Пункт обогрева в Раубичах. Прихлебатель второй сборной СССР

Не доезжая километра до спортивной гостиницы в Раубичах, мы свернули к палатке, которая пряталась в придорожном лесу. Из жестяной трубы уютно вился дымок.
О, эта загадочная «отдельно стоящая» советская армейская палатка! Она встречалась в наших краях как символ. Палатка могла появиться в самом неожиданном месте, и ее предназначение для всех оставалось тайной. Для всех, кроме того военачальника, фантазией которого она была обозначена на карте как… А вот, например, как «Пункт обучения плаванию личного состава в/ч xxxx на водохранилище Вяча».
Разумеется, учить плаванию никого там не станут! Проведут лишь раз показное занятие, да и прекратят это дело, потому как слишком много счастья привалит солдатам, если возить их летом купаться. Пусть лучше траншеи копают. Однако согласно планам физической подготовки войск, положено, чтобы существовал такой учебный пункт. И он будет существовать — в виде палатки-фантома. А на самом деле туда станут наезжать штабные офицеры, чтобы покушать шашлыков.
Все дело в том, что бывает несение службы, а бывает ее «обозначение».
Никогда не забуду, как в августе 1981 года на Дретунском полигоне командир 120-й дивизии — будущий министр обороны Беларуси — проводил в расположении нашего полка совещание офицеров. Он сообщил новость:
— На учения прибывает главком сухопутных войск! Поэтому первым делом следует осуществить вот что… — комдив на карте отмерил километра четыре от главного пункта управления войсками. — Здесь на повороте надо поставить палатку и таким образом обозначить полевой контрольно-пропускной пункт. Туда следует посадить толкового майора. Чтобы мог выйти и доложить главкому!
Помню, как полторы сотни офицеров восхитились глубиной тактического мышления комдива. Это надо же! Не просто майора следует назначить начальником шлагбаума и усадить в палатку полевого КПП, а толкового!
Обычно же загадочными палатками заправляют сонные прапорщики в компании с еще более сонными старослужащими солдатами. Внутри палатки вы найдете железную печку и колченогий стол с неработающим полевым телефонным аппаратом. Настольный натюрморт составят надгрызенная буханка пшеничного хлеба, котелок с засохшей кашей и амбарная книга с надписью «Журнал несения службы». Последние страницы гроссбуха будут наискосок вырваны.
Обязательным элементом меблировки палатки явится пара коек с грязными матрасами. Если на матрасах спят двое военных, то означать это будет то, что третий ушел в деревню за самогонкой. Если спит один, то, значит, самогонка уже была принесена, и теперь двое отправились на танцы…
На зычный оклик Билли Бонса из палатки вылезли двое в печной саже: сержант Арви Лапмаа и рядовой Аббас Аббасов.
— А где третий? — спросил Билли Бонс. — Этот, как его?.. Клячев.
— За дровами пошел, — соврал Аббасов, хотя всем было ясно, что Венька Клячев, сосланный в нашу роту из полковой разведки, уже самовольно промышляет в окрестностях.
— Ну-ну, — ехидно произнес Билли Бонс и добавил для меня: — Ты здесь старший — вот и разбирайся. Будь здоров!
Уазик резанул шипованными колесами по дорожной наледи и умчал подполковника обратно в полк.
Старший… Личность рядового или сержанта срочной службы в Советской армии изначально трактовалась как нечто порочно-безответственное. Предполагалось, что оставленный без надзирателей солдат (особенно вне пределов войсковой части) будет вести себя, как сбежавший из спецлечебницы агрессивный имбецил. Он непременно утеряет или промотает оружие и военное имущество, напьется, угонит и разобьет машину, учинит насилия и бесчинства в отношении гражданского населения.
Поэтому на гражданке человек мог быть, допустим, классным шофером-профессионалом, но после призыва в армию ему не позволялось сделать самостоятельный рейс даже в ближний карьер за кубометром гравия. Рядом с водителем усаживался прапорщик или офицер. Над солдатом нужен «старший», причем этому старшему совсем не обязательно являть собой пример грамотного руководства или хотя бы понимания действий подчиненного. Означенная фигура служит иным целям.
