Малюсенький городок

Я, почтенная божья коровка, Крапуля, закончила мой труд — историю нашей малюсенькой колонии божьих коровок — и теперь могу заснуть спокойно. Наступает зима, а это для всякого порядочного насекомого — конец всему.
Я исписала две дюжины дубовых листиков, связав их хвостиками. Чего стоил мне мой труд — написать эту историю на дубовых листиках, — я говорить не буду, стоит только припомнить величину божьей коровки, чтобы понять, сколько пришлось мне путешествовать по строчкам поперек дубового листика... Это была своего рода пашня, где каждая строка заменяла собою борозду, проложенную плугом...
Прочтите мои записки и вы увидите, какая может быть сила у таких крошечных, безобидных созданий, как божьи коровки, если они соглашаются жить дружно, сообща... Прощайте, я засыпаю, завернувшись в обложку моей книги – в дубовый листик.

Тяжело жить на свете Божьем слабому, беспомощному, миролюбивому и добродушному существу, а мы, божьи коровки, именно таковые и есть.
Надо вам сказать, что божьи коровки необычайно добры и миролюбивы по характеру. Оттого-то их все забижают, едят и клюют напропалую.
Даже желторотые цыплята, еще все в пуху, — и те против нас целую артель составили; просто житья от них нет, честное слово... Я помню, мы устроили из большого хорошего желудя общественный дилижанс. Знаете, выдолбили всю внутренность желудя, поставили его на колеса, и готово дело...
Вместо лошадей мы впрягали в дышло две пары гусениц, на козлы садились кучер и кондуктор, и дилижанс возил пассажиров за очень дешевую плату. Не правда ли, какое удобство? И что же вышло из этого благого начинания?
Был чудный вечер; по дорожке двигался дилижанс, правда, довольно-таки медленно, потому что гусеницам приходится передвигаться всем телом по дороге — вот так... Пассажиров было много и все были прекрасно настроены...
Вдруг на повороте, около старого ушата, гусеницы стали и ни с места... Оказывается, навстречу вышли два желторотых цыпленка и стали уверять, что они — ночные сторожа (по-моему, это были самые обыкновенные бродяжки). Они наметились клювами и раз-раз — живо проглотили всех наших «коней»; хорошо, что хоть пассажиры сообразили, какая беда грозит им, да скорее наутек из дилижанса, кто как мог... Ужасное происшествие!..

Почтенная божья коровка по прозвищу дядя Кляксыч, был необычайно встревожен тем, что рассказала ему его дочь, Крыля. Она прибежала к нему в оранжерею взволнованная, с обручем и палочкой в лапках и сказала:
— Папа!.. Их обоих накололи на страшные булавки!..
— Что ты говоришь? Неужели?..
Дядя Кляксыч страшно огорчился.
— Эх, жаль!.. — сказал он. — Славные божьи коровки были, немного взбалмошны, но ребятишки ничего!.. Надо будет поговорить с господином садовником. Ведь это ужасно!..
— Папа, — заплакала Крыля, — и меня наколют на булавку?
— Ну, ну, глупая!.. Тебя-то за что же? А ты лучше вот что, расправь крылышки да в окошко — порх. А наутро созови под окошко, на крыжовник, наших товарищей да кое-кого из встречных божьих коровок; нам надо будет кой о чем потолковать.
— Хорошо, папа! — сказала Крыля, бросила обручик и тяжело поднялась к окошку.
Старый Кляксыч служил уже третью неделю в оранжерее у господина садовника Экимаса. Дело было так. К старику Экимасу прибежала хозяйская дочка, Лида, белокурая, хорошенькая девочка.
— Э, барышня, — сказал садовник, — откуда это у вас в волосах белых три божьих коровки? Это к счастью!..
И он снял осторожно трех жучков и показал Лиде.
— Ах, славные! — сказала Лида. — Но я не хочу одна быть счастлива, дайте мне двух жучков, Экимас, а себе возьмите третьего...
Экимас покачал головой, дунул на жучка, который ползал у него по ладони, и сказал:
— Ну, лети, тварь Божья!..
Божья коровка (а это и был сам дядя Кляксыч, потому что у него были чудные черные кляксы на надкрыльях), конечно, растерялась и упала на цветочный горшок.
Вот как было все дело, но дядя Кляксыч уверял всех, что садовник собственно назначил его сторожем оранжереи, где он и остался жить с тех пор...

