«Советских евреев на эстраде, кроме Кобзона, держали на коротком поводке — размагничивали наши диски, по ТВ практически не показывали».
«Я простить себя не могу. Я каждый раз в церкви ставлю свечки, чтобы меня простили. Но… Это такой грех, что, вот увидите, если кто-то такое сделает, то обязательно у него потом что-то пойдёт не так!»
«Она позвонила — и мат-перемат: такой-сякой. Я повесил трубку. Она мне даёт телеграмму: “Горбатого могила исправит. Косточка”. Я её называл Косточка. Я ей ответил: “Каким был, таким и останусь. Горбатый”. И всё, мы развелись».
«Самое противное то, что он меня так долго обманывал…Очень больно... Всех ненавижу, никому не верю, даже тебе боюсь верить. Вот до чего дошло…»
«Как-то Сергей приехал в Ростов, расположился у приятеля. Познакомился с девушкой, они и переночевали-то всего один раз, потом Сергей уехал. Подобных случаев после войны много было — женщины рожали для себя. А она, как позже выяснилось, родила не для себя. Нашла Сергея в Москве и велела признать сына».
«Периодически всё мамино тело покрывалось коростой, которую приходилось специальным образом удалять. Переволнуется — и короста появляется вновь. А нервничала она часто. С годами у мамы развилась тяжелейшая неврологическая болезнь: нервные окончания так воспалялись, что болело всё тело».
«Когда они начали репетировать, Наташа дала по физиономии Татьяне Васильевне, была такая рукопашная. С этого момента она стала полновластной царицей в этом театре. Она быстро увела оттуда Доронину».
«Однажды я проснулась и поняла, что хочу обрезать волосы: у мамы в моём возрасте была подобная стрижка. Не зря же говорят, что с волосами ты отпускаешь что-то из своей жизни. Новая стрижка наполнила меня новыми эмоциями, новыми силами».
«Я иногда в три часа ночи выпрыгивала из кровати и уезжала. А Гарик мог неожиданно нагрянуть в клуб “с проверкой”. И где-то уже через три месяца нашего знакомства предложил: “Мне всё это неприятно, не понравится и моим родственникам. Давай ты уйдёшь с работы. Для начала просто отдохни…”».
«Я чувствовала, что здесь дело нечисто, и получила распечатку номеров, по которым он звонил. Один из номеров принадлежал Елене Летучей. Он говорил, что общается с ней по рабочим вопросам, предоставляет охрану для съёмок передач — но какие рабочие вопросы могут быть в январе, когда все на каникулах?»
«По характеру мы оба были молчуны — шли рядом, но не разговаривали. Замёрзли по дороге — зашли погреться в подъезд. Молчим: смотрим в окно, на батарею, друг на друга... Часа через полтора Слава выдаёт первую фразу: “Как думаешь: ты мне нравишься или я тебя люблю?”»
«Я не хотела пускать жильцов, но мать и отец настояли. Они меня за каждую тысячу долбили, долбили. Папа работает, у мамы пенсия, а всё мало. Я была очень активная, но меня сломали».
«Мы и поссорились-то всего раза два. Верх всего: “Ну, я тебя вообще не понимаю!” Много было хорошего: и подарки, и путешествия. Я Пете доверяла, как себе. Я ощущала его единым с собой целым, он был как моя нога или рука».
«Я буквально вылетела на дорогу, очень торопилась домой из училища — и едва не оказалась под колёсами его автомобиля. На следующий же вечер он заехал ко мне, как бы пригласил на свидание и мы уже вместе попали в страшную аварию — лобовое столкновение на набережной Невы. Я была не пристёгнута, и меня вышибло в стекло».
«Как это бывает? Встреча одноклассников. Все сидят на балконе. Он захотел подтянуться, приподнять себя на перилах... Никто в его уходе не виноват, то есть он взлетел, как ангел. И всё»