В Первую мировую войну пилоты «этажерок», отправляясь в боевой вылет, клали под себя на сиденье чугунную сковороду — защиту от пуль наземного противника.
В наших войсках «старший» — та сковородка, которой командование прикрывается от возможных пинков более высокого командования. Когда солдаты утворяют какую-нибудь хреновину, то наверху никого, по большому счету, не интересуют мотивы и обстоятельства, поскольку ясно и так: солдат — разгильдяй по определению. А спрашивают первым делом о том, назначался ли старший из числа офицеров или прапорщиков.
Ради спасения собственной карьеры всегда нужно иметь «для предъявления» некоего зиц-начальника. Это его поволокут на ковер к генералу, сдадут военной прокуратуре. Таковы правила игры.
Вот потому-то у нас при весеннем разминировании полигона старшим в цепи солдат-саперов могли назначить начальника столовой…
Совершенно очевидно, что в Раубичи меня прислали, дабы заиметь старшего при фантоме какого-то военного объекта, связанного с чемпионатом мира по биатлону. Кроме физического присутствия, иного от меня здесь не требуется, поскольку не определены должностные обязанности. Но ничего не остается, кроме как следовать правилам игры. Один только вопрос: что мне тут, простите, жрать и на чем спать?
Солдата можно беспредельно шпынять, но если вовремя не наделять его казенной пищей, одеялом и простынями, то это будет преступлением. Ванька-взводный — ближайший командир-офицер, который нередко вместе с солдатом ест, спит и на очко ходит, должен обеспечивать себя сам.
Я заглянул в палатку. На раскаленной печке-буржуйке шипела во вспоротых жестянках перловка с мясом. Эх, хорошая штука — консервы из армейского сухпайка! Но, разумеется, на мою персону паек в Раубичи выписан не был. Пришлось сглотнуть слюну и пожалеть о том, что в ожидании вечернего похода в ресторан «Чайка» пренебрег сегодня обедом. Вспомнил о банке фасоли в томате, хранящейся в тумбочке офицерского общежития…
Можно, конечно, было сесть на хвост бойцам, и они, не сомневаюсь, поделились бы харчами с не самым вредным в батальоне офицером. Но перспектива этого показалась унизительной.
Я вышел из палатки и посмотрел на сияющий огнями гостиничный корпус. Неужели во всем этом здании не отыщется кусок хлеба и койко-место для одного задолбанного службой гвардейского поручика?

В холле гостиницы царила суматоха, вызванная заездом спортсменов. Я вычленил фигуру главного администратора — полноватого седого мужчину, чем-то похожего на Билли Бонса. Вот с ним-то мне и надо было сработать на импровизации. Сработать без хамства, но напористо…
Экипировка строевого офицера, желающего, чтобы служба его шла успешно, должна включать ряд специальных предметов. Мне от предшественника досталась замечательная нарукавная повязка. На одной ее стороне значилось «Начальник патруля», а на другой — «Начальник караула». Очень удобно для офицера, который, как принято говорить, через день — на ремень.
Повязка была со мной, и пришла мысль использовать ее в общении с хозяином гостиницы. В конце концов, Билли Бонс что-то такое говорил о функциях начальника караула.
— Здрав-жлаю, товарищ главный администратор! — я сделал приветственную отмашку правой рукой и одновременно поддернул локоть левой, дабы мелькнула нарукавная повязка. — Разрешите представиться: начальник краула старш-летнант… авилин! Откомандирован в спорткомплекс для несения службы! Где прикажете разместиться?
«Прикажете» — это я рассчитал психологически верно. Сто процентов было за то, что администратор — в прошлом офицер в чине не ниже подполковника. И вот теперь я предлагал ему привычную роль: повелевать и распоряжаться. Причем повелевать в пределах собственно его, подполковничьих, полномочий. Ситуация достаточно натурально выглядела так: где-то там в далекой абстракции существуют какие-то генералы и полковники, от которых исходит приказ командировать какого-то старлея в спорткомплекс. И вот теперь ему, подполковнику, предлагается включиться в процесс реализации приказа. Впрочем, как бы и не реализации, а всего лишь необременительной передачи указаний верховного командования. Ему самому ничего делать не надо. Следует всего лишь приказать. Приказать разместиться.
