Десантники. Водянский Григорий Давидович
Водянский Григорий Давидович
Г.В. - Родился 11/7/1924 года в селе Петроостров Кировоградской области в семье потомственного кузнеца, уроженца городка Шпола.
В 1933 году, спасаясь от голода, наша семья переехала в Херсон, где отец устроился на работу кузнецом на завод имени Петровского. Я со старшим братом Меером (Михаилом), он с 1922 г.р., пошел учиться в украинскую среднюю школу №3, в которой потом учились и мои младшие братья Соломон, 1925 г.р., и Миша, 1928 г.р.
В июне сорок первого я перешел в 10-й класс, и с началом войны всех школьников старших классов отправили на помощь в уборке урожая зерновых культур в один из колхозов Снигиревского района Николаевской области. К слову сказать, урожай пшеницы в том году выдался очень хорошим, и, к сожалению, почти весь собранный хлеб попал в руки к немцам. Мы работали в поле и плохо представляли, что происходит на фронте, и когда руководство колхоза распорядилось, чтобы мы в срочном порядке возвращались по домам, то это уже было сделать не так просто, так как узловая станция Снигиревка была полностью разрушена немецкой авиацией. Нам пришлось добираться до Херсона пешком и на попутных машинах. Домой я пришел утром 11-го августа, но на дверях нашей полуподвальной квартиры висел замок. Я растерялся, но тут мимо проходит наш сосед и говорит: "Гриша, беги на завод Петровского, может еще застанешь там своих". Я побежал на завод и увидел отца, который вместе с другими рабочими обшивал фанерными листами железнодорожные платформы. Там же находилась моя мама с младшими братьями, ее родители, и младшая сестра матери с двумя маленькими детьми. А мой старший брат Меер был призван в Красную Армию еще в июне, воевал в пехоте лейтенантом, был тяжело ранен в 1943 году на "Малой земле" под Новороссийском, и возвратился с войны инвалидом...
Наш поезд с оборудованием и эвакуированными отправился около полуночи в сторону Запорожья. Весь путь мы проделали под частыми бомбежками, погибали люди. Несколько раз состав останавливался для заправки паровоза водой и углем. В Запорожье мы прибыли только на пятые сутки, к тому времени немцы уже заняли Херсон. Наши платформы присоединили к другому составу и только через три месяца, после долгих мытарств, стояния в станционных тупиках, голода и холода, наш эшелон в ноябре 1941 года прибыл в Челябинск. Начали размещать эвакуированных и нашу семью поселили в бараке дома №2. Через несколько дней отец, я и младший брат поступили на работу на ордена Ленина завод имени Калющенко. Я был направлен во 2-й цех, учеником токаря, и после двух месяцев обучения стал самостоятельно работать на токарном станке ДИП-300. Завод изготавливал снаряды для реактивных установок "Катюша", все детали к снарядам делали пооперационно в различных цехах , откуда они поступали в сборочный цех. Дисциплина на заводе была строжайшей, мы, все три человека из нашей семьи, находились на казарменном положении, питаясь в заводской столовой по талонам .
На заводе действовали "законы военного времени".
Отцу уже тогда исполнилось 50 лет и в армию его не взяли.
27/12/1942 я был уволен с завода в связи с призывом в Красную Армию, рабочие нашего цеха "брони от фронта" не имели. Кировский райвоенкомат города Челябинска проводилв те дни "Сталинский призыв", набирали в армию в основном рабочую заводскую молодежь. Но призвали меня только в первых числах февраля и после прохождения медицинской и мандатной комиссий, я попал в команду новобранцев, направленных в поселок Фрязино Московской области, где формировалась 3-я гвардейская воздушно-десантная бригада. Сначала нас отправили в Казань, а уже оттуда - в Подмосковье.
Г.К. - С чего началась подготовка десантников?
Г.В. - До середины марта подготовки не было, ждали, когда прибудет весь личный состав. Многие десантники на формировку прибыли из Сибири. Меня зачислили в отдельный саперный взвод батальона, но первым делом мы изучали укладку парашюта. Нам придали на помощь инструкторов-профессионалов, опытных парашютистов, каждый парашют укладывали по два бойца, а позже, когда приобрели необходимый навык, один укладывал парашют другого. Учили как управлять стропами, как правильно приземляться.
