Кроткий

– Володька! А, Володька! Замуж меня возьмешь? – крикнула озорная толстуха, демонстрируя две черные дырки по центру улыбки.
– Возьму, Наденька, – тихо проговорил библиотекарь.
– Да я лучше за своего блохастого кобеля пойду, чем с таким мыкаться! Ты, поди, и детенков не знаш, как делать! Книжки только читаш, да цигарки вон смокчешь. А от этого дети не родятся.

Бабы загоготали. Он хотел затушить бычок об Наденькин глаз, но только покраснел от этой мысли и отвернулся. «И пусть, пусть им, Володя. Кровь за кровь, зуб за зуб – это дикость ветхозаветная. А блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Так, вроде бы, в Писании сказано… Может, и мне чего перепадет», – подумал он и молча стал закрывать двери.

Отсмеявшись, бабы уехали. Сегодня он дочитал последнюю книгу из чудом сохранившейся в этой глуши библиотеки. Все истины и знания давно были разложены по полкам лысеющего шкафчика, но картина мироздания так и осталась бессмысленным мутным пятном на холсте неизвестного художника. Он только понял, что смысла нет нигде – ни в Библии, ни в Камасутре. Но не понял, кто искал этот смысл.

По дороге домой он решил дать крюк и завернул в рощицу. Задумавшись, забрел далеко и вдруг наткнулся на ничейный горный велосипед, о котором мог только мечтать. «Вот и перепало», – усмехнулся он. Все оказалось рабочим, пришлось только выровнять руль. Возвращался довольный и с ветерком, без надобности щелкая передачами.

***

Привидение появилось без всяких зловещих фокусов и завываний. Оно облетело библиотекаря справа и вежливо поинтересовалось:
– И куда это мы чужие педали крутим, уважаемый?
Велосипедист повернулся на голос, поморгал, не веря своим глазам, и тут же угодил колесом в яму размером со свежевырытую могилку. Перелетев через руль, он с грохотом свалился в придорожный бурьян.
– Ну, Хлебников, ты и мудак! Заглох быстрее, чем восстание машин в Тольятти, – восхищенно прошептал призрак, нависая над распластавшимся в траве телом. – Ты, это… придуриваться-то брось. Талифа куни, или как там… Встань, говорю, и иди, дятел двухколесный.

Упавший открыл глаза – видение не исчезло. Белесая сущность, по очертаниям похожая на молодого оборванца с бородкой, раскачивалась над ним и улыбалась.
– Вы кто?
– Во-первых, не «вы», а «ты». А во-вторых, привидение-велосипедист Георгий Выпь. Без мотора. Чего молчишь, испугался, поди, в штанишки?
– Я страха почти не испытываю: болезнь у меня редкая. Недоумеваю, почему велосипедист?
– Собственность у нас по месту убийства распределяется: у одного дом с мезонином или замок Кентервильский, у другого – собачья будка или деревенский сортир. Я закреплен за вот этим педальным недоразумением – меня на нем в поле трактор задавил. Живу в подседельной трубе.
– А вы при жизни кем были?
– Занимал хлопотливую и ответственную должность распиздяя. Ретивое тунеядство, посильное шалопайство, эпохальное дуракаваляние... – тут представившийся взял паузу и, подражая ведущему передачи «Поле чудес», возопил:
– А-а-а-а-алкоголи-и-изм!
– Это какой-то бред… – ошарашено проговорил Хлебников. – Я схожу с ума.
– Отнюдь, ты слишком трезво смотришь на вещи. Поэтому надо выпить.
– Я не пью. Вы уж без меня как-нибудь остограммтесь.
– Ты мне не вычь, сукин сын! Без тебя уже никуда… Я, грубо говоря, русский джин с велосипедом вместо лампы: желаний не выполняю, а проблемы создаю. Но будешь делать, что говорю, исчезну и беспокоить не стану. А нет – так буду вечно гундеть, цепью звякать и подшипником над ухом цыкать. Едем в кабак, мил человек, разговор есть.

***

Хлебников перечить не стал, но поехать сразу не получилось: из-за «восьмерок» на обоих колесах пришлось отпустить тормоза. Уже стемнело, когда он зашел в наливайку «Конек-горбунок», где шумная компания колхозников праздновала чьи-то именины. Явление библиотекаря народу было встречено пьяными насмешками. В деревне его считали отшельником и немножечко мудаком. Последний эпитет с определением «очкастый» он и на сей раз услышал в свой адрес. Отвечать не стал и, взяв бокал пива, уселся в уголке.