Ну, приказывай же мне, отставник-подполковник! Вот я стою перед тобой — пехотный старлей, который последний раз цивильный унитаз видел полгода назад!
Администратор глядел на меня ошалело, тужась вызвать какие-либо воспоминания.
— Караул?..
— Так точно!
— Охрана?..
— Как прикажете!
— Вот ключ от номера… э-э… сто четвертого!
— Есть!!!
В номере оказались четыре кровати, укрытые новыми верблюжьими одеялами. Постельное белье — льняное полотно в крупную клетку. Очень достойно, подумал я, вспомнив, что ночь накануне, будучи в роте очередным «ответственным» офицером, провалялся, не раздеваясь, на дерматиновом топчане в канцелярии. А предыдущую ночь клацал зубами на полигоне в десантном отделении боевой машины пехоты.
И — о счастье! — на подносе с графином лежала пачка печенья! Возможные соседи так и не объявились.
Поутру, выскребая щеки всегда имеющейся в полевой сумке безопаской, я рассудил, что завтрак надо добывать тем же методом, что и ночлег. В конце концов, человек я казенный, и будет ли разница, по какой бюджетной статье — Министерства обороны или Госкомспорта — держава понесет расходы на мое содержание? Застегнул портупею и с нарукавной повязкой «Начальник караула» вошел в гостиничный ресторан.
Метрдотель не стал до конца выслушивать мою устную импровизацию на тему «Вот я тут прикомандирован» и провел к служебному обеденному столу. За ним уже вовсю трудился над тарелками разномастный окологостиничный люд.
В принципе, мне и прежде случалось убеждаться, что обеды бывают не только из трех блюд, а даже более. Но чтобы из восьми блюд — завтрак!..
Скушал я зеленый огурчик со сметаной. Парниковый, конечно, но не долго-унылый вьетнамский, вкусом напоминающий намыленную вату, а нашенский, в пупырышках. Для вящей убедительности недробленую половинку огурца положили на край салатницы вместе с пучком петрушки.
Попробовал поросячьего окорока — с косточкой и деликатной прослойкой розового сала.
Здесь же, в зале, в особом электрическом бойлере варили куриные яйца — очень крупные, с темно-желтой скорлупой. Их готовили на заказ: кому всмятку, а кому — в мешочек.
Честно признаться, овсянку, аристократически сваренную на воде, есть я не стал. Но зато дважды почувствовал себя лордом, выпив сначала стакан апельсинового, а потом и грейпфрутового сока.
И занялся вплотную молочными сосисками в тоненькой натуральной кожице. К ним подавали картофельное пюре нежного цыплячьего колера, венгерский зеленый горошек, а также брусочек финского сливочного масла в фольге и тюбик неострой немецкой горчицы.
Потом ел я особый мягкий творог, вкусом и консистенцией напоминающий взбитые сливки.
Потом попробовал черносмородиновый мусс с наполнителем типа мороженого, но только нехолодного.
Потом ковырнул многослойное фруктовое желе, припорошенное тертым шоколадом…
Чай с лимоном, какао и горячие французские булочки довершали утренний рацион советских спортсменов и их прихлебателей.
Из разговоров в зале было ясно, что завтракает вторая сборная СССР и что прибытие первой ожидают через неделю. Обратил я внимание, что могучие ребята в адидасовских костюмах не очень-то следуют предлагаемому меню: размазывают овсянку, потягивают сок, но больше едят принесенное с собой. Каждый явился с коробкой особой белковой смеси и разбалтывал порошок в миске с кипятком.
За соседним столом стриженный наголо малый лениво слизывал с ложки бордовую массу, а тренер заглядывал ему в рот и уговаривал:
— Володенька, ну скушай еще лосиной печеночки. Будешь, как лось, бегать.
Действительно, зачем такому окорок с общего стола?
Блин! Я тут объедаюсь, а в палатке ребята сухпайками пробавляются! Начал запихивать в полевую сумку сосиски и коржики…

Сергей Крапивин


(Продолжение следует.)