Одним словом, обычная первоначальная десантная подготовка .
Параллельно проводились занятия по рукопашному бою, стрелковой подготовке и минному делу. К нам все время приходили политработники и, помимо политинформаций, вдалбливали в наши головы лозунг "Десантники в плен не сдаются!".
Дисциплина в бригаде была железной. Все учения были проведены в обстановке максимально приближенной к боевой, и часто в присутствии командира бригады.
Нам заранее указывался район и место учебной высадки, план боевых действий.
Общебригадных учений я не припомню, но дважды нас высаживали с воздуха всем батальоном, прыгали одномоментно свыше 500 человек, мы сразу собирались по подразделениям и выполняли поставленную учебную задачу.
Г.К. - Сколько прыжков Вы успели совершить за время формировки и подготовки бригады к боевым действиям?
Г.В. - Одиннадцать учебных прыжков с парашютом ПД-41. Среди них были прыжки с приземлением на лес и одно десантирование - на воду, мы прыгали в районе Медьвежьих озер. Прыгали всегда с полным боевым снаряжением, кроме первого прыжка .
В основном, все прыжки производились с самолетов ЛИ-2, но был прыжок и с самолета ТБ-3, когда пришлось выбрасываться в "сидячем виде" из бомболюка. Отказчиков у нас во взводе не было, прыгали все, но был как-то один случай, что боец заартачился, испугался прыгать, так как у нас в тот день в батальоне двое разбились, парашюты у них не раскрылись и они "свечой" ушли к земле. Но "отказчика" наши инструктора с ТБ-3 сами выкинули.
Г.К. - Свой первый прыжок помните?
Г.В. - Первый учебный прыжок мы сделали без оружия, прыгая с аэростата. На вечернем построении объявили, что завтра прыгаем. Наши парашюты складировались в монастыре, на каждом была привешена бирка с фамилией десантника и датой укладки. Утром мы получили парашюты со склада, ПД-41 весил килограммов двадцать. Проделали марш 15 километров, до места прыжка . В аэростат запускали по четыре десантника, плюс инструктор в корзине - "люльке". В летающий аппарат положено заходить по ранжиру, и я оказался пятым, последним, сесть негде, стою прямо у дверки, страшно прыгать первым, но надо, в десанте любой приказ выполняется безоговорочно. Аэростат начал подниматься, и когда прошли отметку 400 метров, мне инструктор сказал: "Приготовиться!" - "Есть!" - "Пошел!" - "Есть!", и я шагнул в пустоту. Приземлился, но из-за сильного ветра меня понесло, я стал "пахать землю", не мог погасить купол. Сержант помог. После первого прыжка, каждый из нас должен был уже с собранным парашютом подойти к командиру бригады и доложить о выполнении прыжка.
Я подошел к месту, где стоял комбриг: "Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику?". Комбриг Гончаров улыбнулся, похлопал меня по плечу: "Следующий прыжок будет вообще нормальным!"...
Г.К. - А какой была саперная подготовка отдельного взвода?
Г.В. - Нас обучили минированию и разминированию, работе с взрывчатыми веществами, изготовлению плотов, мы тренировались подрывать мосты, железнодорожное полотно и различные объекты. Мы умели делать все тоже самое, что и обычные армейские саперы.
Г.К. - На сайте есть интервью с десантником из 3-й ВДБр М.Ц. Лихтерманом, и в нем затронуты общие вопросы по "Днепровскому десанту", участником которого Вы являетесь, а также приведены данные потерь воздушного десанта .
Так что, давайте сразу перейдем к сентябрьской выброске 3-й ВДБр в тыл врага за Днепр.
Г.В. - В сентябре 1943 года из Щелково нас перебросили на Украину, в Лебедин Сумской области, где мы расположились в районе полевого аэродрома и получили дополнительное снаряжение и вооружение . Каждый десантник из саперного взвода получил карабин с большим запасом патронов, по две гранаты, одну противотанковую мину.
У каждого финский нож, саперная лопатка, сухой паек из расчета на трое суток.