– Чую запах пьянства и разврата. Обожаю грехи. А ты? – спросил его теперь уже невидимый Георгий.
– Стараюсь жить по заповедям. Так моей совести удобней, – отвернувшись к стене, пробубнил Хлебников.
– А я вечно путал Курбан-байрам с Яблочным Спасом, и на всякий случай напивался одинаково, дабы не оскорблять чувства верующих. А вот один мой знакомый баптист, почти святой хомосапиенс, стал гнусным безбожником после совместного проживания с тещей. Вот и эта твоя пародия на добродетель от незнания жизни и книжонок никчемных. У каждого здесь сидящего есть такое дерьмецо за душой, что в два счета усомнишься в существовании высшего разума.
– Это не пародия, а мировоззрение, религия тут не при чем.
– Значит, ты бескорыстно любишь людей? Ладно.... Вон, видишь того носатого дрища – наркоман со стажем. На свадьбе родного дяди украл невесту и понес сдавать в ломбард вместе с обручалкой. Рефлекс сработал. Сейчас подвязал, агрономом прикидывается, а сам в кукурузном поле маковую плантацию засеял. Мечтает о заводе по производству ширки со вкусом пепси-колы.
А вон тот алчный кретин в углу вложил все сбережения в торговый дом "Селенга", а еще поменял единственную корову на гусли-самогуды заезжему коммивояжеру. Потом всем рассказывал, что ее сосед украл.
Кто там еще? Казах-именинник, днем уважаемый человек, не пьет, на обмолоте деньгу зашибает. А по ночам грезит, чтобы его трахнул Джекки Чан. Натурально душит гусиное горло, пересматривая "Закусочную на колесах". Его жена, пиздота крохоборская, украла марлю и банку физраствора из кабинета областного гинеколога. Рассказать чем? Ну, как знаешь...
О! Вон, вон, смотри, твоя дура Наденька уже с трактористом, что меня задавил, обжимается. Она себе вчера стринги с мандавошками из пионерского галстука пошила. Насчет зверушек это я подсуетился. Там такая щетина на пизде – можно танкер ошкурить. Хе-хе, а этот увалень лапает и не знает, что он сегодня ей ежика отполирует, а она ему зоопарк на усы отселит. Ведь он на меня наехал, труп в кукурузе спрятал, а лисапед в лесочке выбросил.

По завершении этой тирады Хлебников смущенно произнес:
– Кто-то наркоман, кто-то убийца, кто-то, вообще, дурак. Ну, и что? А от меня жена к своему троюродному брату из-за денег ушла…
– И что? Счастлива?
– Не думаю... Деньги всегда не правы.
– Шлюхам этого не понять.
– Ну, зачем так? Еще неизвестно, кто гаже: я, который не смог заработать, или она, которая не захотела с таким жить. Надо быть терпимее.
– Тьфу! Кому надо?! И какого, собственно, хуя?! – рассердился призрак и резко сменил тему: – Не плеснуть ли тебе в бокальчик грамм семьсот водочки для аромату?
– Водка сейчас была бы кстати.
– Вот это слова не дрочера, но мужа. Водка всегда кстати. Бери бутылку!

Осушив первый стакан «Пшеничной», Хлебников спросил:
– Ну, и как там, на том свете?
– Трудно. Но каждому по-своему. Мой персональный ад выглядит так: я стою посреди миллиардов пододеяльников и заправляю в них колючие одеяла.
– Пододеяльников? – удивился Хлебников, начисляя в стакан еще семь сантиметров.
– Ненавидел их при жизни заправлять. Еще история со мной приключилась, которую не всем расскажешь. В общем, была у меня одна художница, Вера Павловна звали. Красивая – жуть, но художница... Аборт уговорил ее сделать, клялся, что вечно вместе будем и прочую душещипательную лапшу вешал. А на следующий день впал в несовершенство – отваливать решил и стал собирать кое-какое барахлишко в пододеяльник. За сбором-то она меня и застукала. Задушить меня этим бельишком пыталась. С тех пор ни одного мужика к себе не подпускает, а детей хочет, аж рисовать не может. Но от всякой шушеры она беременеть, видите ли, не желает, а существа, похожего на Сальвадора Дали, ей не попадается. Просел немного кукундер у дамы, гения хочет. Это исправлю – и мне послабление сделают. Как Фриде когда-то платок подавать перестали. Может, на наволочки переведут. Так что, поможешь застругать ей Митеньку Сальвадоровича?

