Про пользу карантина (21 фото)
Организаторы не ожидали такого ажиотажа. По их оценкам парад должно было посетить около 10 тысяч человек, но вместо этого горожан на улице скопилось в 20 раз больше. Броад-стрит в американской Филадельфии оказалась буквально забита толпой: люди плечом к плечу стояли на тротуарах, в патриотическом восторге наблюдая, как мимо проходят оркестры и провозят новейшее чудо военной техники — гидросамолеты. Через сутки в больницу обратились 120 горожан с симптомами гриппа. Еще через три дня все местные госпитали оказались переполнены, а неделю спустя 4,5 тысячи жителей Филадельфии умерли, и это был еще не конец. Испанка, «испанский» грипп, унесший в 1918—1920 годах десятки миллионов жизней, такой самоуверенности не прощал.
Во славу родины.
Пандемия испанки разворачивалась на фоне заканчивающейся Первой мировой и во многом стала производной этого конфликта — по выражению Герберта Уэллса, «войны, которая должна была остановить все войны». Соединенные Штаты Америки вступили в нее очень поздно. Формально — 6 апреля 1917 года, но по сути массовая переброска американских войск на европейский театр боевых действий началась лишь через год, весной 1918-го. К этому моменту население стран, участвовавших в Великой войне (так ее называли современники) с самого ее начала, уже успело глубоко от нее устать. Российская империя и вовсе развалилась после двух революций, а Германская и Австро-Венгерская трещали по швам. В США же царили ура-патриотические настроения, не воспользоваться которыми государство не могло.
Одним из сравнительно честных способов финансирования военных был выпуск облигаций. Население под терпким патриотическим соусом избавляли от лишних денег, позволяя каждому гордиться своей причастностью к неминуемой победе Родины. Ну а проценты обещали выплатить как-нибудь потом. К осени 1918 года только Соединенные Штаты провели три выпуска таких ценных бумаг, которые в стране назывались Liberty Bonds, «облигации свободы». Это позволило собрать на военные нужды больше $10 миллиардов (тех долларов, столетней давности).
На конец сентября 1918-го был намечен четвертый выпуск (еще на рекордные $6,9 миллиарда). Исход войны был в общем-то уже ясен, но деньги нужны всегда. В этой связи на территории США развернулась рекламная кампания Liberty Bonds, составной частью которой и были массовые мероприятия в крупных городах. Они должны были до запредельных величин повысить градус энтузиазма среди граждан и заставить их охотно полезть в карман за бумажниками.
28 сентября 1918 года, в день четвертого выпуска «облигаций свободы», соответствующий парад должен был пройти и в Филадельфии, крупнейшем городе штата Пенсильвания. Это было типичное американское мероприятие такого рода, подобные там проводятся повсеместно и сейчас. Друг за другом по центральной улице движутся оркестры, какие-то агитационные платформы с людьми, идут ветераны, бойскауты, лошади тащат военную технику типа гаубиц. Публика по обе стороны проезжей части шумно радуется, машет флажками, отчаянно осознает принадлежность к «величайшей стране мира». Гвоздем программы в Филадельфии был провоз новеньких гидросамолетов, производство которых как раз наладили на местной верфи.
Вероятно, эти бипланы, способные взлетать с поверхности воды, оказались слишком заманчивыми. Вдоль филадельфийской Броад-стрит на протяжении ее пары миль скопилось около двухсот тысяч человек, примерно в 20 раз больше расчетного количества. Парад, кстати, свою задачу триумфально выполнил. Местная газета Philadelphia Inquirer назвала 28 сентября «великим днем в жизни города». Вместо $260 миллионов, которые планировали здесь собрать в облигациях, филадельфийцы накупили ценных бумаг на $600 миллионов. Увы, но похмелье после праздника было жесточайшим.
За девять дней до парада среди филадельфийских моряков, возвращавшихся из Европы, были диагностированы первые случаи гриппа — того, что уже прозвали испанкой. Болезнь была не нова для Филадельфии: весной в городе уже была ее вспышка, но местные власти и доктор Уилмер Крузе, глава Министерства здравоохранения, не подозревали, что осенью к ним из Европы вернулся куда более заразный и смертельный штамм. Несмотря на предупреждения некоторых своих коллег, советовавших отменить облигационный парад, Крузе все же дал разрешение на его проведение. Он руководствовался двумя соображениями. Во-первых, не хотел нагнетать панику, поскольку пресса требовала дать народу повод для радости. Ну а во-вторых, не хотел обвинений в антипатриотических настроениях после срыва кампании по продаже военных облигаций.