Выдали и карманные фонарики для "беззвучного сбора". Двое суток мы ждали приказа на выброску. Задачу нам поставили прямо перед вылетом. Обявили, что мы высаживаемся в Каневском районе Черкасской области, в лесополосе под кодовым названием "Урочище Цапли" и наша боевая задача - захват плацдарма в тылу противника на правом берегу Днепра. Саперный взвод должен был высаживаться первым, по отделению (9 человек) на каждый ЛИ-2. Мое отделение попало в первый ЛИ-2 ("Дуглас"), и кроме нас , в самолет загрузили грузовые мешки с боеприпасами и ружьями ПТР. В темноте мы загрузились в самолет и ждали взлета. Только где-то в 2 часа ночи, наш ЛИ-2 оторвался от земли взмыл в ночное небо. Летели часа полтора. Страха перед выброской не было, но когда уже в самолет сел, то появились какие-то "нехорошие мысли", я думал - только бы в воздухе не сбили и в воду бы не упасть... Высадились где-то в 4 часа утра, кучно, еще во мгле все отделение при помощи сигналов из фонариков быстро собралось вместе, и сразу за нами с двух "дугласов" были сброшены другие бойцы взвода. Но никакой лесополосы поблизости не было, мы находились на открытом свекольном поле, и где-то вдали на рассвете мы увидели деревню. С нами находился замполит, капитан Топанов, он приказал немедленно окопаться и занять круговую оборону. Мы стали ждать, когда в небе появятся самолеты с десантом. Уже светало, как мы заметили вдали двух верховых, которые вскоре скрылись в обратном направлении. Стало ясно, что мы обнаружены.
Все приготовились к бою, сразу организовали два расчета ПТР. Спустя полчаса появились несколько легких танкеток и бронетранспортеры, и завязался бой.
Наш первый бой, ставший для всего взвода последним...
Первым из нашего отделения погиб мой друг Архипенко. Мы уничтожили три танкетки, я был контужен и ранен в левую руку, пуля переломала кости в запястье. Потом рядом раздался взрыв, что-то ударило меня в голову, и я потерял сознание. Очнулся уже в плену. Рядом со мной были мои друзья Чернов и Вадим Зеркин. Они сказали, что бой шел двое суток, и что погибли все ребята, кроме шестерых человек из взвода, взятых в плен, а замполит получил смертельное ранение. Когда закончились патроны и гранаты, и немцы спокойно взяли троих невредимых и троих раненых десантников в плен, то Чернов и Зеркин подняли меня с земли и понесли на себе, но я не приходил в сознание, осколок попал мне в голову, а немцы почему-то не стали меня добивать и позволили моим товарищам нести меня, тяжелораненого и беспамятного. Оказалось, что мы находимся в Смеле, в пересыльном лагере для военнопленных. Я обнаружил у себя в кармане свой комсомольский билет и немедленно закопал его в земле. Позже к нашей группе присоединили еще 11 попавших в плен десантников из разных частей нашей бригады. Держали нас отдельно от всех, но в Смеле никаких проверок или допросов не устраивали. Никто поначалу не спрашивал наши звания и фамилии, но я уже приготовил для себя вымышленное имя и биографию, на регистрации перед отправкой из этого пересыльного лагеря решил назваться Гуриным Григорием Данииловичем (так звали моего товарища по заводу в Челябинске), все-таки надеялся, что еврея во мне немцы не распознают, а свои не выдадут. Лагерь охраняли "власовцы" и предатели из нацменов. Только один раз всех десантников построили полицаи-предатели и приказали: "Жиды и коммунисты! Выходи!", но никто в строю не шелохнулся...
Так начались для меня 19 месяцев страха и страданий в немецкой неволе...
В конце октября нас, в числе других пленных, погрузили в закрытые товарные вагоны и увезли в Германию, в крупный концентрационный лагерь в Штутгарте, считавшийся также фильтрационным.
Г.К. - Каким был лагерный режим в Штутгарте?
Г.В. - Военнопленных, под усиленной охраной надзирателей с собаками, ежедневно выводили на работу за пределы концлагеря, где рабочие команды находились на военных или промышленных объектах, а часть пленных использовалась в качестве сельскохозяйственных рабочих. Труд был каторжным, рабочий день длился по 12-14 часов. Кормили одной баландой из брюквы и гнилого картофеля, и смертность от голода и непосильного труда среди нас была очень высокой. В лагере находился за двойным рядом колючей проволоки, по которой был пущен ток, как бы "малый лагерь" - отдельные штрафные бараки, куда сгоняли польских евреев и наших пленных, не прошедших фильтрацию, заподозренных в том, что они евреи. Сюда также попадали политработники и военнопленные, пойманные при побеге или зачисленные немцами в категорию "особо провинившихся". Фактически, это были бараки для смертников, и когда наша команда оставалась для работы внутри лагеря, то мы видели, как в снег и в дождь, несчастных выгоняют из бараков во двор и надзиратели издеваются над ними, командуют: "Лечь! Встать! Лечь! Встать!", пока люди не теряли сознание, а то и умирали.
