15-я годовщина штурма школы в Беслане. Рассказ заложницы

С бывшей заложницей Залиной Хадиковой общалась корреспондент Би-би-си Светлана Рейтер. Вот рассказ Залины от первого лица:
Я так и живу в Беслане. Здесь все по-прежнему, все так же. Конечно, в течение трех-пяти дней, в дни трагедии, в Беслане становится очень тихо — все посещают кладбище, своих родных, знакомых, одноклассников, друзей. Я сама, если честно, за все 15 прошедших лет в школу раза четыре от силы пошла — наверное, потому, что мне тяжело туда ходить и как-то совсем не тянет. Я хожу на кладбище, к своим одноклассникам, родным, близким — там как-то мне легче от того, что навестила своих. У меня много одноклассников погибло — шесть, или семь, я уже точно не помню. И трое учителей любимых.
А в школу приходишь, и все в таких красках, как будто вчера было. И не хочется мне туда ходить, как бы ни хотелось почтить память.
Тогда я переходила в восьмой класс — просто была на линейке со своими одноклассниками, как обычно в такой день. И услышала хлопки непонятные, потому что никогда до этого выстрелов не слышала.

Совсем плохо было на третий день, когда нам перестали давать воду. Чермену стало совсем плохо, и в голове у меня была только одна мысль: «Как же я вернусь домой одна, что мне папа с мамой скажут?» Настолько я перепугалась. Обезвоженный ребенок, а тогда он был еще немного полненький — в жару ему тяжко было.
С нами рядом сидела моя подруга из класса, Ира Таучелова, она мне с Черменом помогала — она его голову положила себе на колени, а я тряпочкой его обмахивала, чтобы ему полегче было.
А потом, помню, он протянул ко мне руки и говорит: «Залина, я тебя не вижу, не вижу!» Я запаниковала, что он умрет, и стала умолять одного из боевиков: «Пожалуйста, дайте моему брату воды!» Я его дергала за штанину, а он просто отпихнул меня: «Отстань!» Никаких сил плакать уже не было, но мимо нас пробегала женщина, она нашла воду своим детям, на бегу дала глоток воды Чермену, ему стало лучше. А одноклассники, когда удавалось, таскали из кабинетов листья комнатных цветов, и мы их жевали. Я помню, мне дали один листик и он оказался настолько горьким, что от него хотелось еще сильнее пить.
В первые два дня в туалет нас пускали: учителя наши водили по десять человек в туалет, чтобы боевики девочкам не навредили. Моя учительница, Злата Сергеевна, вызвалась водить группы — собирала тех, кто поднимал руку, под ее присмотром мы пили воду и ходили в туалет, потом она нас возвращала в зал, раскидывала по местам и брала следующую партию. Помню, она очень долго это делала, очень устала, мне ее было очень жалко.

У меня две девочки и мальчик. Когда они идут в детский сад, я не переживаю — Бог меня в страшной ситуации уберег, брата моего уберег и детей убережет.
Первые два года после штурма для меня самым тяжелым было видеть глаза моей мертвой одноклассницы, Иры Хадиковой. Пару лет она мне точно снилась.
Понимаете, когда мы с отцом в больнице встретились, там была Ирина мачеха, которая меня спросила: «Залина, что с Ирой?» И я ответила: «Она мертва». А она расплакалась. Сама Ира месяц-два числилась без вести пропавшей, поскольку ее тело так обгорело, что опознать его сразу было нельзя. И во снах она как бы укоряла меня: «Почему ты всем сказала, что я умерла? Посмотри, вот же я, живая».
У меня нет злости, я уже никого не виню — я не знаю, кто виноват в том, что столько народу погибло — власти или боевики. Все равно уже ничего не изменишь. Пять моих погибших одноклассниц в какой-то момент сидели рядом со мной, потом я от них отсела. Если бы я могла их как-то за собой утянуть, если бы я могла их местоположение как-то поменять, то, может, кто-то из них бы и выжил.