Правила жизни Виктора Сухорукова

Я давно не давал интервью, потому что всегда сторонник повода. А если повода нет, то и говорить не о чем.

Мне не бывает стыдно перед другими, только перед собой, и есть у меня только один глобальный стыд — это пьянство. Я очень сильно пил. Но тогда стыда не было, а сегодня мне стыдно, потому что я понимаю, что просрал ту часть жизни, растранжирил. В ту пору я был животным — пьяным, сраным, замызганным, никудышным и бесполезным.

Как я бросил пить? Рассказываю. Сижу в своей комнате в Ленинграде и вдруг голос: «Устал?» — «Устал». — «Как жить будем дальше?» — «Не знаю». — «Хочешь начать все сначала?» — «Очень хочу». — «Ну ложись спать». И я лег уже, а голос вдруг говорит: «Но запомни, Сухоруков, лучше не будет, легче не станет. И одиночество будет преследовать тебя даже после того, как ты все начнешь сначала. Готов?» Я говорю: «Готов». И заснул. А когда проснулся, сдал все бутылки, купил килек в томате, вермишели коробку, сахар и начал убирать квартиру — намывать пол и стены.

Борьба с недостатками всегда индивидуальна. Общее средство может быть только от гриппа.

Ленинград меня принял, но не полюбил. А как можно жить без любви? Я там прожил 25 лет, а оказывается, не жил, а ждал, был придавлен одним глаголом прошедшего времени. Ждал каких-то перемен, ждал встреч, ждал любви. Но именно там я состоялся и оттуда вышел Сухоруковым.

Я сегодня живу год затри. Я живу так быстро, что даже торможу свой ход пятками.

Да, я говорю слово "Кушать", и мне никогда не говорили, что этого делать нельзя. А если скажут, я развернусь и уйду. Я тебя оскорбил, что ли, этим или унизил? Только недалекие люди обращают на такое внимание. Воспитанный же человек просто улыбнется и, может быть, скажет: «Надо же, как звучит интересно».

Я пью чай из блюдца. Прихожу и наливаю в блюдечко.

Я аполитичен. Потому что я не все знаю. Так же, как и вы.

Я наголо бреюсь, потому что у меня плешь. Меня как Балабанов побрил, так я с тех пор и хожу по кинематографу бритоголовым. Но многие актеры, имея волосы, все равно бреются наголо — ищут харизму. Вот только харизма не в лысине.

В 1990-Х говорили: Господи, опять Сухоруков! Что они в нем нашли, урод уродом? И если Сухоруков герой, значит, такое время уродливое. Я тогда расстраивался, а сейчас этим горжусь. Если я олицетворяю время, значит, не зря живу.

У меня огромное количество призов , я даже мебель специально заказал, чтобы эти призы стояли на виду. Я смахиваю с них пыль, всем показываю. Потому что каждая премия, каждая дощечка и каждая игрушечка — это результат моего деяния, признание моей сущности. А что тут смеяться? Я же смахиваю пыль не с гроба, а с подарков.

Я люблю свою дачу, свой огород. Я даже в Голландию езжу за семенами каждую весну, потому что там очень хорошие семена.

МНЕ ЧАСТО РОДНЫЕ ГОВОРЯТ: потише, поменьше, успокойся, что ты тратишься. А я так живу. Однажды только был момент любопытный: подумал, буду сидеть спокойно и говорить тихо. И тогда мне показалось, что меня нет. Меня не видят и не слышат, когда я в состоянии покоя.

Я не говорю слово "Дай", и я не говорю слово «прости».

Старость неизбежна, но я отношусь к ней как к пятому времени года. Это период, когда человек углубляется в воспоминания и уже ничего не может создать, потому что опыта у него больше, чем сил. Это твой последний рубеж. То место, откуда ты уже не вернешься назад, только к смерти.

Что такое кладбище? Это такая коммунальная квартира, в которую переселяешься после смерти. Но это не значит, что там будут греметь кастрюли или играть рояль. Про рояль вы совсем обольщаетесь. Рояль — это неплохо. А ломом по голове не хотите?

Мы все избалованы молодостью.

когда я вижу людей своего возраста, мне кажется, они старее меня. Тяжелее, грузнее. И думаю: неужели я такой же?

Ночь — это время воспоминаний, подведения итогов. Засыпая, вы либо планируете будущее, либо вспоминаете прошлое — но вы не живете. Поэтому, если вам ночью не спится и вас мучают всякие мысли, хочу вам сделать предложение: зажгите себе уютную настольную лампу, начните жить. Когда мне, например, не спится, я включаю лампу, ставлю чайник, ем, пью. Печеньице, может быть, или квашеная капуста, или вареное яйцо, а то и суп, в конце концов. Но дело даже не в том, что именно я ем в этот момент, а в том, что я продолжаю жить.

Есть у меня такая картинка из детства . Это было лето, картофельное поле, и вдруг пошел дождь. Отец снял плащ и держал, как зонтик. Мы бежали домой, и я ему все время кричал: «Не беги, я не успеваю!» А дождь собирался в огромные лужи под ногами. Я помню, что я тогда очень устал и злился на папу, хотя был совсем маленький, что он бежал так быстро и такими большими шагами, что мне вместо одного папиного шага надо было сделать четыре. Вообще детская голова не держит сюжетов. У детей остаются только всполохи памяти. Ни романов, ни повестей. Только эскизы и многоточия.

Я не хочу жить, если все мое поколение умрёт, мне здесь делать нечего.

Слёзы свойственны даже животным. Это признак жизни, признак чувственности, признак восприятия мира. Поэтому плачьте все, пока не помрете. Плачьте и мужчины, и женщины, ведь слезы не признак пола.

Дурное настроение у меня бывает даже в толпе людей под фейерверками в праздничный день.

Любой разговор, тем более публичный, должен быть полезным. Он может быть удручающим, античеловечным или агрессивным, но от него должна быть польза. Иначе это п***.

Мне нравится слово "Вдруг". Он вышел за дверь — и вдруг...