Среди надзирателей был один сущий зверюга, мы этого изверга прозвали "Карнаухий", ему одно ухо оторвало на Восточном Фронте. Я все время находился в диком напряжении, а вдруг кто-то догадается и донесет, что я еврей. Или такая страшная вещь как лагерная баня, я ведь обрезанный, увидят и все... И ведь попался я на очередной "фильтрации". В апреле 1944 года лагерное начальство внезапно приказало построить нас в шеренги возле бараков, и мимо каждого ряда проходили пять человек в офицерской форме вермахта, старший из них был в полковничьем звании. Рядом семенил поляк-переводчик. Они всматривались в лица военнопленных, и подозрительных заставляли говорить слова с буквой "р", проверяли, кто картавит, затем приказывали выйти из шеренги и строиться в отдельную колонну, которую немцы направляли в малый лагерь для прохождения телесного досмотра. Во время этой "фильтрации" возле меня остановился поляк-переводчик, внимательно вгляделся в мое лицо и спросил: "Ты жидовский?". Слегка улыбнувшись, я ответил: "Нет, я русский". Поляк тут же обернулся к полковнику, показывая на меня рукой: "Этот похож на еврея!". Полковник , мельком обратив на меня свой взгляд, только выругался: "Руссише швайн!", махнул рукой и пошел дальше вдоль ряда военнопленных. На мгновение я вздрогнул, но оказалось напрасно, мне все же велели выйти из строя и встать в группу подозреваемых. Меня, вместе с другими, под конвоем привели к немцу, "расовому специалисту", но я уже знал куда меня ведут, был готов к подобного обороту, и борясь за жизнь, приготовился к худшему, отдав себя на волю судьбы. Товарищи достали мне маленькую картонку немецкого искуственного эрзац-меда, по цвету похожий на телесный. Я просто положил слой этого эрзаца прямо туда, стараясь так скрыть отсутствие крайней плоти. Подслеповатый очкастый немец приказал мне приспустить шаровары, бросил быстрый взгляд на низ живота, и заключил, что я не "юде". Меня отвели обратно в свой барак, и мои товарищи по взводу, увидев меня живым, как-то растерялись, лишь шепотом произнесли: "Не может быть", потом сказали, что думали, что я уже на том свете.
Да я и сам не мог поверить в свою удачу, неужели на этот раз пронесло!?
В бараке пошли слухи, что из нашего лагеря на днях будет отправлен "транспорт" с военнопленными в Норвегию, и, действительно, я с Черновым и Зеркиным оказались в этом транспорте. И кстати, в Норвегии, в лагере, немцы уже не охотились за "юде и комиссарами", там вообще не было никаких проверок, фамилий у нас уже не было, только порядковые номера на бирках, висящих на шее...
Г.К. - Что пришлось испытать нашим военнопленным в Норвегии?
Г.В. - 24/4/1944 нас погрузили в трюм грузового корабля в Штейнице, а выгрузили живых только в норвежском порту Лиллехаммере, где всех прибывших загнали в местный концлагерь. Сразу началась эпидемия дизентерии, и меня эта болезнь тоже не миновала, я оказался в лазарете. Многие больные дизентерией военнопленные не выжили, а тех, кто стал отходить от болезни, немцы отправили обратно в бараки. Пока мы лежали в лазарете, всех других пленных уже разбили по бригадам для работы на различных объектах за пределами лагеря, и из нас, вернувшихся из лазарета, создали бригаду из 12 человек, посадили на грузовик и повезли в лес, на рабочий объект. Им оказался склад- овощехранилище. Наша бригада работала в качестве грузчиков на этом складе и , несмотря на то, что за нами постоянно пристально наблюдала охрана, иногда нам удавалось спрятать и пронести через проходную лагеря по 2-3 картофелины для товарищей, но если немцы при обыске бригады находили у кого-нибудь картофель, то пойманного переводили на другой объект. Мы продолжали голодать, но особых зверств здесь уже не было, лагерный режим в Норвегии был мягче, чем в Штутгарте.