– Сначала нужно маленькое зло исправить, а уж опосля за большое приниматься, – торжественно ответил Хлебников. Он встал и, пошатываясь, пошел к соседнему столу.
– Наденька, у вас там вошь завелась, опрыскать надо, – кивнул он на заплывший салом лобок.
– Очумел чо ли, дядя? – взвизгнула Надька и вдруг стала остервенело чесаться.
– А ты откуда знаешь? – вскочил тракторист и схватил «дядю» за грудки.
– Всеки ему коленом по яйцам, по нашему, по-библиотекарски, – посоветовал невидимый Жорик.
– Но это не хорошо, – растерянно пробормотал в сторону Хлебников.
– Э, я тут! Ты с кем бакланишь, буквоеб? – обиделся тракторист.
– О, сын благородной семьи! – загремел оглушительным басом призрак. – Прислушайся к своему внутреннему голосу. Слышишь, какую хуйню он несет? Поэтому делай, как говорю тебе я. Сейчас же извинись и выйди на улицу. Там возьми камушек и стукни со всей силы этого пидора по голове. И ты увидишь, как это будет хорошо.

Следующие пять минут своей жизни посетители "Горбунка" описывали с содроганиями. Библиотекарь, до разговора с Надькой шептавшийся с бутылкой водки, вышел на улицу и вернулся оттуда с каменюкой. Вид у него был бесноватый. Он подошел сзади к трактористу и радостно пристукнул его, как таракана. Затем швырнул камень в стойку с бутылками и потянул с праздничного стола скатерть. Зазвенела посуда, и огромная бутыль самогона полетела на пол. Вечно тихий недотепа быстро чиркнул спичкой и кинул ее в растекающуюся мутную жижу. Огонь мгновенно перекинулся на обшитые пластиком стены. Мужики бросились тушить пламя, бабы с воплями побежали к выходу. Библиотекарь свирепо бил огнеборцев и беглянок стулом. Наденьке, склонившейся над своим окровавленным тараканом, тоже досталось табуретом по загривку. Когда бить стало некого, он двинулся к выходу. Дым стоял коромыслом, между опрокинутых столов лежали контуженные завсегдатаи, повсюду виднелись клочки пены, разбрызганной хозяином из огнетушителя.

– Хуяссе, мы им тут натоптали! – весело крикнул Георгий и полетел за хулиганом, который уносился прочь из села, во всю нажимая педали. – Уха-ха-ха! Ну, ты индеец дикий, Вольдемар, будто всю жизнь в камышах прожил! – резвилось привидение, нарезая круги над велосипедистом. В его голосе слышались восторг и одобрение. Километров через двадцать Хлебников начал трезветь.
– Боже! Что я набедокурил! – закричал он надрывно, остановившись в посадке.
– Ну, подровнял пару черепушек, волосенки растрепал кое-кому. Дело-то житейское, как говорил коллега Карлсон. Надо заметить, вел ты себя довольно непринужденно.
– Это ты виноват!
– Ты ноздри свои кудрявые на меня не раздувай. Я никого не бил, между прочим.
– И в самом деле... Но я теперь в заднице, в заднице! В тюрьме мне конец. И как людям в глаза смотреть? Куда отсюда податься? – обреченно взвыл дебошир.
– Мир, Володенька, как Наталья Крачковская, какой стороной ни поверни – везде жопа. И оказывается, это жопа спящего бога Вишну, а мы ее часть. Но в изумление меня приводят две вещи: звездное небо над головой и перманентный пиздоворот вокруг нас. Спрашивается, на кой хер ему в выхлопной трубе такой контраст – непостижимые звезды и весь этот шабаш человекообразных глистов? Как думаешь?
– Мне теперь все равно.
– Тогда едем к Вере Павловне.

