Скромное обаяние спекуляции

Чужие здесь не ходят

На «Вернисаж» меня ведет дилер Андрей. Антикварные дилеры, или, как они сами себя называют, антикварщики, — люди подозрительные, с незнакомцами откровенничать не будут, так что без проводника не обойтись. Здесь все друг друга знают, в ходу только имена или прозвища, независимо от возраста или статуса.

Восемь утра, рынок только просыпается. Первый прилавок.

— Как торги? — интересуется Андрей.

— Да пока еще ничего не продали, — отвечают ему.

— Я вот тоже иконку принес.

— Андрюха, у тебя всегда маленькие иконки. Удобней таскать? — оба владельца прилавка с интересом рассматривают в тусклом свете маленькую иконку XVIII века, изображающую архангела Михаила. За моей спиной загорается фонарик — еще один коллега по цеху присоединяется к процессу оценки экспоната.

— Надо тридцать пять тысяч рублев, — первым называет цену Андрей.

— А кто тут слева?

— Слушай, я начальство так пристально в лицо не рассматривал, но какой-то очень приличный человек.

— Андрюх, а можешь на полчасика оставить? Попробую показать.

Покупатель сбивает цену на 5 тысяч, но продавец, кажется, на это и рассчитывал. Икона прячется под прилавок, а мы продолжаем свой путь сквозь пустые ряды.

— Эта вещь дилерская, — объясняет мне Андрей, когда мы отходим подальше. — Была куплена коллекция икон. Я ее осмотрел. Мне было разрешено выбрать на реализацию одну вещь. Я выбрал самую маленькую и самую хорошую. Денег я за нее не платил. Моя задача — получить прибыль и отдать деньги владельцу. Вот и все.

— Любая работа должна быть интересной, приносить радость и материальное удовлетворение, — продолжает Андрей, объясняя мне, почему он и другие дилеры занимаются этим делом. — Обычно люди ходят на работу и ненавидят ее. У большинства же из тех, кого можно здесь встретить, все совпало в жизни: и интерес, и возможность заработать. И это даже не работа, не бизнес, это образ жизни.

Все когда-то собирали марки или значки, потом начинали продавать то, что не нужно. Опыт приходит со временем: «Пару раз что-то дешево продашь, деньги потеряешь и научишься». Самый криминализированный и самый закрытый сектор — рынок медалей, так как за ними вполне может стоять преступление. Большинство профессиональных антикварщиков часто вообще не связываются с советскими орденами.

— Ни один дилер, который работает на этом рынке, не купит ворованную вещь, — говорит Андрей. — Ее издалека видно. Во-первых, сомнительный источник приобретения — незнакомый человек, не вызывающий доверия. Во-вторых, эту вещь действительно видно, она выделяется на общем фоне, она не из тех, что встречаются в обычном обороте. В-третьих, цена. Ворованные вещи стараются сбыть побыстрее, поэтому цену называют ниже.


Та самая икона за 35 тысяч «рублёв»

Начиная нашу прогулку, мы сначала изредка здороваемся со знакомыми Андрея. Вопрос «Как дела?» здесь следует понимать как «Есть что?». Если ответ отрицательный, собеседник в большинстве случаев теряет к вам интерес, но особо пронырливые могут все-таки уточнить: «А дома что есть?»

Ближе к полудню на рынке становится тесно. К дилерам добавляются туристы, коллекционеры и карманники, которые передислоцировались сюда с закрытого Черкизона. Мой спутник едва успевает здороваться и перекидываться парой слов о «ситуации на рынке».

— Как дела?

— Венская бронза сейчас хорошо идет!

— Что? Настоящая венская бронза?

— Да ну, я вас умоляю, откуда настоящая?

Очередной собеседник интересуется губернскими пуговицами.

— Пуговицы губернские с гербами, — повторяет за ним Андрей. — Это трудно, но я посмотрю, что можно найти. Будем работать.

Категоричного отказа в этом бизнесе, кажется, вовсе не существует, всегда есть удача и случайность. На каждую вещь в конце концов найдется покупатель — коллекционер, еще один тип измайловского завсегдатая.

— Коллекционер, собиратель и любитель — это три понятия, три уровня увлеченности, — объясняет Андрей. — У коллекционера есть достаточные средства для поддержания своей коллекции. Любитель покупает то, что может себе позволить: иногда копии, иногда вещи с дефектами. А собиратель увлечен одной темой. Например, собирает все про корабли: и книги, и марки, и монеты. Коллекционеры бывают очень богатые. На западных аукционах от наших коллекционеров уже все стонут. У них там обычно тихо, и пока не появились русские, люди там могли купить что угодно недорого.

Помойка

Мы проходим по небольшому переходу на деревянный балкончик, на местном жаргоне — Помойку. Здесь одна из самых дешевых арендных ставок на всем рынке.