Вот небольшой пример... Недалеко от складов находились уборные - будки из досок.
Если кому-то из пленных необходимо было справить нужду, то, как правило, конвой сопровождал всю бригаду. Вблизи от уборных располагались во множестве деревянные клетки, в которых немцы разводили кроликов. В клетках оставались кусочки хлеба и овощей, не съеденные кролями, и нам часто удавалось, незаметно для конвоя, стащить из клетки кусочек хлеба. Однажды, в мае, когда бригаду привели в уборную, я тоже решил, тайком от охраны, стащить хлеб из клетки крольчатника. Но не тут то было! Я открыл задвижку клетки, вытащих два кусочка хлеба, но не успел их спрятать, как передо мной из высокой травы появился высокий, здоровый немец в одних шортах, видно загорал на солнце, и заорал на меня: "Руссише швайн!!!", и приказал показать лагерный личный номер. И тут он увидел в моей руке два маленьких кусочка хлеба (а немец видно подумал, что я намеревался украсть кроля). Немец выругал наших конвоиров и приказал отвести всю нашу бригаду на собачью кухню и дать всем по пачке сухих галет... А в Штутгарте за попытку чего-то украсть, охрана могла бы убить пленного на месте. В конце лета нас перебросили в лагерь Берген, где у самого побережья Норвежского моря немцы возводили крупный объект - железобетонное здание в три этажа, потолки и стены которого были три метра в толщину. На этом объекте также работали норвежцы.
Мне, как и другим, пришлось работать на разных участках этого строительства: вязать арматуру, таскать на носилках мешки с цементом к бетономешалкам. Потом норвежцы нам сказали, что этот объект предназначается для захода немецких подоводных лодок на ремонт и в начале 1945 года мы сами увидели, как на недостроенный объект зашла первая субмарина. Этот объект подвергался бомбардировкам авиации союзников.
Однажды, в январе 1945 года , когда наша бригада работала на крыше "верхнего потолка", над портом появились англо-американские бомбардировщики. Мы их не видели, так как работали в закрытом отсеке. Внезапно появился немецкий офицер и криками, приказал нам быстро спуститься на второй этаж. Тем самым он спас нам жизнь. Буквально через минуту началась сильнейшая бомбежка объекта, были многочисленные жертвы среди военнопленных и норвежцев, особенно возле бетономешалок, куда случились прямые попадания бомб...
Г.К. - У наших военнопленных была какая-то связь с местным населением или с "Норвежским Сопротивлением"?
Г.В. - Норвежцы относились к военнопленным очень хорошо, при возможности помогали, чем могли. Бывало нас гонят на работу, а вдоль дороги лежат кусочки хлеба и мяса - так норвежцы поддерживали нас. Про подполье в нашем лагере военнопленных я не слышал, но в факте существования норвежских партизан, групп Сопротивления, нам довелось убедиться. В одну из ночей они подорвали морской транспорт, стоящий в Бергене, и, видимо, этот транспорт перевозил продовольствие, поскольку утром, в окрестностях, кругом были разбросаны консервные банки со взворванного транспорта.
Норвежцы передавали военнопленным информацию о положении на фронтах, кто-то из них принимал английское радио. И, скорее всего, немцы об этом знали, поскольку на следующий день после покушения на Гитлера, весь наш лагерь был выстроен на плацу, и через громкоговорители была транслирована передача берлинского радио, чтобы мы, пленные, убедились, что Гитлер жив и война не окончена...
Г.К. - Когда выжившие узники концлагеря обрели свободу?
Г.В. - Седьмого мая 1945 года в лагерь вошли американцы. Мы сразу бросились вылавливать охранников, их убивали на месте, но часть немецкой охраны спасли сами американцы, они заперли их в одном из бывших наших бараков и не дали пленным добить всех немцев-надзирателей... Мы оказались на свободе, и не было в округе такой семьи, которая не пригласила бы бывшего пленного к себе домой. Я с тремя товарищами был приглашен в семью Эльзы Эрижен, где нас тепло приняли, накормили, одели, обули, и дали с собой еще много подарков. Но все эти подарки у нас отобрали чекисты в ленинградском порту, в день, когда бывшие пленные на корабле вернулись на Родину.
