"Иди и смотри"

Фильм о войне Элем Климов хотел поставить в течение долгого времени. Будучи «ребенком войны», то есть имея реальное представление о ее ужасах, режиссер считал необходимым переосмыслить каноны военного жанра, сложившиеся в советском кино. Подходящей Климову показалась тема геноцида в Белоруссии, относительно малоизвестная в мире и почти не освещенная на экране. Сам режиссер называл этот материал «запредельным» и «особо сверхсложным и сверхтрудным для реализации». Сценарий был написан Климовым совместно с белорусским писателем Алесем Адамовичем по мотивам ряда произведений последнего, в том числе «Хатынской повести», романа «Партизаны», притчи «Каратели» и документальной книги «Я из огненной деревни».

Одна из ключевых составляющих фильма — шоковая эстетика, заключающаяся в подчеркнутом и программном натурализме, достоверности и безжалостной реалистичности происходящего на экране. Подобный подход был свойственен картинам, снимавшимся в военное время («Радуга», «Она защищает Родину», «Зоя»), обуславливался требованием эпохи, когда кинематограф служил средством пропаганды и призывал к беспощадной борьбе с врагом. В дальнейшем в советском кино — за редким исключением вроде «Иванова детства» — сложилась норма изображения «бесполого», облегченного варианта войны, исключающая акцент на тяжелом быте или демонстрацию насилия. Климов хотел перечеркнуть подобную традицию, поскольку она идеализировала войну, не давала зрителю понимания того, что это такое на самом деле: «Чтобы бытовое сознание стряхнуть, поднять зрителя к высокому сознанию, то есть вернуть его к его сути, необходимо потрясение». И не случайно, комментируя позже кульминационную сцену сожжения жителей деревни, режиссер говорил: «Это непридуманное насилие, такое было. Мы только отражаем то, что было». Конечная же цель такого гиперреализма заключалась не в «пропаганде эстетики грязи» или «смаковании», в чем режиссера упрекали некоторые, а в протесте против насилия. В то же время надо отметить, что Климову хватило вкуса, и «заглядывая в глубины ада», он выдержал ту грань, за которой кино действительно было бы уже невозможно смотреть.
Стремление шокировать и показать правду отразилось на многих вещах. Например, сцена перехода через болото снималась на реальном торфяном болоте — камера располагалась на плавучей платформе, а актеры без какой-либо страховки, буквально утопая, были вынуждены продираться через вязкую жижу по острым корягам на дне. Костюмы героев почти не шились, а на основании хроники и свидетельств подбирались подлинные, оставшиеся со времен войны. Более того, что большая редкость, все актеры, в том числе многочисленная массовка, были подстрижены в соответствие с временем действия. Грим ожогов лица и тела старосты создавался на основе наблюдений в ожоговом центре института им. Вишневского в Москве. Было разработано несколько вариантов, на нанесение каждого из которых уходило по несколько часов. Бутафорская кровь использовалась не советского производства, а более реалистичная венгерская. Также бралась реальная кровь со скотобоен и пунктов переливания. Другой пример шокирующего метода достижения реалистичности, который не раз ставили Климову в упрек — убийство во время съемок коровы. В сцене обстрела героев в поле одна из пуль (использовались настоящие трассирующие пули) попала в животное, в результате оно так и скончалось на съемочной площадке. Правда, на всякий случай корова была специально подобрана уже больная. Также нельзя не отметить снятую в рапиде сцену бомбардировки партизанского лагеря. Взрывы в ней вызывают подлинный инстинктивный ужас, поскольку группа использовала не взрывпакеты, а настоящие боевые снаряды.

«Иди и смотри» стала одной из первых советских картин, большая часть которой была снята с помощью стэдикама (оператор — Алексей Родионов), что во многом определило ее стилистику и атмосферу. Стэдикам делает камеру максимально подвижной, что вкупе с длинными кадрами придает повышенную реалистичность действию и усиливает иллюзию сопричастности происходящему. Климов добивается эффекта субъективности, заставляя зрителя буквально пережить военный опыт, прочувствовать, насколько это возможно, что такое настоящая война. Но в то же время плавность движения камеры придает противоположный эффект беспристрастной, аналитичной фиксации кошмара глазами как бы некой высшей силы. В итоге зритель оказывается одновременно и участником событий, и сторонним наблюдателем. Эффект стал реализацией идеи режиссера о «сверхкино», выходящем за привычные рамки возможностей киноязыка. Как говорил по этому поводу Климов (с присущим ему максимализмом): «Я за “сверхкино”, когда надо срывать коросту с оплывших жиром душ».
Также режиссер рассматривал фильм как «сквозной крупный план героя». Исследуя влияние войны на человека, Климов в деталях фиксирует изменения главного персонажа, рефреном, буквально через эпизод показывая его крупные планы. Режиссер считал такой прием относительно простым, но эффективным: «Мы сознательно избегали всех мыслимых ухищрений — световых, звуковых, ракурсных, ставя своей целью просто зафиксировать то, что являет собой человек в данный момент». На наших глазах жизнерадостный наивный мальчик, в романтических тонах представляющий себе будни партизанского отряда, превращается в глубокого, поседевшего и морщинистого старика. По тому же принципу «вглядывания» в героев, во время диалогов в фильме почти отсутствует съемка из-за плеча — актеры обращены прямо в камеру, а значит и к зрителю.

Фильм принципиально снимался в цвете. Хотя Климов признавал, что мы привыкли видеть войну, особенно если речь идет о ее реалистичном воплощении, черно-белой. Цветом режиссер хотел передать вечное богатство красок мира и природы. Одновременно он создавал контраст с помощью реквизита, построек, одежды героев, в том числе жителей, партизан и карателей. Все это специально фактурилось и нивелировалось по тону, лишалось красочности и приобретало мрачный характер.

Но эта картина – не апокалипсическое видение безысходности. Картина гуманистична по своей глубинной сути. Это гневный приговор войне. Ее безумие показано глазами подростка. Алеша Кравченко играет эту роль на пределе человеческих возможностей, словно пропуская сквозь себя испепеляющую молнию страдания и ненависти. В финале фильма Флера исступленно стреляет в портрет Гитлера, брошенный кем-то в дорожную грязь. Еще и еще раз раздаются выстрелы, в промежутках между которыми словно оборачивается вспять история Германии. Документальные кадры возвращают нас в тридцатые, потом - в двадцатые годы... Вот Гитлер в начале карьеры. Вот он - мальчик. Вот -младенец. И тут Флера опускает винтовку. Он ненавидит этого толстощекого малыша. Он знает его будущее. Но не может выстрелить. Захлебываясь слезами, пытается нажать на курок. Но не может... Такая метафора, такой емкий художественный образ доступен лишь подлинному Мастеру...