***

На рассвете они прибыли в соседний поселок.
– За жилье не переживай, – вещал по дороге к дому художницы призрачный Георгий. – Главное – понравиться, а там у нее с вещами пропишешься. Станем новоселами, самовар заведем, и волшебными летними ночами Вера Павловна будет скрипеть под тобой, как арбуз. Но чтобы такую женщину покорить, нужно нечто экстравагантное, эпатажное. Цветы, стихи и конфеты – банальщина. О! Вон ворона дохлая на дороге лежит. На палку ее насади и одуванчик в клюв вставь. Такой икебаны для знакомства будет достаточно, поверь моему опыту. Усы подкрутишь – и вылитый испанский придурок. В смысле – гений. Очки только сними и глаза подальше выпучивай.
– Не верю я во всю эту чушь. Как можно меня с Дали перепутать?
– Согласен, она, конечно, с припиздью, но не дура. Ты будешь ассоциироваться с ним. А по-другому – она даже на тебя не посмотрит. Ну, вот мы и приехали, сушите весла, сэр, – остановил Хлебникова разглагольствующий спутник.

Во дворе аккуратного домика за мольбертом стояла высокая статная женщина лет тридцати пяти и с видимым удовольствием писала этюд. Ее милое лицо с ямочками на щеках было спокойным и умиротворенным.
– Что-то не сильно она похожа на сумасшедшую, – сказал Хлебников, заглядывая через невысокий забор.
– Ловко симулирует психическое здоровье.
– Когда-то давно она была у меня в библиотеке, и действительно искала репродукции Дали. Интеллигентный, приятный человек.
– Человек!? Да ты взгляни на нее с другой стороны – с той, с которой буфера. Обрати внимание на межсисечную биссектрису! Тебе не хочется пристроить к геометрической фигуре этого человека свой перпендикуляр?
– Хочется, – засмущался Хлебников.
– За ней тут один несчастный строитель ухлестывал, царство ему небесное. И все без толку.
– А что с ним стало?
– Ванну с монтажной пеной принял и скончался.
– Не может быть.
– Шучу. Расстроился он как-то из-за ее очередного отказа и запил безбожно. А на выходе из пике не сдюжил и, как говорится, да здравствует мыло душистое и веревка пушистая. Поэтому, в случае отказа, рук опускать нельзя. Действуй!

Прежде, чем позвонить, Хлебников долго стоял у калитки, слюнявил и подкручивал усы, в результате чего стал похож на одичавшего Пуаро. Наконец, он нажал звонок, и через минуту Вера Павловна открыла. Отчаянно конфузясь и тараща глаза, как барракуда, он достал из-за спины букет из посаженной на кол вороны и одуванчика:
– Буэнос диас, синьора. Мэ йамо Сальвадоро. Мучо густо эн конасэртэ, – сказал он с хохляцким прононсом.
– Густо кони что? Фу! Боже мой, что это за дрянь!? – отпрянула от дохлятины женщина и быстро захлопнула калитку. Послышались удаляющиеся шаги.

Хлебников вопросительно уставился на привидение.
– Не понравилась общая концепция. Надо было взять ромашку и скворца, – развел руками Георгий. И тут же спохватился:
– Всякое бывает, старина. Все идет по плану. Нужно более радикальное средство. Дали обмазывался козьим пометом, чтобы понравиться Гале. Мы пойдем дальше. Человечий помет куда как ярче пахнет.
– Я не буду участвовать в этой мрачной игре, – твердо сказал Хлебников.
– Значит, зайдешь к ней в гости в одних носках и с курицей на поводке.
– Это – идиотизм.
– Как говорил один известный человек и торт: от идиотизма до величия один шаг. И ты этот шаг уже сделал. Раздевайся.
– Он говорил наоборот. Не буду я раздеваться.
– Мне что, больше всех надо? Ладно, в гости не ходи. Хотя бы прокатись мимо нее голышом. Просто так, без плюмажа и эрекции. А?
– Я уже сказал – нет.
– Тогда остается пальто из живых воробьев. Там еще меховой воротник из стекловаты... Но мы их пока наловим, момент будет упущен.
– Никого я не буду ловить. Надо ехать сдаваться.

