О «модели партнерства», ее авторе и наставнике автора
Хильма аф Клинт. Группа IX/SUW, Лебедь, № 1. 1915
Риана Айслер — американский антрополог, культуролог, социолог, писатель и активистка феминистского движения австрийского происхождения. Родилась в Вене в 1931 году в еврейской семье. Когда Риана была еще ребенком, семья Айслер бежала от нацистов на Кубу, позже Риана переехала в США. Она получила степени по социологии и праву в Калифорнийском университете. В 1987 г. она основала Центр исследований партнерства (Center for Partnership Studies, CPS), расположенный в Пасифик-Гроув (Калифорния), который работает и сегодня. Цель центра состоит в исследовании, разработке и распространении знаний о «модели партнерства», предложенной ею самой.
Первая книга Рианы Айслер «Чаша и клинок: наша история, наше будущее» (The Chalice and The Blade: Our History, Our Future, Harper Collins San Francisco), в которой она описала свою модель партнерства, была издана в 1987 году. Книга сразу же была переведена на 22 языка, включая большинство европейских языков, китайский, русский, корейский, иврит, японский и арабский. Вряд ли надо объяснять, что такие вещи не происходят сами собой и свидетельствуют о чьей-то нешуточной заинтересованности в продвижении именно такого контента. Но хоть книгу и называют «международным бестселлером» и «самой важной книгой со времен написания „Происхождения видов“ Дарвина» (по выражению антрополога Эшли Монтегю), всего за 4 года было продано 205100 экземпляров. Сравнив это с реальными бестселлерами, такими, как тот же «Гарри Поттер», который достиг уже тиража в 400 миллионов экземпляров, можно сразу понять, что мотивом широкого продвижения книги Айслер был вовсе не коммерческий успех, а определенный идеологический или политический интерес. В чем же он мог быть?
Айслер вводит в оборот термин «культура господства» (Dominator culture) — описывая систему жесткой иерархии, свойственной патриархальным сообществам, основанную на силе и устрашении, и противопоставляет ее некоей «культуре партнерства», существовавшей якобы в доисторические времена. Ее носителем была, по Айслер, высокоразвитая цивилизация в южной Европе, но эта линия оказалась варварски прерванной нашествиями индоевропейцев, которые принесли с собой только войны, разрушение и насилие. Тем самым истинно европейская цивилизация была разрушена, и с тех пор развитие в мире пошло по ложному пути.
«Культура партнерства» — как утверждает Айслер — была основана на принципе единства всего в природе, она воплощается в образе Чаши и связана с культом Великой Богини, каковой отражает все искусство неолита. «Высшая сила, управляющая Вселенной, — здесь божественная Мать, дающая жизнь людям, питающая их материальной и духовной пищей и после смерти забирающая их обратно в свое космическое лоно. <…> Символизируя единство всего живого, она сама иногда изображается как получеловек-полуживотное. Даже в своих темных, как говорят ученые, хтонических, или подземных, воплощениях Богиня предстает частью естественного порядка. Жизнь рождается от нее, к ней возвращается в смерти, чтобы снова родиться». Хотя Айслер и приводит в пример первые неолитические культуры, такие как открытые, например, в Чатал-Хююке, но, в основном, ссылается на культуру древнего Крита, которую идеализирует до крайности.
«Культура господства», по ее мнению, опирается на культурно сконструированные роли в отношениях между женщинами и мужчинами, где мужчины «доминируют» и контролируют общество. Айслер выделяет четыре основных элемента, характеризующие культуру господства: во-первых, это авторитарная социальная и семейная структура, во-вторых, это жесткое мужское доминирование, в-третьих, это высокий уровень насилия и жестокого обращения и четвертое — это система убеждений, которая нормализует такое общество. И все! Больше ничего хорошего эта культура не сделала и не произвела!
Хотя термин «культура господства» был введен Р. Айслер, но модель перехода от матрилинейных обществ к патриархальным вовсе не нова. Марксисты с самого начала много писали и рассуждали о первобытном коммунизме на основе тогда только что опубликованных исследований Льюиса Г. Моргана и Иоганна Якоба Бахофена (1861 г.) о происхождении семьи.
Морган был антропологом и изучал общества американских индейцев. Проведя большую часть своей жизни среди индейцев ирокезов, которые проживали в штате Нью-Йорк, и усыновленный племенем сенека, он обнаружил, что их формальная система родства находилась в противоречии с их действительными семейными отношениями. Морган писал: «„Семья“ — активное начало; она никогда не остается неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по мере того, как общество развивается от низшей ступени к высшей. Напротив, системы родства пассивны; лишь через долгие промежутки времени они регистрируют прогресс, проделанный за это время семьей, и претерпевают радикальные изменения лишь тогда, когда семья уже радикально изменилась».