Двух «счастливых» божьих коровок Лида поместила в спичечную коробочку, положила на свой столик и забыла про них.
— Однако положение! — сказал один жучок, Рогуля, сидя в коробке.
— Неприятное! — пробурчал его товарищ, Вжж. — Как было славно на листике крыжовника, тепло, хорошо!.. А тут запах-то какой!..
— Ужас! Э, приятель, видишь — свет?.. Щелочка... Лезь, карабкайся туда, на волю, а я за тобой.
С трудом, а удалось-таки жучкам выползти на волю...
Вжж расправил крылья и ринулся к свету, к окошку, там упал на подоконник на спинку и стал беспомощно болтать ножками.

Рогуля расправил рожки, медленно раскрыл крылышки — основательная божья коровка была — и полетел тоже к товарищу на окошко; там он помог Вжж подняться со спинки, и затем оба вылетели в сад.
Рано утром на другой день собралась наша добрая, славная компания. Дядя Кляксыч был уже здесь давным-давно. Он выбрал место на большой красной редиске, которая почти вылезла наружу из земли. На ней, под широкой ветвистой ботвой, стоял дядя Кляксыч, и когда мы собрались, он начал:
— Господа! — сказал он. — Я собрал вас сюда затем, чтобы переговорить с вами толком.
Мы все восторженно затрепетали надкрыльями.
— Да... — продолжал дядя Кляксыч. — Дело в том, что жить становится необычайно трудно.
— О, да... — сказал Рогуля.
— Ужасно!.. — прогудел Вжж.
— Давайте, братцы, устроим себе колонию, — сказал совершенно неожиданно дядя Кляксыч. — Я недаром-таки прожил два месяца в оранжерее у садовника Экимаса... Вы знаете, он пригласил меня на службу... Мне и не хотелось, было. Что, — думаю,— таскаться по чужим домам? Но, знаете, нельзя же было обидеть человека ни за что ни про что...
— Но мы не знаем, как приняться за дело!.. — возопили мы.
— Я научу вас... — важно сказал дядя Кляксыч.
Ну, тут мы схватились лапками, составили целый хоровод вокруг розовой редиски и стали кружиться вокруг нашего дядя Кляксыча, припевая:
Жу-жу-жу-жу, бум-бум-бум!..
Дядя Кляксыч наобум
Никогда словца не скажет,
Он, мудрец, нам жизнь укажет!..
Было очень весело, только, к сожалению, Вжж поссорился с Рогулей. Кажется, все это пустяки, но это имело огромное значение впоследствии, как вы сами увидите...
Прежде чем устроить колонию божьих коровок, надо было выбрать место для нее, а покамест каждая божья коровка решила устроить себе усадебку. О, что это были за чудные усадебки!..
Обыкновенно мы брали себе какой-нибудь фрукт для дома: яблоко, тыкву, огурец, вишню, желудь, грушу и т.п. С большими трудами мы выдалбливали середину яблока; затем прогрызали окна, двери; затем вставляли сверху трубу для вытяжки дыма — и домик бывал готов...
Наши первые поселенцы для скорости устроили свои «казармы» в старом бараньем черепе. Это было очень неприятно, но что поделаешь, приходилось поневоле мириться с этим. По крайней мере наша братия могла хоть где-нибудь иметь себе пристанище на ночь и спасаться здесь от дождя и непогоды.

— Друзья мои! — сказал торжественно дядя Кляксыч. — Мы должны для этого наловить побольше гусениц — они будут прекрасно исполнять эту должность. — Друзья мои! — сказал торжественно дядя Кляксыч. — Мы должны для этого наловить побольше гусениц — они будут прекрасно исполнять эту должность.
И вот мы выбрали маленькую площадку, окружили ее надежным забором и загнали сюда маленьких гусениц. Те, было, не хотели идти, но мы их убедили.
— Помилуйте, — говорили мы, — у вас будет всегда корм под носом, вы будете жить в полной безопасности. А много ли труда — возить иногда наши тележки и повозочки?
Поломались гусеницы, но потом согласились.
— Ладно, — говорят, — идет!..
Таким образом, мы завели у себя «конный» двор..