Г.К. - Были бывшие пленные, которые решили не возвращаться домой?
Г.В. - Да. Таких было не так уж и мало. Норвежцы предлагали нам остаться у них, потом нас агитировали американцы - не возвращаться в Россию, обещали отправить каждого "невозвращенца", куда он захочет, в Америку или в Западную Европу. Нам американцы сразу объяснили, что за плен пощады не будет, и если не расстреляют, то сибирских лагерей нам не избежать, мы по-прежнему "изменники Родины, нарушившие воинскую присягу". Среди заключенных бергенского лагеря не было предателей, у нас даже не было лагерной полиции составленной из бывших пленных. И когда в лагерь приезжали представители "власовцев", записывать добровольцев в РОА, то к ним никто из наших не пошел! Но, никто из нас не думал, что на Родине нас просто отпустят по домам, ведь, как Сталин относится к попавшим в плен, и что считает их всех поголовно предателями, мы уже знали. Некоторые серьезно задумались над предложением американцев, и в итоге согласились. Но для меня лично Родина была превыше всего. В начале июня в город Берген прибыли советские офицеры, называвшие себя представителями Советской Миссии в Норвегии. Они приступили к составлению списков бывших военнопленных для депортации их на Родину. Я записался под фамилией Гурин. Вскоре, большую группу бывших пленных направили в Осло, там уже ожидали отправки в Союз несколько тысяч человек. Было немало таких, которые были уверены, что по прибытии на Родину, нас или расстреляют "за плен" или дадут лагерный срок лет так на пятнадцать, и я сам вскоре так начал думать, но обратной дороги для себя не видел... С корабля нас в порту Ленинграда выводили на берег группами по сто человек, выстраивали за портовыми строениями, вдали от чужих глаз, забирали у нас все вещи и подарки, пленных переодели в старое солдатское обмундирование б/у, переобули в ботинки, и под конвоем вели на вокзал, где "товарняками" нас отправили в Муром Владимирской области, в проверочный лагерь.
С первых же минут на родной земле отношение к нам было как к предателям.
Г.К. - Как проходила государственная проверка в Муроме?
Г.В. - Разместили бывших военнопленных в бараках, на голых деревянных нарах .
Бить никого не били, но все время в наш адрес раздавались угрозы со стороны охраны и следователей. Уже в первые дни проверки из бараков изъяли всех "подозрительных", отделили от рядовых бывший комсостав. Смершевцы вызывали к себе по одному и тщательно допрашивали, и где-то через неделю в следственный отдел лагеря вызвали и меня. Первое, что я услышал от следователя, было следующим: "Ты Гурин Григорий Данилович?! Садись, предатель Родины! Давай, рассказывай, где, когда и при каких обстоятельствах сдался в плен?!". Я сказал ему: "Для начала я постою. А зовут меня меня не Гурин, а Григорий Давидович Водянский". На мой ответ последовала мгновенная реакция, резко поднявшись со стула, следователь в упор произнес: "Так ты хочешь сказать, что ты еврей?! Тогда почему, ты, еврей, находясь в немецком концлагере, остался в живых?!". Тогда я подробно рассказал следователю, в каких частях служил, какую задачу выполняла наша ВДБр и при каких обстоятельствах, будучи раненым, без сознания, я был взят в плен, и что два живых свидетеля могут все это подтвердить. Когда я закончил говорить, то следователь, выдержав долгую паузу, произнес: "Ну что же, пока ты свободен... Пока... Жди следующего вызова на допрос"... Спустя две с лишним недели, охрана меня снова вызвала к тому же следователю, и в отличие от первого допроса, он вел себя по-другому. Сначала дружелюбно предложил сесть, однако сразу сурово произнес: "Ты почему родителям не сообщил о том, что жив и здоров?". Я ответил, что не знаю, где они сейчас находятся, в эвакуации были в Челябинске, но уже два года прошло. Следователь сказал: "Мы навели справки и установили, что твои родители живут сейчас на Украине, в городе Херсон" Он сообщил мне адрес и велел немедленно связаться с ними. Закончилась эта моя встреча со следователем на том, что он сказал: "Жди, тебя снова вызовут, но уже в другой отдел". И действительно, следующий вызов был в отдел, занимавшийся дальнейшим направлением бывших пленных на работу в народном хозяйстве. Мне вручили временное удостоверение личности, в котором было сказано, что я прошел государственную проверку, ни в чем не обвиняюсь и преступлений перед Советской Родиной не совершал. Являюсь гражданином СССР и имею право участвовать в выборах во все органы власти страны. Направили меня на работу в город Ростов Ярославской области, на лесосплав. 10 -го июня 1946 года я получил полный расчет в организации, занимавшейся лесосплавом, и поехал домой в Херсон свободным человеком. Но в Херсоне, как только я встал на учет, меня снова стали тягать на проверку уже в городское управление МГБ, которая продолжалась долгие месяцы. Гражданский паспорт мне выдали только через полгода.
