будьте вы все прокляты!».
Иду в депо, а навстречу мне — директор железнодорожной школы Сергей Иванович Иванов, который хорошо меня помнил как спортсмена. Рассказал ему, что сейчас со мной в горкоме произошло. Иванов мне ответил: «Саша, хороших людей на земле все равно больше, чем всякой дряни. Пойдем к нам на работу в школу».
Вот так я и выбрал себе гражданскую профессию.
* * *
Прибежал к старшему брату Гилелю на работу. Пошли с ним на выезд из города. Стали голосовать вместе с толпой таких же бедолаг. Ни одна машина не останавливалась — красноармейцы драпали в тыл без оглядки. Решили запрыгивать в грузовики на ходу. Мимо проносилась колонна грузовиков. Бросились с братом к машинам. Я зацепился за борт грузовика. Красноармейцы сбрасывали меня с машины. Одной рукой вырвал из своего кармана комсомольский билет, протягивал его красноармейцам и кричал: «Комсомол!». Какой-то старшина посмотрел на билет и затащил меня за шиворот в кузов. Оглянулся на следующую за нами машину и не увидел Гилеля. Ему не удалось заскочить в грузовик… Маму, Гилеля и двух младших братьев расстреляли литовские полицаи…
…Когда весной нас меняла на передовой стрелковая бригада, прибывшая из Сибири, мы стали собирать из-под снега тела павших товарищей и рыть братские могилы, каждая на пятьсот человек. Многие из нас не брились по несколько недель, а религиозным евреям вообще разрешалось носить бороды, и как-то так получилось, что очень многие убитые были с лицами, заросшими черными бородами. Сибиряки, увидев горы трупов, приготовленных к захоронению, спрашивали у нас: «Откуда у вас столько бородатых грузин?». Мы отвечали им: «Это не грузины, это евреи. Запомните это!»…
…Вопрос непростой, и увольте меня сейчас начинать обсуждение наградной темы, а то я, неровен час, скажу кое-что лишнее. В 1943 году я был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», в 1944 году получил орден Отечественной войны. Имею еще польский орден «Крест Грюнвальда». Ладно, скажу вам еще одну вещь. Дивизия наша была «местечковой», но… Невзирая на атмосферу интернационализма в дивизии, евреи все равно считались национальными кадрами «второго сорта», и каждый наградной лист на еврея рассматривали через лупу, и евреям ордена за подвиги давали скупо и со скрипом… Евреев награждали, только когда уже начальству деваться было некуда, слишком очевидна и весома была боевая заслуга. И то после третьего наградного листа… У нас в роте даже частушка-прибаутка была. Служат рядом еврей Скопас и литовец Скобас. Вот и шутили: «Представляли Скопаса, а наградили Скобаса»… Так было…
Когда после войны началась разнузданная антисемитская истерия по всей стране: изгнание евреев с работы, чистка армии и советских органов от обладателей «пятой инвалидной графы», «борьба с космополитами», «дело врачей», разгром ЕАК и так далее, я все равно продолжал слепо верить партии и ее руководителям. Когда скончался Сталин, я рыдал и не было предела моей скорби… Но когда в начале 1953 года мой товарищ Окользин, бывший подполковник, после войны работавший в руководстве ж/д, привел меня на станцию и показал сотни пустых вагонов-теплушек, стоявших на запасных путях и в вагонном депо, предназначенных для депортации евреев в Сибирь, то у меня внутри, в душе, за какое-то мгновение будто всё выгорело… И при этом Окользин сказал, что на днях ожидается директива из Москвы об окончательном решении вопроса с «космополитами». И я сказал себе: «За эту страну я воевал, резал врагов и проливал кровь, свою и чужую. И если эта страна так поступает с моим народом, то в ней я жить не желаю!». И дал в ту минуту себе слово, что буду жить только на своей земле. А слово я всегда сдерживал. Первым порывом было просто пройти через три границы. Я был уверен, что, с моим навыком разведчика пройду советско-польскую и польско-германскую границы, а там до Запада, как говорится, рукой подать. Но я осознавал, что мои товарищи пострадают и будут подвергнуты репрессиям, если власти каким-то образом узнают, что я подался на Запад или если меня схватят на границе. Я не хотел подставлять друзей. Уехал легально, через Польшу, с волной «польской репатриации из СССР». В 1959 году сошел в Хайфе с трапа парохода и так началась моя жизнь в Израиле.
* * *
На этом прерву цитирование евреев-фронтовиков и попробую разобраться, чем же занимались евреи в тылу? Сталинисты, например, утверждают, что евреи разрушали СССР. Типа подтачивали, как бобры. Я решил выяснить и этот вопрос. Точно! Так оно и было. Антисемиты и тут оказались правы. Подтачивали! Да ещё как! Опять же — судите сами.
В первые месяцы войны немцы оккупировали многие наши промышленные районы с военными заводами и стратегическими запасами. Нужно было спасать оставшееся, вывозить на Восток оборудование, специалистов, архивы и там заново создавать военную промышленность. Ведь воевать было нечем.
