"Дембельский альбом"

Валера Гудков по кличке «Гудок» призвался с солнечного Крыма из города Евпатория. Жил он там очень хорошо, был всеми любим и обласкан. По крайней мере, он так утверждал. Его мама работала в пельменной (он говорил, что директором ресторана), в доме был достаток, хотя в прок это Валере не пошло. Он приехал в часть худым, прямо-таки измождённым, и, в течение полугода «учебки», продолжал худеть. С первого взгляда казалось, что этот вымахавший под метр девяносто парень в армии не приживётся. Он чем-то смахивал на гусака – носатый, кадыкастый, с юношескими прыщами и надменным выражением лица. К тому же он сильно заикался. С таким ассорти он вряд ли мог рассчитывать на симпатию со стороны дедов и командиров. Но, совершенно неожиданно, не окончив сержантской «учебки», он попал на тёплое местечко, став писарем в радио-монтажном батальоне, сокращённо "РМБ". Пригодился красивый почерк, выработанный у Гудка его мамой с помощью мокрой тряпки по морде.
Для тех, кто не был в армии, мне придётся сделать некоторые пояснения. Что такое писарь. Вопреки распространённому мнению, писарь в армии презираем только на словах и только за глаза. Слишком большой мешок с разными благами он носит за спиной. Дружба с писарем не только выгодна, но и приятна, потому что дураков туда не берут. Для тех, кто не служил в нашей части – что такое РМБ полка связи. Во всём полку асфальт, каменные тёплые казармы, железная дисциплина, основанная на страхе перевода в РМБ и тихая служба на одном месте в черте цивилизованного подмосковного города. На территории же РМБ, хоть и входящей в границы части, но расположенной далеко от её центра (т.е. плаца) – глина и гравий, сборно-щелевая постройка, разболтанность личного состава, привыкшего к анархии в длительных командировках, и очень страшный дед-состав. Деды РМБ были известны не только на гарнизонной гауптвахте, но и по всей стране, куда забрасывала их нелёгкая, но почётная служба в войсках связи. Возвращаясь из очередной командировки, они привозили с собой столько залихватских историй и рассказов об удалых своих приключениях, что разговоров хватало на многие месяцы. По сути РМБ был дисбатом при части. Там оседали все, кто, так или иначе, выделялся из серого полкового ранжира. Деды РМБ были хранителями и ярыми блюстителями традиций армейского дедовства. Ребята все подобрались крепкие, закалённые в доармейских уличных боях. Они не боялись стычек ни с патрулём в городе, ни с «краснопогонниками» в командировках, ни с дедами из соседних (в том числе и десантных) частей, и обычно заканчивали эти столкновения победой.
Вот в такое подразделение и попал Гудок «ночным начальником штаба», т.е. батальонным писарем.
Валера заикался очень необычно. Натолкнувшись на очередное согласное препятствие в своей и так не гладкой речи, он не пытался с ходу преодолеть этот барьер, а давал себе передышку, как бы разбег делал. Но во время разбега он не молчал. Он вставлял в этот промежуток множество пустых, ничего не значащих слов. При этом он был упрям и, пока не договаривал до конца то, что сформулировал в голове, не останавливался ни за что. Вот пример. Валера стоит в дверях «художки» (моя вотчина) и пытается сказать, что он уходит. Это звучало приблизительно так:
- Ну, я п…… во-о-от, п….. ну-у это самое, я п…..
- Ясно, Валера, ты – пошёл.
- Да, я пп….. этосамое, ну-у-у ппп….., во-о-от, пп…..
И так далее, пока не закончит задуманную фразу. Даже, если начать его выталкивать, он будет упираться изо всех сил, но речь свою закончит. В том числе, и перед закрытой дверью. Он будет мычать за ней и минуту, и две, но своего добьётся.