Он сел на велосипед и, минуя поворот, с трудом покатил в горку по узкой улочке. Георгий парил рядом и уговаривал вернуться, всего лишь побелив брови и пиджак известкой. На самом верху им навстречу выехал трактор, за рулем которого сидел Надькин ухажер с перебинтованной головой. Хлебникову стало дико стыдно. Он спешно развернулся и поехал вниз. Водитель, узнав обидчика, прибавил скорости. Бесстрашный библиотекарь тоже поднажал. Трактор взревел простуженным кашалотом и, выпуская черные струи дыма, понесся за ним. В конце спуска устыдившийся Хлебников развил такую скорость, что привидение не поспевало за ним. Он рефлекторно зажал ручки тормозов, чтобы войти в поворот, но тщетно. Велосипед на полном ходу влетел в забор Веры Павловны. Проламывая доски, наездник кувыркнулся в воздухе и с треском рухнул на один из трех ульев, стоящих во дворе. Удивленные таким способом забора меда пчелы взмыли вверх, огляделись, и тут же накинулись всем роем на свалившееся к ним очкастое счастьице. Отмщенный тракторист заржал и, ликуя, покатил дальше.

– Ебушки-воробушки! Вот это финиш! Ну, ты пиздец пчеловод! Хоть бы дымарь взял, – изумился Георгий, глядя на мгновенно распухающее тело. От бодрящих укусов Хлебников быстро пришел в себя. Он кое-как встал и, размахивая руками, поскакал в укрытие. Пчелы не отставали и жалили, не зная пощады к павшему и охромевшему. Он доковылял до дома, захлопнул дверь и, шлепая на лице оставшихся насекомых, стал носиться по комнате, громко поскуливая.

Из кухни вбежала Вера Павловна и, увидев странного гостя с разбитой и опухшей рожей, испуганно раскричалась:
– А-а-а-а-а! Вы кто?! Что вам от меня нужно?
– Это не мне, – бессвязно забормотал Хлебников. – Это ваш покойный жених Георгий Выпь все устраивает.
– Какая выпь? Что вы несете?
– Он теперь в аду пододеяльники заправляет, и к вам я попал по его просьбе. Ну, чтобы ребенка сделать. А я, на самом деле, стих Маяковского хотел для начала, а он мне – ворона, ворона… Как арбуз, говорил, скрипеть будете...
– Все ясно! Успокойтесь, пожалуйста. У вас кровь. Лягте на диван. Вот так, хорошо. Я сейчас возьму пинцет и вытащу жала.

Пока она возилась, он пытался все рассказать, извинялся и показывал на ухмыляющегося с люстры Жорика, который жестами предлагал схватить ее за грудь, а потом стал трахать плафон, имитируя фрикции. Она уговорила его заткнуться и полежать спокойно. Наконец, из шишковатого, похожего на топинамбур, носа было извлечено последнее жало, и Вера Павловна, прикладывая спиртовой компресс, спросила:
– Чаю с медом хотите? Я сейчас.
– Без меда, если можно, – простонал искусанный и прикрыл глаза.

В голове шумело. Казалось, его взяли за ноги, раскрутили и стукнули лицом об раскаленный паровоз. Но внутри было такое чувство, будто он попал домой после долгих скитаний. Когда она вернулась с чайником, Хлебников уже забылся крепким сном. События этого утра окончательно подкосили его. Через час в доме раздался звонок, и Вера Павловна пошла открывать. Вместе с ней в дом зашли люди в белых халатах.
– Просыпайтесь. Это за вами, – войдя, печально проговорила она. Он открыл глаза, улыбнулся, и негромко сказал:
– До свиданья.

***

Его определили к шизофреникам. Погрустневший Жорик сидел у изголовья больного:
– Быстро же тебя спеленали, дружище. Но ничего, ничего... Мы будем вместе в горе и в радости, в бедности и в… бедности, пока галоперидол не разлучит нас. Я тут немножко обманул тебя. Тот строитель, что повесился, это – я. Верочке, понимаешь ли, отомстить хотел. И не сколько ей, сколько всему женскому роду. Не вышло…
– Отомстить всей этой чепухой?
– Нет, конечно. Думал, у вас все получится. Ведь такого, как ты, любить нельзя, можно только жалеть. А это для женщины хуже одиночества.
– Прости ее, Георгий. Как я прощаю тебя… А впрочем, ты ведь и тут соврал. Никакой ты не Георгий и не строитель. Ты – скверная шутка в шкафу моего подсознания.
Они помолчали.
– Я буду навещать тебя, дурака. Может, еще сойдешься с Верой Павловной и подпортишь ей жизнь.
– Дай-то бог...

В палату вошла медсестра, чтобы сделать укол. Георгий медленно растворялся в воздухе. Он кричал что-то неразборчивое и махал руками, пока не исчез вовсе. Стало тихо и хорошо. Вера Павловна зашла навестить его через неделю…




(с) mobilshark