Толпа в двести тысяч человек, собравшаяся вдоль Броад-стрит, стала отличной питательной средой для распространения вируса. Кто-то где-то чихнул на соседа, кто-то кого-то поцеловал от избытка чувств, просто покашлял или даже сплюнул — и уже через сутки в больницы обратились первые 118 пациентов. А дальше рост шел по экспоненте. Вирулентность нового штамма и краткость инкубационного периода были таковы, что всего через две недели, 12 октября, когда эта вспышка достигла своего пика, в городе только за сутки умерло 800 человек. И в основном это были молодые и абсолютно здоровые люди, «сгоравшие» буквально за 24 часа.
Болезнь молодых.
О происхождении испанки до сих пор ведутся споры, но в США тем самым «уханьским рынком», где была зафиксирована первая вспышка заболевания, стал, скорее всего, военный лагерь Фанстон в Канзасе. Утром 4 марта 1918 года в его госпиталь с симптомами простуды (головная боль и боль в горле, лихорадка) обратился рядовой Альберт Гитчелл. К полудню количество пациентов с похожими симптомами выросло до сотни. Дальнейшее развитие событий было неизбежно. Армейские лагеря, где проводилась военная подготовка призывников перед их отправкой на фронты Первой мировой, прекрасно подходили для максимально быстрого распространения эпидемии. Солдаты, заканчивая обучение, отправлялись на другие военные базы, в порты, затем в Европу, развозя с собой вирус.
Только в течение апреля — мая 1918 года через океан переправились около 200 тысяч американцев — так испанка оказалась на нашем континенте. Из-за военной цензуры распространение инфекции и ее эпидемический характер скрывались. Впервые в газеты информация о ней проникла в Испании, остававшейся в Первой мировой войне нейтральной, а потому сохранившей неподцензурные СМИ. Отсюда и прозвище, под которым этот грипп вошел в историю, хотя уместнее его называть американским. Но в Испании и катастрофа была особенно тяжелой. В общей сложности в пандемию 1918—20 годов здесь погибло 8 миллионов человек.
Первая волна испанки оказалась более-менее щадящей и похожей на традиционную весеннюю эпидемию сезонного гриппа. От нее особенно страдали дети и старики, а среди молодежи и среднего поколения количество жертв было невелико. Да, штамм был чрезвычайно заразный (весной 1918-го гриппом переболели три четверти всех французских военнослужащих и до половины британских), но смертность от него находилась примерно в обычных пределах. В лагере Фанстон из 54 тысяч находившихся там новобранцев за март 1918 года заболело 1100 человек, умерло 38. Ближе к лету, вновь-таки как и положено, заболеваемость во многих первоначальных очагах пошла на спад и врачи вздохнули с облегчением.
К тому, что случилось осенью, никто готов не был. Да и не мог быть готов, потому что с таким человечество еще не сталкивалось. Испанка вернулась, но уже в виде нового, мутировавшего и чрезвычайно злобного штамма, который не щадил уже никого.
Обычный сезонный грипп был опасен для двух групп: детей и старшего поколения. В возрастном разрезе график количества заболевших (и умерших) напоминал латинскую букву «U». Однако во время второй волны испанки на этом графике появился третий пик, отчего тот стал похож на букву «W». Оказалось, что от нового, мутировавшего штамма быстро, буквально в течение суток (с момента появления первых осложнений), могут умереть (и умирают!) полностью здоровые молодые парни и девушки. Почему это происходило, в те годы ни один врач установить не мог. В медицинской среде и вовсе господствовало убеждение, что возбудителями испанки являются бактерии. Понимание вирусной природы инфекции появилось только в 1930-е годы.
Современные исследования позволили установить, что «испанский» грипп 1918 года принадлежал к тому же типу H1N1, что и свиной грипп, вызвавший (правда, уже с куда менее тяжелыми последствиями) пандемию 2009 года. Обычно он протекает как сезонный грипп, но способен вызывать осложнения, в тяжелой форме приводящие к дыхательной недостаточности. Механизм столь разрушительного влияния на молодой организм со стороны испанки был, судя по всему, связан с т. н. «цитокиновым штормом». Грубо говоря, мутировавшая версия H1N1 смогла вызывать чрезмерную реакцию абсолютно здоровой, крепкой иммунной системы. Неконтролируемая активация цитокинами слишком большого количества иммунных клеток приводила к быстрому разрушению воспаленных легочных тканей и заполнению их жидкостью. По сути, молодые люди в кратчайшие сроки после начала осложнений просто «захлебывались», лежа на больничной койке или в своей кровати.
Скорее всего, H1N1 версии 1918 года появился в среде животных, затем мутировал в форму, которая могла заразить и человека, а после чего перекинулся на рядового Альберта Гитчелла или кого-то из его сослуживцев, призванных в военный лагерь Фанстон, штат Канзас.
Забытые жертвы Первой мировой.