Мы охраняли гусениц, но, конечно, без неприятностей не обойдешься. Проведал про нашу «конницу» какой-то захудалый воробейчик.
Ну, знаете, воробей для нас — это все равно что для вас — четыре слона вместе. Махина, доложу вам, необычайная, и вся в перьях; глазищи — с колесо, клюв — сама пропасть; а когти — это нечто необычайное...
Прилетел как-то к нам такой, знаете, дерзкий, и прямо лезет за загородку.
— Сударь, — говорит дежурный сторож, — уходите добром, вас честью просят... Здесь наша «конница»... Гусеницы — дамы нервные, перепугаете и их, и детишек...
Куда тебе!.. Разозлился, клювом — щелк и проглотил оратора... Разбойник сущий!.. А потом — цап гусеницу и орлом взмыл на воздух... У нас суматоха, шум поднялись; высыпали из «казарм» рабочие с арканами, с дрекольями.
— Держи, держи, — вопят, — разбойника, наших бьют, ребята!..
Одной отчаянной божьей коровке удалось накинуть аркан на шею воробья, но воробей и ее унес вместе с гусеницей...
Скандал вышел форменный. А гусеницы заволновались, хотят все врозь ползти, и шабаш!.. Насилу-то дядя Кляксыч уговорил их...

Но это все пустяки; без мелочных неприятностей на свете все равно не проживешь. Зато все-таки дело наше шло на лад очень ходко. Мы выбрали для нашего будущего городка прекрасное местечко: у корней могучей лозины, на берегу великолепной лужи. О, какая это была чудесная лужа! Море — и то много хуже; хотя лично я моря никогда не видала, но думаю, что вряд ли оно может быть лучше нашей родной лужи.
Неприятно было только то, что наше море в жаркое время пересыхало; зато нет худа без добра. Как-то на наш городок напали враги, страшные улитки. Огромный флот их в двенадцать кораблей из старых башмаков шел на всех парусах по нашему заливу... Но в один день лужа пересохла, и все корабли увязли в тине и засохли в ней.
Дядя Кляксыч поэтому только сказал нам:
— Дети!.. Вы видите, каково наше могущество... — И прослезился, так что мы все были тронуты до глубины души.
Но нас опять стали забижать воробьи. Явились как-то к нам и говорят:
— Не беспокойтесь, мы вас не тронем: мы будем ловить рыбу.
Ну, рассудите сами, не вздор ли это? К чему воробью рыба?
Дядя Кляксыч говорит:
— Только вы, господа, нас не ешьте!
— Помилуйте!..
И что же в конце концов? Им, видите ли, для приманки нужны наши гусеницы, т.е., виновата, «лошади».
Навяжут гусеницу на веревку, закинут в воду и притворяются, что рыбу ловят, а на самом деле исподтишка глотают одну «лошадь» за другой... Ну прямо-таки разбойники. А попробуйте отделаться от них!..

Беды не прекращались, а сыпались на нас вроде шишек на бедного Макара. Вскоре после истории с воробьями все эти неприятности поневоле заставили нас серьезно призадуматься.
Как-то вечером, когда мы, божьи коровки, сидели на берегу нашей великолепной лужи и каждая из нас в отчаянии ломала по крайней мере по две пары лапок, услышали мы вдруг ласковый голос:
— Ква-ква, мои детушки; ква-ква, золотенькие!..
Это была самая настоящая лягушка; серовато-коричневая, с зелеными узорами и отвратительным мягким белым брюшком. Особенно страшны были ее глаза навыкате.
То да се, пятое-десятое — разговорилась с нами лягушка по душам:
— Точно, тяжело вам живется. Ах вы, бедные! Ах вы, горемычные! Ква-ква-квашеньки!..
Ну, известное дело, когда в горе да в беде кто-нибудь вас пожалеет, очень хорошо на душе сделается. И так станет жаль самого себя, что плакать хочется.
— Ква-ква-ква, — говорит лягушка, — а хотите, я вас защищать стану и от всякой беды избавлю?..
Ох, слышали мы, каково нашему брату от лягушек приходится, да уж очень наша новая знакомая ласкова была!