Кому поручить, кто в состоянии организовать в условиях хаоса отступления такое гигантское дело? Одного такого человека Сталин знал, но этого человека, бывшего наркома вооружений Ванникова по его же, Сталина, указанию вот уже месяц в подвалах Лубянки пытками заставляли признаться в том, что он немецкий шпион. 20-го июля 1941 года этого измученного заключенного прямо из тюрьмы привезли в кремлевский кабинет вождя.
После короткого разговора создание на востоке страны в кратчайшие сроки обновленной военной промышленности Сталин возложил на еврея Бориса Львовича Ванникова.
Прежде всего, надо было найти те кадры, которые «решают все». А их, талантливых руководителей и специалистов, осталось совсем немного после непрерывных репрессий 30-х годов.
Профессор И.Коган в журнале «Алеф» писал: «То, что сделала небольшая группа евреев в суровую зиму 1941-1942 годов на Урале, в Сибири и на Волге, было чудом, которое спасло Советский Союз от гибели». Этих людей разыскал и объединил Б.Л.Ванников.
Проектирование и возведение зданий цехов колоссального военно-промышленного комплекса в течение 6-8 месяцев сумели организовать вместе с наркомом строительства Семеном Захаровичем Гинзбургом его помощники Вениамин Дымшиц и Абрам Завенягин.
Замнаркома танковой промышленности Исаак Моисеевич Зальцман в Челябинском «танкограде», а затем на заводах Нижнего Тагила и «Уралмаша» организовал производство тяжелых и средних танков, лучших тогда в мире, и к концу 1942 года довел их выпуск до 100 машин в сутки. В ходе войны его заводы построили больше танков, чем вся Германия вместе с ее союзниками. Зальцман как-то сказал Молотову: «Мы дадим танки, только вы не вмешивайтесь!».
Профессор Коган пишет: «Эту фразу ему, конечно, после войны припомнили, но до этого Зальцман делал то, что хотел, и то, что было нужно. Если бы он и другие ждали указаний из Центра, война была бы проиграна».
Генерал-майор Хаим Рубинчик, став директором судостроительного завода «Красное Сормово» на Волге, сумел превратить его в танковый и до конца войны выпустить 10 000 танков Т-34. Немецкий генерал-лейтенант Шнейдер писал: «… танк Т-34 показал нашим привыкшим к победам танкистам свое превосходство в вооружении, броне и маневренности».
Для организации массового производства самолетов много сделали зам. наркома авиационной промышленности Соломон Сандлер и директора заводов Александр Белянский (завод №19, изготавливавший штурмовик ИЛ-2), Матвей Шенкман (завод №16, делавший истребители Ла-5 и Ла-7), Израиль Левин (авиазавод в Саратове) и др.
Вообще список евреев-директоров, возглавлявших в годы войны оборонные заводы, огромен. Так, артиллерийскими заводами руководили: Лев Гонор (завод «Баррикада»), Борис Фраткин (завод им. Калинина), Яков Шифрин (завод им. Ворошилова), Абрам Быховский (завод в Мотовилихе) и др.
В 1942 году нарком боеприпасов Борис Львович Ванников стал Героем социалистического труда. В список награжденных под номером 27 его вписал сам Сталин.
О вкладе евреев-конструкторов в создание новых видов оружия писалось не очень много. В 30-х годах была репрессирована группа Лангемака, работавшая над созданием ракетного оружия. Их идеи развили и воплотили в реальные «Катюши» сотрудники ЦАГИ Шварц, Гвай, Гонтмахер, Левин и Шор. Все они получили Сталинские премии в 1941 и 1943 годах.
Дважды Герой соцтруда, пятикратный лауреат Сталинской премии конструктор Нудельман — создатель знаменитой авиационной пушки Н-37. Ею вооружались самолеты Лавочкина и Яковлева, по две Н-37 устанавливались и на штурмовике ИЛ-2. Самолеты, вооруженные этой пушкой, немецкие летчики называли «летающими Фердинандами» и избегали встреч с ними в воздухе.
Вот выдержка из письма командира 133-го авиаполка: «… тов. Нудельман, личный состав нашей части благодарит вас. За полтора месяца наши летчики сбили 70 немецких самолетов. В этом большая заслуга ваших пушек, которые рвут на части фашистские самолеты».
Знаменитое оружие Победы, определившее исход многих сражений, — самоходная артиллерийская установка СУ-122 — была сконструирована под руководством Льва Израилевича Горлицкого. Его самоходки (на базе танка Т-34) участвовали в прорыве блокады Ленинграда, дошли до Берлина. За СУ-122 последовал выпуск более мощной СУ-152. Лев Израилевич был дважды удостоен Сталинской премии. (В настоящее время 94-летний Горлицкий — член нашей ветеранской организации на Гатчинской, 22).
Немалую помощь пехоте оказывал и 160 мм миномет, сконструированный Исааком Теверовским. Среди создателей лучших танков Второй мировой войны имя главного конструктора челябинского «танкограда» Жозефа Яковлевича Котина — зам. наркома обороны, генерал-полковника. В ходе войны под его руководством были разработаны все модификации тяжелых танков ИС и КВ.