* * *

Не было более благодарного занятия, чем разыгрывать Гудка, так как любую шутку, в силу своей особенности, он доводил до конца, часто против своего желания.
Однажды Валере пришлось быть «дежурным по роте». Вообще-то это наряд для сержантов, но по своему положению Гудок был не ниже, сержантов в тот момент было мало – по командировкам разогнали, и, с благословения начальства, ефрейтору Гудкову было поручено это ответственное дело.
Дежурство по роте в монтажном батальоне несколько отличалось от привычного, уставного несения подобной службы в других подразделениях полка. Это обуславливалось как раздолбайскими традициями этого подразделения, так и его расположением относительно остальной части. От полка наш батальон отделяли склады «НЗ» и полигон, а вела к нему всего одна дорога, отнюдь не из жёлтого кирпича. Дежурные по части - офицеры, и помощники дежурного по части – прапорщики очень не любили во время своих ночных обходов посещать нашу вотчину. Во-первых, грязная разбитая дорога могла испачкать хромовые, старательно вычищенные сапоги, а, во-вторых, не каждого офицера монтажный батальон встречал с должным уважением и чинопочитанием. Можно было нарваться на «общее призрение». Делалось это так. Когда офицер, зачисленный строгим солдатским судом в «ЧМО» или в «гнуты», неспешно прогуливался по старательно изображавшему глубокий сон кубрику, откуда-нибудь из дальнего угла раздавалась чёткая команда: «Батальон, выразить капитану Щендригину общее призрение!». И с каждой койки, постепенно нарастая по тону и громкости, раздавалось завывающе протяжное: «У-у-у-у-у-у, су-у-ука-а-а!!!». Само по себе «общее призрение» ничем не грозило опальному офицеру, в отличие, например, от брошенного в спину сапога (бывало и такое), но сам факт произошедшего приводил бедолагу в ступорное состояние, и, потоптавшись для сохранения лица, а на самом деле ещё больше теряя его, виновник торжества с позором удалялся из негостеприимного подразделения. А на следующий день это событие долго обсуждалось среди полковых офицеров, каждый из которых старался ехидно подбодрить несчастного.
Так вот, по поводу дежурства по роте. Вечером, после ухода офицеров, обязанностью наряда было только одно – следить за возможным приходом в наше расположение очередного дежурного офицера. Для этого дневальные по очереди занимали место не на тумбочке, как положено, а у окна канцелярии и не отводили глаз от той самой единственной дороги, по которой к нам могли подкрасться неприятности. Службу несли ревностно, так как, в случае потери бдительности, вперёдсмотрящих ждало суровое наказание, сначала от дежурного по части, не заставшего дневального на положенном месте и не получившего традиционный доклад, потом от дежурного по роте, взгретом руководством за неумение поставить службу, а в конце (самое страшное) от дедов, застигнутых дежурным за своими послеотбойными делами, как-то: распитие спиртных напитков, просмотр балета по телевизору в Ленинской комнате (суррогат эротики по тем временам), оформлением дембельских альбомов, и т. д…
Наша каверза в отношении Гудка происходила так. Мы нарядили одного наиболее солидно выглядевшего воина в офицерскую форму (мундир взяли в каптёрке), нацепили на руку ему красную повязку, поставили свободного дневального на тумбочку (кстати, это - просто армейский сленг, вообще-то – рядом с тумбочкой) и тот испуганно закричал: «Смирно! Дежурный по роте – на выход!». Эта уставная команда подаётся при посещении подразделения дежурным по части, правда, только в дневное время. Но на эту частность в тот момент никто не обратил внимания. В казарме, до этого бурлившей своей привычной жизнью, мгновенно наступила тишина. У непосвящённых в наши планы пронеслась испуганная мысль: «Упустили!». Откуда-то выскочил бледный, совершенно обалдевший Гудок со следами паники на лице, и мелкой трусцой засеменил к «офицеру». За пять шагов до него он перешёл на дрожащий строевой шаг, неуклюже подкинул руку к виску и начал докладывать:
- Товарищ капитан! Во-о-от, ну это самое…
Весь доклад, состоящий из пятнадцати слов, занял у него минуты три. На двадцатой секунде доклада Валера понял, что его разыгрывают, но остановиться уже не мог. Вокруг него корчились от смеха успокоенные деды, черпаки и даже солобоны, а он продолжал давить из себя текст «Устава внутренней службы». И, лишь закончив выученную фразу, Гудок браво откинул руку от пилотки и разразился длинным непечатным монологом. Кстати, без единой запинки.