Потолковали мы друг с другом и ударили по лапам.
Ну что ж, надо сознаться, с самого начала лягушка избавила нас от всяких неприятностей.
Прилетит воробей:
— Чив-чив!..
Она сейчас:
— Вам что угодно?
— Можно божьих коровок поклевать?
— Что-что, толстоносый?.. Повтори!..
Воробей, конечно, сконфузится:
— Нет, я так, вообще...
— То-то, вообще. Пожалуйста, не задерживайтесь!..
То же самое и с пауками. Наша лягушка живо их отвадила от нас, и мы спешно начали строить наш городок.
Ах, если бы вы только знали, какая это была прелесть!..
Посередине нашего мыска была устроена площадь. Здесь возвышалось здание из цельного яблока, выгрызенного внутри.
Это было городское управление. Вокруг площади проложили мы особые дорожки, по которым ходили омнибусы. Дальше, вокруг площади шли постройки обывателей. Все это было устроено из яблок или шляпок от грибов. У корня лозины была нора. Ее расширили и устроили в ней помещение для нашей квакуши. От входа норы в городское управление мы даже провели телефон. У берегов лужи устроили пристани.

Кажется, все устроилось отлично. И мы зажили прекрасно, а лягушке было и хорошо, и спокойно, и почетно. Подумайте, мы быЛи почтительны, любезны; собирали ей для питья росу с цветов, загоняли к ней целыми стадами мух, мошек и комаров. А когда после завтрака она садилась читать новые журналы и брала в рот чубук, то мы непрерывно набивали трубку особым сеном, вроде табака.
Для этого непрерывно работали до пятнадцати очередных божьих коровок, да две пары гусениц подвозили возами от стога к трубке лягушки сено-табак...
Да-с, это чего-нибудь да стоит!
И все рухнуло, все пошло прахом из-за коварства нашей «благодетельницы». Когда оглянешься назад, подумаешь, что творится на свете, — так даже жутко, даже страшно станет. К чему так много горя и беды, когда этого можно так легко избежать?
Возьмите хоть историю нашего городка. Всем жилось прекрасно, так нет же, надо было испортить все дело и лишиться всего!..
Созвала как-то нас лягушка и говорит:
— Господа! Ни одного корабля у нас не было до сих пор. А надо бы нам развить торговлю.
— Ну, что ж, — говорим, — развивай!
— Ах, вы, глупые! — отвечает лягушка. — Не так-то легко сделать то, что мы говорим. Ну, да я уж заранее все обдумала за вас. Скоро кончается лето, и вы все заснете...
— Да, но весной мы возродим городок.
—«Весной!»... — передразнила лягушка. — Улита едет — когда-то еще будет. Все ли вы в сборе?
— Все, ваше квакушеское могущество!
— То-то. Наутро приплывет к нам целый флот с моими дальними, но крайне милыми родственниками. Так будьте готовы принять их с честью. Устройте им торжественную, радушную встречу.
О, это ужасное утро!.. Страшное, позорное, гневное, черное, тлетворное, безбожное и бессердечное утро...
Раньше зари все мы были на лапках. Мы усыпали живым оранжевым ковром все наши берега, все крыши, все пристани. Лоцман выехал на лепестке встречать прибывающие корабли с родственниками нашей квакушки...
И точно, вдали уже колыхались великолепные деревянные башмаки с мачтами, со снастями и с флагами.
Лягушка наша высунулась из своего логова и квакала что есть мочи:
— Ква-ква-ква!.. К нам, к нам, дорогие гости!..
Но когда мы разглядели этих гостей, ужас сковал наши лапки, и мы замерли на месте...
Это были страшные улитки, это были чудовища, которых мы и во сне видеть боялись. Так вот они дальние, но милые родственники лягушки... О, ужас!.. Мы очутились в западне!..
Что тут было — даже вспоминать страшно. Улитки бросились на нас со стороны гавани; с тылу нападали наша квакушка и множество других лягушек. В полчаса весь наш городок был опустошен. Уцелели только пять-шесть божьих коровок, в числе которых была и я, горемычная...
Становится холодно. Я застываю, теряю всякое соображение, лапки у меня немеют. Я чувствую, что должна замереть... Но я не страшусь этого. Если я в последний раз закрою глаза, я знаю, что никто не скажет обо мне дурного слова. Другое дело — лягушка. О, какое это коварное и хитрое создание! Но мне кажется, что в этом случае проиграла и она. Вряд ли когда-нибудь кто-нибудь станет ухаживать за нею и расточать ей столько внимания, как делали это мы, бедные, добродушные и наивные божьи коровки.