Центр спасения медведей в Тверской области

Взяв одно ведро, он вошел внутрь, послышалось урчанье и я увидел, как со всех сторон на него уставились голодные медвежьи глаза. Василий — так звали юношу — молча ходил между зверями, вываливая перед каждым порцию каши и собачьего корма. Внезапно один из них забеспокоился, поднялся на задние лапы — учуял запах нового человека. Постоял, подумал и вернулся к кормежке.

До деревни Бубоницы добраться непросто. Сейчас это медвежий угол во всех смыслах — на окраине Тверской области, в конце покрытой рытвинами тупиковой дороги. Однако местные жители себя провинциалами не считают. Для географов здесь Великий Валдайский водораздел, откуда на восток утекает Волга, на юг — Днепр, на запад — Западная Двина, а на север — Ловать, для историков — перекресток старинных торговых путей. Стоит ли удивляться, что именно в этих краях возникло место настоящего паломничества зоологов, куда они приезжают со всего мира — обменяться знаниями и посмотреть на затерянный в лесу медвежий интернат?

30 лет назад деревня умирала — в ней жили только два старика. Теперь здесь десяток крепких домов, широко разбросанных по песчаным холмам. Произошло это чудо благодаря биологу Валентину Пажетнову, которого односельчане уважительно зовут Дедом. Я шел по извилистой дороге, пытаясь отыскать его дом по особой примете — на нем должен был развеваться российский флаг. Знамя своей страны Дед поднимал над крышей еще с советских времен. Многим это казалось странным. Даже из горкома приезжали, просили снять — мол, флаг положен только на сельсовете, в крайнем случае — по праздникам. На что Дед с невинным видом поинтересовался, есть ли закон, запрещающий вывешивать советские флаги. Незваный гость только развел руками и уехал от упрямого зоолога ни с чем.

Флаг я отыскал на первом же доме. Зашел в калитку и спросил у обедавших за дощатым столом небритых деревенских мужиков, как найти Деда. Те неожиданно ответили по-английски. Оказалось, что Дед живет выше, российский флаг здесь теперь можно встретить чуть ли не на каждой избе, а веселые колхозники — иностранцы, приехавшие сюда провести отпуск в российской глубинке — где в Западной Европе найдешь такой лес!
Но вот и дом на самой вершине холма. У входа — кованые медведи, в сенях — целых набор медвежьих безделушек — подарков из разных стран. Под стать косолапым и сам хозяин дома — с крепкими не по возрасту руками, загорелым морщинистым лицом и слегка раскосыми живыми глазами. Ни дать, ни взять — лесовик из старинных сказок.

Почти за всеми историями возрождения русских деревень, которые мне приходилось слышать, стояла пришлая супружеская пара — обычно из горожан. Полные энергии, они покидали город ради сельской глуши и преображали все вокруг себя, вдыхая в россыпь дряхлых домиков новую кипучую жизнь. Не стали исключением и Бубоницы. Но путь, приведший сюда Валентина и его жену Светлану, не был ни коротким, ни простым.
Родился Валентин в городе Каменске Ростовской области, в семье интеллигентов. Застал войну, чуть было не стал циркачом, но с самого детства чувствовал, что вся его жизнь будет связана с лесом. Сам он об этом впоследствии напишет так:
«Я думал, что смогу жить в лесной глуши, в одиночестве, познавая суровые законы выживания в диком мире, выживания на острой грани, отделяющей бренное пребывание на земле от вечности. Мне представлялось, что только вдали от человеческого общества, в таежных дебрях можно жить свободно, как дикий зверь, не подвергая себя тем обязанностям и обязательствам, которые навязывает человеку жестокий закон общества: «Жить так, как все, или быть униженным и уничтоженным…» Вдвоем с молодой женой юноша отправился в Сибирь, чтобы стать профессиональным охотником.

Когда мы говорим о создателе интерната для медвежат-сирот, воображение живо рисует эдакого доктора Айболита, который не тронет пальцем и комарика. И действительно, даже сейчас, когда Центром спасения медведей давно управляет его сын Сергей, Валентин вместе с женой ночи напролет выкармливают новорожденных медвежат — изнурительный труд, который может принести радость только тому, кто по-настоящему любит животных. Сложно представить, что этот человек, спасший сотни медведей, обожает картошку на медвежьем сале, ел глухарятину вместо хлеба и приносил жене в подарок жареные беличьи головки, которые в Сибири считались особым лакомством.