* * *

Жизнь писаря протекает довольно ровно, если он имеет хороший почерк и умеет ладить с начальством. Например, ротный писарь в «учебке» ефрейтор Стопченко умел красиво писать и ладить со старшиной Мацкевичем (пан – поляк), но при этом был неграмотен. Так, он не знал алфавита на память и был очень удивлён, обнаружив это знание у меня. С тех пор он всегда пользовался моим талантом, хотя и считал меня «шибко грамотным».
Для писарей существует свой наряд. Они дежурят по штабу полка. Наряд не тяжёлый, но ответственный. В частности, когда командир полка приходит утром в часть и заходит в штаб, дежурный по штабу, окруженный венцом из заместителей командира, докладывает ему, что за время его дежурства в штабе ничего не случилось, всё на месте, полковое знамя не унижено, заместители в стае и трезвы. Не сложно, в общем. И вот однажды пришлось Гудкову заступить в этот наряд.
Валера очень волновался, он боялся строгого командира полка, про которого рассказывали, что тот, будучи на фронте командиром пулемётного расчёта в лёгкую расстрелял парочку своих подчинённых. Поэтому Гудок с содроганием думал об утреннем докладе. Всю ночь он тренировался, цокая сапогами по кафелю и не давая спать мне – помощнику дежурного по штабу. К утру, он довёл свои движения и сам текст доклада до совершенства и автоматизма. Но, ближе к началу действа, потихоньку начал психовать и пытался успокоиться, доводя блеск своих сапог до идеала. За пять минут до прихода командира, он принял стойку сеттера и бледно замер.
Командир вошёл в штаб и привычно приготовился выслушать доклад. Высокий подтянутый ефрейтор, чётко сделав три шага вперёд и пружиняще отдав честь, закрыл глаза и, слегка панибратски, сказал:
- Ну, во-от…
Командир вздрогнул и оторвал взгляд от зеркальных сапог дежурного. Тот помолчал и задушевно продолжил:
- …это самое…Та-а-варищ полковник…
И снова замолчал, преданно глядя в глаза командиру. Пауза затягивалась до размера качаловской. У окружающих начали дрожать ноги и челюсти. Все знали крутой нрав командира, столь неразборчивого в выборе наказания для нарушителей устава.
По звонкой, мраморно-кафельной тишине штаба прокатился высокий фальцет полковника:
- Кто-о-о!!!, - эхом проскочил по лестнице, покачнул оловянного часового у знамени и затих в коврах второго этажа.
Это «кто» прорвало плотину оцепенения. Все засуетились, забегали и стали выяснять «кто». Выяснили. «Ефрейтор Гудков» - докладывают. Это ещё больше взъярило начальство:
- Я спрашиваю, кто поставил заику в наряд?! Кто позволил издеваться над человеком?! Он же двух слов связать не может! Немедленно снять с наряда и извиниться…
И в том же духе он ещё долго и громко морализировал перед штабным офицерством. Когда же он закончил, а эхо прекратило рикошет, откуда-то из угла, в наступившей тишине прозвучало:
- …дежурный по штабу ефрейтор Гудков!
И Валера резко кинул руку вниз по шву.

* * *

Через три года после дембеля, я сидел дома и услышал междугородний телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал оттуда:
- Ну-у во-от, этосамое, ну-у К…. Костю можно?
- Здорово, Гудок, - радостно закричал я и услышал в ответ удивлённое:
- А-а-а как ты д-догадался?
Он никогда не отличался сообразительностью.