Вирулентность и летальность вернувшегося осенью 1918 года вируса носила беспрецедентный характер. Люди гибли миллионами, причем многие из них никак не могли быть в группе риска по гриппу. И вновь, во время этой второй и самой тяжелой волны, разносчиками инфекции стали солдаты. Если весной американцы привезли (скорее всего) испанку в Европу, то уже осенью вернули ее обратно в Соединенные Штаты, но уже в куда более смертельном виде. Первая мировая заканчивалась, и огромные солдатские массы, возвращаясь домой, разносили новый штамм вируса по всей планете.
Октябрь — ноябрь 1918 года стали самыми тяжелыми месяцами той пандемии, унесшими миллионы жизней. В одной Филадельфии после того злосчастного облигационного парада погибло по меньшей мере 12 тысяч человек. Количество только октябрьских смертей в целом штате превысило 150 тысяч человек. Гробов из-за огромного числа смертей в короткий промежуток времени не хватало, и многие были вынуждены заниматься погребением своих родных самостоятельно. Ситуация в Пенсильвании стала исправляться лишь после того, как все тот же Уилмер Крузен, руководитель Министерства здравоохранения, разрешивший парад, ввел в штате режим карантина.
В Филадельфии были закрыты все школы, церкви, театры и другие места массового скопления населения. Людей обязали носить специальные защитные маски, которые, впрочем, не помогали от заражения, хотя тогда об этом еще не подозревали. Была развернута и кампания против кашляний, чиханий и плеваний в общественных местах — это считалось важным фактором роста количества заболевших. Крузен призвал руководство военных баз отпустить со службы медиков, которые могут пригодиться страдающему гражданскому населению.
По всей стране прекратились железнодорожные перевозки, фактически единственный эффективный способ перемещения на дальние расстояния, а в остальном каждый город и штат принимал свой комплекс мер по борьбе с эпидемией, эффективность которых была разной. К примеру, Филадельфия не стала отменять массовые мероприятия и вводить комплекс мер по изоляции населения и в итоге побила рекорды по количеству погибших в США. В городе Сент-Луис (а также в Сан-Франциско, Милуоки и Нью-Йорке), наоборот, меры по социальному дистанцированию населения была введены оперативно, что помогло сгладить пики заболеваемости, уменьшить нагрузку на систему здравоохранения и сохранить жизни. Доходило и до самых суровых мер: в городе Прескотт (штат Аризона) уголовным преступлением стало простое пожимание рук. Значение имело и время отмены карантина. Там, где это происходило раньше необходимого, нередки были дополнительные всплески заболеваемости.
Осень 1918 года была тяжелейшим временем для мира, но к зиме количество жертв пандемии стало сокращаться. Сыграли свою роль и ограничительные меры, и то, что в принципе мобильность населения была меньше. Да и народ тогда был более сознательным: в отличие от нас нынешних, привыкших к комфортному и относительно безбедному существованию, для абсолютного большинства живших в 1918 году каждый день был борьбой. Эпидемии как таковые, причем чего угодно (кори, холеры, гриппа, дифтерии, оспы, тифа), для них не были чем-то уникальным — это было обычное, заурядное свойство повседневной жизни. Соответственно, и их опасность воспринималась адекватно. Люди просто привыкали к тому, что социальная дистанция, карантин, закрытые увеселительные заведения — это нормально, периодически случается, что здесь поделаешь. Люди понимали, что если ты хочешь прожить чуть дольше соседа, лучше держаться от него подальше.
Нас же успехи медицины приучили к тому, что смертельные эпидемии — это что-то невообразимо далекое или во времени (последней такой был ВИЧ/СПИД три десятка лет назад), или в пространстве (мало ли, что за Эбола творится где-то в Африке). Поэтому к нынешним ограничительным мерам многие жители т. н. «цивилизованного мира» оказались не готовы из-за его излишней цивилизованности.
Зимой вторая волна испанки пошла на спад, но в апреле 1919 года смертельный штамм вновь вернулся. Он был столь же заразным и летальным, но убил уже не так много людей, как полугодом ранее. Солдаты Великой войны разъехались по домам, оборвав самые активные пути распространения инфекции.
Учитывая низкую мобильность населения, эпидемия «испанского» гриппа 1918—20 годов не приняла бы, видимо, таких масштабов, если бы не Первая мировая война, вызвавшая нетипичные перемещения больших масс населения. По самым скромным оценкам от той пандемии погибло 25 миллионов человек. Упоминается и колоссальная цифра в 100 миллионов, однако точной не скажет никто, ведь во многих африканских, азиатских, южноамериканских странах количество жертв подсчитать было просто невозможно. В каком-то смысле все жертвы испанки — косвенные жертвы Первой мировой. И если суммировать их со всеми боевыми потерями, то вовсе не Вторая мировая окажется самым смертоносным конфликтом в истории человечества.