— Обычно тут стоят те, кто продает дешевые вещи, причем добывают они их именно на помойках. Есть специально обученные дворники-таджики, которые звонят, когда в мусоре обнаруживаются хорошие вещи, — рассказывает Андрей.

На «Помойке» в большинстве своем вещи, которые не совсем подходят под определение антиквариата: кусочки старых кружев, елочные игрушки, коричневые туфли сороковых годов, на вид совсем новые, значки, пионерские вымпелы. На одном из прилавков над грудой вещей возвышается пароварка, чуть ниже приклеено объявление, написанное синей шариковой ручкой: «Продам телевизор Hitachi».

— Но цены тут называют, скажу я вам! Не ограничивают себя люди в фантазиях, — смеется мой спутник. — Но купить при этом можно абсолютно все. Причем можно очень дорого, а можно и сказочно дешево!

Останавливаемся посмотреть механизм от каминных часов с целым циферблатом и даже стеклом. Продавец просит десять тысяч, но, поняв, что интереса особого нет, даже не пытается торговаться и переключается на своего соседа по прилавку — показывает ему старую пудреницу, в которой еще осталось немного порошка.

— Пудра — вещь хорошая. Закрой, пока не рассыпалась! — отзывается тот.

— Механизм от каминных часов в нормальном состоянии, но нет ключа и маятника, — объясняет Андрей свой интерес. — Он просит десять тысяч, а можно купить и за пять. Хотя и за десять купят. Его же не возьмет простой прохожий. Его купит человек, у которого есть такие часы, точнее, корпус от них.

Такой механизм в хорошем состоянии, как и абстрактный покупатель с разбитыми часами, — две большие редкости, и если уж они встретят друг друга, то деньги не будут иметь большого значения.

Рынок не терпит дилетантов — те, кто приходит просто заработать, «сдуваются» через пару лет. Преуспеть без знаний тут почти невозможно, а цены за аренду немаленькие. Закрывающиеся рольставнями ларьки сдаются приблизительно за 15 тысяч рублей в месяц, магазинчики в павильоне, расположенном ближе ко входу на рынок, стоят еще дороже. Зато там есть охрана. Сигнализация в павильонах появилась всего несколько лет назад после крупного ограбления: под павильон, стоящий на косогоре, со стороны оврага сделали подкоп, вырубили пол и вынесли все ценное.

— Это чистая правда! Двенадцать килограммов серебра увели у человека! — божится Андрей.

Как сделать огнетушитель

Следующая на пути букинистическая лавочка. Ее хозяин — приятель моего спутника.

— Расскажи про работу, — просит Андрей.

Тот, потупив глаза, пытается отнекиваться:

— А что рассказывать-то? Дело не очень прибыльное… Ни одного нового человека в этом бизнесе за десять лет не появилось. Пытаются. Месяц-два поработают — и все. Это должно быть призвание.

На прилавке раскрыто несколько «Сборников императорских театров», с верхней полки выглядывает «Капитал» Маркса.

— Сегодня вот чего взял, — показывает букинист стопку книг в кожаных переплетах. — Жития святых, требники…

— Правильно взял, — одобряет Андрей. — Почем?

— Не скажу. А отдавать буду тысяч за 120… Тут 16 книг.

Я интересуюсь «Капиталом» — очень уж заметная книга.

— «Капитал» стоит всего 7 тысяч рублей, хоть и двадцать четвертый год: второго тома нет.

— Был бы с автографом, — подначиваю я. Мои собеседники обращают все в шутку: «Дорогому другу Фридриху Энгельсу от Карла Маркса…»

— У меня был Игорь Северянин, — вдруг откровенничает наш хозяин. — «Громокипящий кубок» с автографом. Я его отдал за 10 тысяч. Надо мной все смеялись, говорили: «Ты дурак!» А я говорил: «Я не дурак — я умный. Если я его отдам за сорок, через два месяца меня будут бить». Подлинный автограф, нет ли? Я взял у профессионала за копейки. Думаю, что-то здесь нечисто.

Фотографироваться и афишировать свое имя хозяин магазинчика отказывается, шутит, что «половина “Вернисажа” в розыске у Интерпола или на заметке».

— Сейчас здесь до безобразия много людей в штатском, которые ходят, разнюхивают, — говорит он уже серьезно. — Смотрят, кто чем дышит, у кого какие капиталы.

— Здесь-то? Здесь разнюхивают бандиты, а не милиция, — вступает в спор Андрей.

— Нет. Вот, например, на той неделе приносили воззвание Гитлера к народу. Продать хотели, причем за копейки. Я им говорю: «Ну да, хорошая цена. Можно купить, продать тут же и заработать пять концов. Отнесите назад на Петровку». Молча положили в сумку и ушли (по закону продажа подобных вещей подпадает под статью Уголовного кодекса. — «РР»).