Г.К. - А после 1953 года, за "пребывание в плену" были какие-то ограничения?
Г.В. - Нет, после сороковых годов меня никто пленом уже не попрекал. В 1946 году я начал трудиться простым рабочим в Цурюпинском винзаводуправлении, позже стал бригадиром, а после получения образования работал на херсонском совхозе-заводе "Янтарный" главным виноделом, и даже был исполняющим обязанности директора совхоза-завода, был заведующим лабораторией технической и технологической оценки по испытанию винодельческих машин, а эта лаборатория считалась союзного значения. Меня наградили орденами Знак Почета и Трудового Красного Знамени, в 1967 году я получил авторскую премию Совмина СССР, избирался депутатом Херсонского горсовета, и так далее. Везде в анкетах честно писал , что был в плену, но , как сами видете, мне никто за это "палки в колеса не вставлял", после последней проверки в 1947 году претензий ко мне со стороны властей уже не было. Но, я думаю, что этот мой частный случай - просто редкое везение. Многим другим плен просто сломал дальнейшую жизнь и примеров тому я знаю множество. Ведь в конце сороковых годов я даже боялся начать поиски своих двух товарищей по саперному взводу, спасших меня и поддерживавших все время в немецкой неволе, я думал, что если напишу им, то "подставлю", такая переписка сразу вызовет излишнее внимание к бывшим пленным со стороны органов ГБ...
Г.К. - Здесь, уже когда переехали на ПМЖ, кого из участников "Днепровского десанта" довелось встретить?
Г.В. - Телефон бывшего десантника Матвея Лихтермана вы мне дали, я ему вчера позвонил, говорили долго, вспоминали своих товарищей из 3-й десантной бригады, погибших за Днепром осенью сорок третьего года. Слезы сдержать не смогли...
Три года назад здесь умер еще один бывший десантник из 3-й ВДБр, Игорь Куликов -Лещинер, он был командиром саперного отделения во взводе другого батальона бригады. Во время выброски десанта, он оказался в группе из 11 человек, которой удалось прорваться из окружения к партизанам, но его семья получила "похоронку". Куликов был ранен, после госпиталя снова попал в десант, воевал на Свири, в Венгрии и в Австрии, получил два ордена и медаль "За Отвагу", но в 1945 году в его судьбе произошел случай, который полностью искалечил ему жизнь. В мае 1945 года, когда все отмечали Победу, Куликов, в ответ на оскорбление - "жидовская морда", застрелил пьяного замполита в капитанском звании, был за это осужден трибуналом, получил первый лагерный срок, и в общей сложности провел в тюрьмах и лагерях 28 лет своей жизни, но годы заключения не сломили его дух , он до самой смерти оставался настоящим десантником...
Г.К. - Сегодня как раз очередная годовщина "Днепровского десанта". Что хотелось бы Вам сказать по этому поводу?
Г.В. - Для меня и для большинства моих товарищей по 3-й десантной бригаде вся война сложилась в один прыжок в немецкий тыл и в один бой, ставший для многих последним. Мы не успели многого сделать на войне и не наша в том вина... Но когда надо было пойти на смерть ради любимой Родины, сделать шаг в ночную бездну с борта "дугласа", навстречу неизвестности и возможной смерти, когда пришло наше время выполнить приказ и пожертвовать собой - мы это сделали, все как один...
Хотелось, чтобы люди помнили о погибших бойцах 3-й ВДБр...
Интервью и лит.обработка: Г. Койфман