«И точно так же, — комментируя эти строки, писал Маркс, — обстоит дело с политическими, юридическими, религиозными, философскими системами вообще. В то время, как семья продолжает развиваться, система родства окостеневает, и пока последняя продолжает существовать в силу привычки, семья перерастает ее рамки».
По мнению Энгельса, Морган в Америке по-своему «вновь открыл» материалистическое понимание истории, предложенное Марксом сорок лет тому назад, и, руководствуясь им, пришел при сопоставлении варварства и цивилизации в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс.
Но Морган был первый, кто со знанием дела попытался внести в предысторию человечества определенную систему. Он писал задолго до того, как в 1923 году австралийско-британский археолог-марксист Гордон Чайлд предложил термин «неолитическая революция».
Во время Маркса и Энгельса исследования Моргана представляли собой новейшие открытия в этой области. Морган делил развитие доисторического общества на следующие стадии: дикость, варварство и цивилизация. Из трех названых эпох — дикости, варварства, цивилизации — Моргана интересуют только две первые и переход к третьей. Каждую из этих двух эпох он подразделяет на низшую, среднюю и высшую ступень, сообразно с прогрессом в производстве средств к жизни. Потому что, говорит он, «**искусность в этом производстве имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой; из всех живых существ только человеку удалось добиться почти неограниченного господства над производством продуктов питания. Все** великие эпохи человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами расширения источников существования». Наряду с этим происходит развитие семьи, но оно не дает таких характерных признаков для разграничения периодов.
Бахофен же в своей работе «Материнское право» занялся исследованием истории семьи, отраженной в древней европейской мифологии и, действительно, нашел следы эпохи материнского права в Европе, которую назвали матриархатом — т. е. периодом доминирования женщин. Он подробно изучает Ликию, Крит, Афины, Лемний, Данаидес и древнюю Кантабрию (север Испании). По предложенной им версии, у первобытных людей первоначально существовали ничем не ограниченные половые отношения, которые исключают всякую возможность достоверно установить отца, и поэтому происхождение можно было определять лишь по женской линии — согласно материнскому праву — и так это было некогда у всех народов. Вследствие этого женщины как матери, как единственные достоверно известные родители молодого поколения пользовались высокой степенью уважения и почета, доходившей, по мнению Бахофена, до полного господства женщин (гинекократии). В доказательство этой позиции Бахофен приводит множество цитат из классической литературы древности. Движение от «гетеризма» к моногамии и от материнского права к отцовскому происходит, по его мнению, в частности у греков, вследствие дальнейшего развития религиозных представлений и водворения новых божеств, отражающих новые воззрения, в традиционную группу богов, олицетворявшую старые взгляды, так что последние все более и более оттесняются на задний план.
В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс исследовал с материалистических позиций изменение семьи на этапе перехода от первобытного матрилинейного родового общества к патриархальному. Этот переход знаменовал у всех народов переход от дикости к варварству и цивилизации. Энгельс, кое в чем основываясь на набросках и комментариях Маркса, писал о несомненной прогрессивности, хотя и крайней жестокости этой смены модели, давшей импульс началу исторического развития человечества. Оно шло через появление частной собственности и первого накопления богатства до образования первых государств, проходя при этом через стадии образования из родов племен и затем союзов племен и усложнения общественных институтов. Энгельса, как и Маркса, интересовали исторические закономерности развития для исследования настоящего и будущего.
Переход от матриархата к патриархату — существеннейший этап, и он изучается учеными давно и детально. Это дало возможность не только понять архаику, но и выработать общий историософский взгляд на вопрос о развитии человечества. Однако сейчас мы наблюдаем сознательную идеологизацию научного дискурса.
В модели партнерства Айслер доисторические культуры — это воплощение всего хорошего, доброго и светлого. В то время как противопоставляемые им культуры исторические, которые она связывает с волнами нашествий индоевропейских и семитских скотоводов, — воплощение насилия, убийств и разрушения, вообще не несшие в себе ничего позитивного. Вот в каких тонах описывает это Айслер.
«Разнообразные изображения Богини в ее двойственном — жизнь-смерть — облике отражают такое мировоззрение, где основная цель не завоевывать и грабить, но обрабатывать землю, добывать себе пропитание — материальное и духовное. А в целом искусство неолита и даже более развитое минойское искусство утверждают, что главное назначение мистических сил, управляющих Вселенной, — не требовать послушания, не карать и разрушать, но скорее давать <…> И если центральным религиозным образом была женщина, дающая жизнь, а не мужчина, умирающий на кресте, как в наше время, — уместно предположить, что в обществе, как и в искусстве, господствовала жизнь, любовь к жизни — а не смерть и страх смерти».