— Это теория заговора, — смеется Андрей.

Заходим еще в один магазинчик, где обнаруживаем бутылки с дореволюционной водкой. На этикетках написано «Столовое хлебное вино», горлышко запаяно красным сургучом. В моем мозгу никак не укладывается, как бутылки водки могли прожить нетронутыми сто лет.

— В нашей стране все возможно! — отвечают мне.

Вообще этот магазинчик специализируется на значках. Его владелец Владимир — известный в своем кругу фалерист. Он пришел на «Вернисаж» в 2004-м, бросив работу в банке. «Мне там неинтересно», — объясняет он. И, как многие здесь, учился на своих ошибках.

— Я в свое время ходил по рядам и вижу: лежит невзрачная грамота, такой помятый листок. Читаю: «Выдана товарищу Буденному за организацию соревнований. 1935-й год». Сколько, говорю, такая стоит? — Тысячу рублей. — За что? — К ней есть книжечка и часы. Смотрю — мать честная, часы с дарственной надписью Буденному! И покупаю все это. Потом начинаем смотреть часы эти и видим, что надпись сделана не штихелем, а бормашинкой — тогда, в 30-е, так еще не делали. Куда деваться? Лихорадочно пытаемся найти другого такого же сумасшедшего, который у нас это купит. И пока мы тут ищем покупателя, иду я опять по тому же балкону и вижу: лежит точно такая же грамота с такими же часами и тоже Буденному…

В магазин «с инспекцией» заходят братья-дилеры, собирающие пожарную тему.

— А вот смешная история про этих «пожарников». Приходит ко мне один из них, Вадим, и приносит прибор, который ему продали как самый первый огнетушитель в Советском Союзе. А потом выясняется, что это большой шприц, которым в тракторы масло заливают. Так вот, этот шприц-масленку от какого-то трактора им продали как огнетушитель.

— Было такое, — соглашается Вадим. — Но потом, правда, это оказался огнетушитель.

— Нет, погоди, это вы его кому-то продали как огнетушитель.

Приятели входят в раж и начинают рассказывать, каким образом создаются такие огнетушители.

— Вот, например, простая неинтересная открытка, — показывают мне фотокарточку с девушкой, одетой по моде начала ХХ века: белая блузка с воротником-стойкой, длинная юбка. Девушка лежит в гамаке на фоне какого-то городка. — Но когда на ней написано «город Орел» — с ятем только надо написать, — она уже может стоить до тысячи рублей.

Есть коллекционеры-краеведы, собирающие вещи, связанные с одним населенным пунктом, например те же открытки с изображением Орла. Все четверо начинают пристально вглядываться в пейзаж за спиной девушки.

— А это, случаем, не кипарис? — спрашивает Андрей.

— Какой кипарис? Это же Орел!

— Или Бердянск…

Перидромофил

Продолжая экскурсию, Андрей приветствует еще одного знакомого.

— Это Александр, — представляет он. — Правильно он называется перидромофил.

— Я тебя убью, если еще раз так меня назовешь! — возмущается Александр. — Я перидоформист.

Объяснив различие — невероятно тонкое — между этими терминами, он поспешно ретируется. Перидромофил — это человек, который собирает использованные проездные билеты, а перидоформист, по его словам, собирает неиспользованные проездные документы.

Выходим на улицу и в одном из ларьков встречаем следующего героя. Дядя Коля сам раритет Измайловского рынка. Улыбчивый старик под семьдесят, он здесь с конца 80-х. Кочевал вместе с рынком. В его «антикварной лавочке» старые кители, телефоны, чашки, плетеное кресло, подзорная труба, скульптурная форма в виде головы солдата, портрет какого-то военного.

— Кто это? — спрашиваю я, показывая на портрет.

— Да батя мой, — не дрогнув ни одним мускулом, врет дядя Коля. — А что? Не похож?

— Дядь Коль, расскажи про «Вернисаж», тебе-то уже терять нечего, — просит его Андрей.

В 1983 году дядя Коля работал на одной из теплоцентралей. Когда там произошла крупная авария, наказали всех работников ТЭЦ.

— Приходит зарплата. Я получаю 8 рублей — всех оштрафовали. Надо же как-то выкручиваться. А я увлекался книгами. Дай, думаю, пойду что-то продам. Раз продал, два продал — стало получаться.

— Тогда ведь книжка стоила в магазине рубль, а продать можно было за десять, — подсказывает Андрей.

— Лучше за три было продать или за два, — поправляет его дядя Коля. — Зато ты спокойный, пусть дальше перепродает кто хочет. У меня тогда много ребят знакомых попало в милицию. Сажали же за спекуляцию!