«К охоте я с детства и до сих пор отношусь с уважением», — рассказывает он, угощая меня деревенским творогом. «Но только если она не ради потехи. Те, кто с вышки за триста метров стреляют по зверю, не подозревающему об опасности, пусть лучше в тире палят. Должно быть противостояние твоих умений и знаний с навыками зверя. Чтобы у него был шанс спастись. Это очень непростая работа, а вовсе не романтика, как я когда-то думал. Надо было прокормить себя и семью, добывать тех зверей, за которых платили — соболя, белку, колонка… А на медведя я ходил, поскольку в семью были нужны сало и мясо. Шел и добывал».

Долгие годы он бродил по тайге, зачастую оказываясь на волосок от смерти. Учился подбираться незаметно к самым скрытным обитателям леса, охотился на лучших четвероногих охотников, выслеживал прирожденных следопытов, чей нос и уши куда совершеннее людских. Порой состязание затягивалось надолго, как многолетняя дуэль с матерым медведем Ворчуном, «в котором разбойная удаль чередовалась с расчетливой мудростью». Пострадав от браконьеров, Ворчун принялся мстить людям — пугал грибников, безобразничал в деревне и с почти мистическим везением спасался от преследовавших его егерей. В конце концов, старый хромой зверь так и ушел непобежденным. До сих пор Дед вспоминает своего противника с огромным уважением.
Чтобы выжить в этом суровом мире и прокормить семью, Валентин должен был понять животных так, как не снилось кабинетным зоологам, жить среди медведей, учиться думать, как они. Охотясь на хищника, он приблизился к нему как никто другой. Детская мечта сбылась, и награда за труды была велика. Воспоминания Деда о том, как он впервые прокрался на овсяное поле и затаился между кормящихся медведей, дышат восторгом и высокой поэзией:
«В этом лунном мире, со зверьем, которое не подозревало о том, что рядом притаилось чужое, не из их племени существо, я вдруг почувствовал, что обретаю невидимую, но осязаемую связь с животными, проникаюсь их желанием насытиться, набраться сил, чтобы жить простой, бесхитростной жизнью, оставляя после себя таких же простых, чистых, наивных существ для продолжения своего рода на земле».

В 1974 году бывший охотник и егерь, освоивший к тому времени несколько десятков профессий, приступил к главному делу своей жизни — научному изучению медведей. Для этого пришлось выполнить условие — три года отработать директором заповедника. Едва истек срок, как Валентин сложил с себя начальственные полномочия и на неделю ушел в лес, словно очищая себя перед новой жизнью.
Первых медвежат для эксперимента решено было забрать из берлоги, и это чуть не стоило Валентину жизни — разъяренная медведица выскочила ему навстречу, и только в последний момент испугалась крика и ударов топора, которым бывалый охотник изо всех сил заколотил по дереву. Он взял детенышей и вплоть до поздней осени выкармливал их, живя в палатке рядом с усыновленными питомцами. Медвежата послушно бегали за двуногой «мамой», а когда стало холодать, даже пытались пристроиться к ней под бочок. Приходилось хлестать их хворостинкой по любопытным носам, ведь привыкание зверя к человеку, стирание врожденного страха перед ним обрекают питомца на верную смерть. Никто не будет церемониться с косолапым, который придет в деревню поиграть с людьми. К счастью, перед самой зимой медвежата, оставшиеся без теплой палатки, сами принялись рыть берлоги — причем так ловко, словно делали это уже много раз. Стало ясно, что воспитанники способны самостоятельно выживать в дикой природе.

С тех пор биологи воспитали около двухсот медвежат-сирот. Везут их в бубоницкий «интернат» со всей России. Где-то браконьеры медведицу убьют, а на детенышей рука не поднимется, где-то неосторожный лыжник потревожит мохнатую мамашу в берлоге. Единожды сбежав, она уже никогда не вернется, и если медвежат не забрать, они просто замерзнут. Дело в том, что медведь в берлоге — очень удобная добыча, человек охотился на него столетиями. «Храбрецов», возвращавшихся в свой зимний дом, зачастую ждала засада, так что гены потомству передавали, в основном, «трусы», бросавшие и приют, и спящих в нем малышей.

Новорожденные медвежата, появляющиеся в начале января — это умильные комочки с закрытыми ушами и глазами, настолько крохотные, что в Средневековье люди считали, будто медведица рожает бесформенные куски плоти и лишь потом, вылизывая, медленно придает им форму зверей. Кажется невозможным превратить их в полноценных хозяев леса. А между тем в Центре спасения медведей удалось выходить даже недоношенного медвежонка с багровыми проплешинами вместо кожи, который весил всего 356 грамм.
Поначалу зверенышей содержат в теплой комнате у печки, заменяющей малышам бок мамы-медведицы. Сотрудники меняют им пеленки, массируют животики, сажают на горшок, а в первые десять дней жизни кормят каждые два часа — и днем, и ночью, вливая в крохотную пасть по пять миллилитров молока. «Едва успеешь до дома дойти, уже надо обратно», — улыбается Светлана.