Модель партнерства, противопоставляемая модели господства, характеризуется следующим образом: организация в соответствии с идеалами демократии, равноправное партнерство между мужчинами и женщинами, отсутствие терпимости к насилию и система убеждений, основанная на эмпатии. «Совершенно очевидно, что и доисторические общества, где сила дарящая и питающая, которую символизирует Чаша, ценилась превыше всего, были населены и женщинами, и мужчинами. Суть проблемы не в мужчинах как в одном из двух полов. Корень ее лежит в социальной системе, где идеализируется сила Клинка, где и мужчины, и женщины учатся отождествлять мужественность с насилием и считать мужчин, которые не соответствуют этому, идеалу, „слишком мягкими“ и женственными», — пишет Айслер. Одной из ключевых компонент данной системы авторитарного правления, как в семье, так и в государстве, является подчинение женщин.
Энгельс писал об угнетении женщин: «Бахофен, далее, безусловно прав, когда настойчиво утверждает, что переход от того, что он называет «гетеризмом», или «греховным зачатием», к единобрачию совершился главным образом благодаря женщинам. Чем больше с развитием экономических условий жизни, следовательно, с разложением древнего коммунизма и увеличением плотности населения, унаследованные издревле отношения между полами утрачивали свой наивный первобытный характер, тем больше они должны были казаться женщинам унизительными и тягостными; тем настойчивее должны были женщины добиваться, как избавления, права на целомудрие, на временный или постоянный брак лишь с одним мужчиной.
И если бы, следовательно, не начали действовать новые, общественные движущие силы, то не было бы никакого основания для возникновения из парного сожительства новой формы семьи. Но такие движущие силы вступили в действие.
Здесь приручение домашних животных и разведение стад создали неслыханные до того источники богатства и породили совершенно новые общественные отношения. <…> В старом коммунистическом домашнем хозяйстве, охватывавшем много брачных пар с их детьми, вверенное женщинам ведение этого хозяйства было столь же общественным, необходимым для общества родом деятельности, как и добывание мужчинами средств пропитания. С возникновением патриархальной семьи и еще более — моногамной индивидуальной семьи положение изменилось. Ведение домашнего хозяйства утратило свой общественный характер. Оно перестало касаться общества.Оно стало частным занятием, жена сделалась главной служанкой, была устранена от участия в общественном производстве. Только крупная промышленность нашего времени вновь открыла ей — да и то лишь пролетарке — путь к общественному производству. <…> Первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной единицей общества».
Но Айслер — вовсе не марксистка и не пытается ею казаться, она даже не претендует на научность, в ее определениях нет ни разнообразия цветов, ни полутонов, есть только черное и белое. Она — идеолог. Ее утверждения часто отличаются такой категоричностью, без приведения каких-либо доказательств или реальной фактуры, что можно только удивляться. Хотя она иногда ссылается на заключения и теории известных археологов. Среди них — в наибольшей степени на труды американского археолога и культуролога литовского происхождения Марии Гимбутас.
Фактически вся модель Рианы Айслер опирается на «курганную теорию» Марии Гимбутас (скорее всего, ее наставника, так как Гимбутас преподавала в Калифорнийском университете, где училась Айслер, с 60-х годов). Эта теория, хоть и имеет достаточно оппонентов в научной среде, все же является довольно профессиональной скрупулезной работой по сбору и классификации предметов искусства, гробниц, керамики и преданий Восточной Европы, Южной России и Прибалтики, описанной в книгах «Балты: Люди янтарного моря» и «Славяне: Сыны Перуна». Джозеф Кэмпбелл сравнил значение этой работы для индоевропеистики со значением расшифровки Розеттского камня для египтологии. Другие археологи оспаривали теорию М. Гимбутас, считая ее просто ошибочной, но не считая ее ненаучной. Гимбутас, выявляя археологические свидетельства вторжения степняков-индоевропейцев в Западную Европу («курганизация»), определяет как прародину индоевропейцев степи Южной России и степную зону Украины (ямная культура). Именно это «столкновение цивилизаций» так образно живописует в своей книге «Чаша и Клинок» Риана Айслер.
Однако поздняя трилогия Марии Гимбутас: «Богини и боги Старой Европы» (1974), «Язык Богини» (1989) и «Цивилизация Богини» (1991) и вовсе не была принята научным сообществом. Гимбутас нарисовала идеализированную картину доиндоевропейского общества Европы, построенного на мире, равенстве и терпимости к нетрадиционной ориентации. В результате вторжения индоевропейцев на смену «золотому веку» европейской цивилизации пришла андрократия — власть мужчин, построенная на войне и крови. Зато эти суждения Гимбутас были поддержаны и раскручены в среде движений феминистической и неоязыческой ориентации, таких как «викка».