В 86-м художники и советские дилеры (хотя тогда их так еще не называли) торговали в Измайловском парке на островке, где когда-то располагались потешные полки Петра. Потом рынок прикрыли. Торговля возобновилась в 88–89 годах справа от метро, которое тогда называлось «Измайловский парк», под высоковольтными линиями. Потом закрыли и там, а в начале 90-х открыли на той самой аллее, по которой мы с Андреем шли рано утром.

— В 91-м году я с работы ушел и пришел сюда, — продолжает дядя Коля. — Пошел посмотреть, жене сказал: «Поеду я на “Вернисаж”». Посмотрел и думаю: «Все, я сюда». Вначале можно было только своими изделиями торговать. Приходилось крутиться. Я продавал балалайки — покупал их в магазине, выжигал на них церквушки. Уходили неплохо. В магазине балалайка, по-моему, 15 рублей стоила, а здесь за 400 брали. Покупали в основном иностранцы и Арбат.

«Арбатом» дядя Коля называет перекупщиков, торгующих на этой главной туристической улице столицы.

Кандалы Пугачева

— Олег! Олег! — окликает Андрей кого-то в толпе. Этим кем-то оказывается пожилой мужчина с окладистой белой бородой, которому Андрей показывает товар — дореволюционные визитки. Одна из них принадлежала протоиерею Иоанну Восторгову, в 1918 году расстрелянному большевиками, а в 2000-м канонизированному РПЦ. Еще одна — сирийскому патриарху. Третья — главе Русского монархического союза, статскому советнику Сергею Кельцеву, пропавшему без вести летом 1917 года. Последняя полностью исписана мелким почерком. По всей видимости, писал сам статский советник. Насколько возможно разобрать, это записка, в которой он просит кого-то поучаствовать в судьбе какого-то солдата.

— Что за дырки на них? — спрашивает Олег.

— Так с расстрельного дела. Что ты хочешь?

Их разговор перекрывают крики: «Чай! Кофе!» Мы стоим на небольшом свободном пятачке, где периодически останавливаются дилеры, чтобы переговорить. Я пытаюсь расспрашивать об истории этого места и слышу в ответ шутливое: «А девушка-то не с Петровки?»

Однажды тут продавали металлические путы для коровы под видом кандалов Пугачева. И продали. Один из дилеров, Дима, вспоминает историю в духе «Двенадцати стульев», которая произошла пару лет назад.

— Тут у одного были часы напольные. Продавали их за две тысячи долларов. Крутили их, вертели и заметили, что одна гирька явно тяжелее другой. Раскручивают ее, а в ней золотые царские пятерки!

Но, пожалуй, самая известная легенда, которая до сих пор передается здесь из уст в уста, — это история картины «Тарквиний и Лукреция» Рубенса, купленной в 2003-м бизнесменом и коллекционером Александром Логвиненко.

— История была такая, — рассказывает Андрей. — Какой-то дилер в подмосковном городке купил картину, которую достали у бабушки из-за шифоньера. Картина была сложена в несколько раз. Заплатил небольшие деньги, 500–800 долларов, притащил на «Вернисаж» продавать. Тут другой дилер сторговал ее за тысячу долларов с небольшим. Дилера этого мы с Димой лично знаем. Он отнес картину в антикварный магазин «Метрополь», там у него ее купили уже приблизительно за 70 тысяч долларов, точно мы не знаем, но сумма была приличная. В конечном счете картина была продана Логвиненко за несколько миллионов, а сколько стоит сейчас, и предположить страшно. Для нашего знакомого это был огромный удар: такую вещь упустил…

Историю «Дела Рубенса» можно прочитать в интернете. Логвиненко попытался установить подлинность картины, и выяснилось, что это полотно в 1942 году из картинной галереи Потсдама изъял Геббельс, чтобы повесить в своем замке. А в 1945-м советский майор Борис Дорофеев вывез ее в СССР как трофей, понятия не имея о ее истинной ценности. В начале нулевых разразился дипломатический скандал: власти Германии заявили, что полотно краденое, и потребовали его вернуть. С российской стороны в дело вмешались Генпрокуратура и лично президент Путин. В ходе разбирательства Логвиненко был по закону признан «добросовестным приобретателем», и картина осталась в его собственности.

Бывали и страшные истории, заканчивавшиеся трагично.

— Вот тут одному дилеру попала в руки редкая золотая монета. Начал он ее продавать. А потом его нашли мертвым. Вот здесь он стоял, этот дилер,— показывает Дима на один из закрытых ларьков слева от меня и добавляет с укором: — Ты сейчас понапишешь, а потом сюда придет очередная партия — вычислять, с кого тут что можно стрясти.

— На самом деле люди, которые тут торгуют, просто ведут такой образ жизни, — добавляет Андрей. — Тут удачливых-то не так много