Постепенно промежуток между кормежками увеличивают, окрепшие медвежата резвятся на специальном тренажере, в теплую погоду их выносят погреться на солнышке. В начале апреля зверенышей переводят в открытый вольер, из которого они устраивают экспедиции в лес, за ягодами, длящиеся порой до двух недель. Однажды во время такой прогулки пропала медведица Кнопка. Пажетновы обошли все деревни в округе, но так ее и не нашли. А через неделю она вернулась сама — с чужим ошейником и оборванной цепью.

Крошечный медвежонок — это ходячая плюшевая игрушка. Стоит увидеть, как звереныши, повизгивая сосут друг другу уши, и даже у отъявленных циников руки сами тянутся погладить бурую шерстку. Но — нельзя. Даже разговаривать в присутствии зверей запрещено, а если ставший родным за месяцы неусыпной — в прямом смысле слова — заботы детеныш потянется к тебе, надо его безжалостно наказать. Обидеть и тем самым спасти. Конечно, все равно случаются осечки. Бывает, что молодые общительные медведи выходят к деревне. Тогда их забирают обратно в «интернат» и заботятся о них вплоть до зимней спячки. В берлоге зверь дичает, и весной стремглав убегает и от своих спасителей, и от других людей.

Эти эксперименты — не простая благотворительность, а серьезная научная работа, уже принесшая немалые плоды. Шестнадцать косолапых «выпускников» вновь заселили опустевший было заповедник «Брянский лес». Сейчас в нем более пятидесяти медведей. В тверской глубинке проходят международные конференции, по методике Пажетновых работают в Индии и Южной Корее. Но самая большая радость для приемных родителей — когда бывших воспитанниц видят уже с собственными медвежатами. А это значит, что не только медвежья, но и их собственная жизнь имеет смысл.

И все же я не удерживаюсь от того, чтобы задать бывшему охотнику вопрос:
— Не жалко, когда ваших медведей добывают?
Дед недоуменно смотрит на меня:
— Как может быть жалко, когда они живут обычной медвежьей жизнью? Охота держит зверя на расстоянии от человека. Другого механизма просто нет. Конечно, этим должны заниматься специалисты. В Танзании, к примеру, со слонами работают — делят страну пополам, и в одной половине охотятся, а в другой показывают животных туристам. Иначе они все сожрут и начнется падеж. Потом их меняют местами.
Когда охотники добывают нашего медведя, они считают, что поступили плохо, но стесняться не надо. Это же информация. Недавнему самцу из Новгородской области было почти семь лет, а нашли его всего в шести километрах от места выпуска. Самый дальний выход был у медведицы в период гона — двести километров по прямой. Там уже не сплошные леса, как здесь, а вперемешку с полем. Охотовед в бинокль увидел метку и нам позвонил. Потом она сюда обратно прибежала. На родину.

Сейчас еду медвежатам носит Василий, внук Деда. Подрастают правнуки. Забытая деревня ожила, превратилась в настоящее родовое гнездо семьи Пажетновых. В начале девяностых порой приходилось кормить сироток на собственные сбережения, теперь под патриотичным российским флагом красуется эмблема IFAW — Международного фонда защиты животных, финансирующего медвежий интернат. А Дед в свободное время пишет воспоминания и сказки для многочисленных потомков — да так, что зарисовки из жизни лосей и кабанов читаются взахлеб, как хорошие детективы.
— Мы с бабушкой — очень русские люди, — гордо говорит он. — Для нас нет ничего лучше своего места. Одна журналистка написала, что в нашей деревне воняет навозом. А мне очень жаль, что такие села мало где сохранились. Живые, не стерильные.

На этих словах Дед медленно, словно с трудом улыбнулся, и суровое лицо лесовика внезапно преобразилось, будто солнечный луч пробился сквозь ветви дремучего бора. И я понял, что этот человек, умеющий ценить жизнь со всей ее грязью и трагедиями, в своих странствиях научился главному — чистой любви, когда ради счастья существ, о которых заботишься, надо отказаться от всех внешних проявлений привязанности, вовремя отпустить их от себя, а если понадобится, то спокойно принять даже их смерть, зная, что это тоже цена свободы, которую ты им подарил. Главное — что их лесная жизнь, пусть и скоротечная, была настоящей.