Из биографии Марии Гимбутас, напечатанной в ее собственных книгах, следует, что она родилась в 1923 году в Вильнюсе в семье известного врача, общественного деятеля и собирателя фольклора Даниэлиуса Алсейки. Мать Марии, Вероника, стала первой литовской женщиной, получившей диплом врача. Дом родителей Марии был культурным центром, в котором еженедельно собирались крупнейшие деятели литовской культуры. Как нетрудно понять из контекста, по убеждениям семья принадлежала к литовским националистам и даже перебралась из Вильнюса в Каунас, в связи с передачей Виленского края Польше. Позже, когда сначала Польша, а потом и Прибалтика оказались оккупированными Германией, Мария вместе с родными возвращается в Вильнюс, переводится в Вильнюсский университет и продолжает учебу как фольклорист. В свободное время она записывает фольклор беженцев из Белоруссии. Когда Красная Армия начинает освобождать Литовскую ССР от фашистов, Мария с мужем и маленькой дочерью бежит вместе с немецкими войсками от, по ее словам, советских оккупантов — сначала в Австрию, затем в Германию. Вскоре вся семья эмигрирует в США, поскольку Мария получает приглашение из Гарвардского университета. В США она начинает работать приглашенным лектором и переводит научную литературу с разных славянских языков, трудится над лекциями по древнейшей истории Европы. Затем переезжает на работу в Калифорнийский университет.
Несмотря на многочисленные, в том числе приведенные нами выше, работы, рассматривающие возникновение классового расслоения общества и изменения в устройстве семьи и отношении полов как результат естественного развития и усложнени общества на пути от дикости к цивилизации (принцип, действующий для всех народов), Риана Айслер, строя новую, востребованную сегодняшним феминистским сообществом — и что важно, не только им! — идеологию, идет вслед за Гимбутас и задается вопросом: что же привело к радикальному изменению в культурном развитии Европы — от общества, питаемого Чашей, к построению общества, управляемого Клинком? Когда и как это случилось?
Она дает на это свой ответ: «В Древней Европе физическое и культурное разрушение обществ неолита, поклоняющихся Богине, начинается в пятом тысячелетии до н. э. во времена Первой Курганной волны (протоиндоевропейцев)». И далее: «Благодаря датировке радиоуглеродным методом, сейчас можно проследить несколько миграций степных скотоводов или „курганного“ народа, которые пронеслись по доисторической Европе». Эти волны нашествий и «культурные шоки» повторились в 4300–4200 годы до н. э., 3400–3200 годы до н. э. и в 3000–2800 годы до н. э.
«Курганцы» принадлежали к племенам, которые ученые называют индоевропейскими или арийскими, и которые в наше время Ницше, а затем Гитлер провозгласили единственной истинно европейской нацией. В действительности, они не были европейцами по происхождению, так как пришли с северо-востока Евразии», — заключает Айслер.
Однако индоевропейцы были не единственным патриархальным народом «с периферии», который принес с собой мужских богов войны, разрушение и гибель европейской цивилизации. «Были вторжения и других кочевников. Наиболее известен семитский народ, который мы называем еврейским, пришедший из южных пустынь и вторгшийся в Ханаан (позднее названный Палестиной по имени филистимлян, одного из проживавших на этой территории народов). Нравственные принципы, которые мы связываем с иудаизмом и с христианством, и акцент на стремлении к миру, делаемый во многих современных церквах и синагогах, как-то заслонили от нас то обстоятельство, что первоначально древние семиты были воинственным народом, предводительствуемым кастой воинов-жрецов (левитское племя Моисея, Аарона и Йешуа). Как и индоевропейцы, они тоже принесли с собой жестокого и злого бога войны и гор (Иегову, или Яхве). И постепенно, как читаем в Библии, тоже насаждали свою идеологию и стиль жизни на захваченных территориях и среди покоренных народов».
Ну вот! Опять высшая раса исконных благих европейцев, а в ее деградации виноваты славяне и евреи… Что-то это кажется уже до боли знакомым.
Найденное сходство между индоевропейцами и древними евреями привело Айслер к заключению, что у них могут быть некие общие истоки или, по крайней мере, какие-то элементы культурного проникновения. Но важны тут уже не кровные или культурные связи. Важно то, что определенно объединяет эти народы: структура общественной системы и идеология — андрократия и патриархат. «У них было две общих черты: первая — общественная система, в которой мужское господство, мужское насилие и иерархическое и авторитарное строение общества были нормой, и вторая — в отличие от обществ, заложивших основу западной цивилизации, типичным способом получения материальных богатств здесь было развитие не технологий производства, а все более эффективных технологий разрушения».
Вот так открытие! О далеко идущих последствиях подобных изысканий, легко стирающих грань между научным и пропагандистским подходами, и о том, что является не заявленной крупной целью этой пропаганды, — в следующей статье.