Святые Ганс и Ричи

Мы отбили концлагерь у фашистов. Пятнадцать гектаров преисподней, огороженной колючей проволокой. А за колючкой люди, точнее то, что от них осталось: худые голодные. Все радуются: мужики обнимают, девки целуют. А детки нет, будто не понимают, что все мучения позади. Только ручонки тянут, мол «Дай». У нас у самих-то жрать не было, но у кого, что было заныкано: сухари или шоколадка трофейная все отдали. Мы пока там стояли - вообще не ели, кусок в горло не лез. Приказ командира запрещал отдавать пайки бывшим пленным. Сам же, только пульман с кашей возьмет, ложки не съест, несет к детским баракам.
Бараки деревянные, в них шконки в три яруса. Там не то что матрасов, вообще ничего не было - на досках люди спали. Перед ними виселицы, человек по десять на каждой. Печи огромные, перед ними трупы сложены, как дрова.
Так малышей пока решили в немецкие казармы поселить. Там и мебель, и матрасы были, по четверо на койку - все уместились. Вот ведем их к новому жилью, мне в помощь Тони дали. Он англичанин из пленных, но говорил по-русски. Фашистские бараки стояли полукругом, перед ними небольшой плац. Наспех сколоченные виселицы. Двое в форме болтаются, один в английской, второй в немецкой. На груди таблички: «коммунист».
Кто-то из детей крикнул: «Ричи». Толпа ребят окружила место казни. Вот тут они все заревели, как по приказу.
- Кто это? – спросил я своего спутника.
- Вот этот Ричард - он наш, из Дублина. А это Ганс он ему помогал.
- Помогал? В чем?
- Ричи, он тут за бургомистра был. Языков много знал, облегчал немцам руководство людьми. Он даже имел право по лагерю свободно перемещаться. А нацисты русских за людей ведь не считают – вы для них скот. А нас по сравнению с другими кормили, и помощь от «красного креста» давали… Он сначала гуманитарку детишкам подкидывал, они ведь толком работать не могут, зачем немцам их кормить? Потом придумал, как продовольственный склад обкрадывать. Они с Гансом дружили, тот стал ему помогать. А неделю назад их раскрыли. Вот результат.
Я испытывал благодарность к ним. Там ведь в лагере и бабы немецкие были, да и дети свои у многих из служащих есть… А людьми оказались зэк и простой солдат. Мы решили их похоронить. Нашли небольшой холмик рядом, где земля была помягче. Вырыли две могилы, копал в основном я. Тони хоть и говорил, что их кормили, но сил у него не хватало – после пяти взмахов лопаты ему приходилось отдыхать. Потом мы понесли тела, могилкам я пришел первым, хоть немец, которого я нес, и был тяжелее раза в два, чем тот, которого тащил ирландец. Без лишних церемоний я кинул труп в могилу, присел на отвал и принялся крутить пару цибарок. Через несколько минут, еле волоча ноги, пришел мой новый товарищ. Положив тело возле ямы, рухнул рядом сам, борясь с отдышкой.
- Вставай, покурим! Да будем закапывать.
- Сейчас.
Он встал на колени перед телом, снял с шеи покойного шнурок, на котором были простой крестик и медальон, принялся обыскивать гимнастерку. Я его не осуждал – сам не раз обыскивал мертвых немцев в поисках папирос или фляжки. В одном из карманов он нашел несколько сложенных листков бумаги фотокарточку. Сел рядом со мной с благодарность взяв самокрутку и закурил.
- Не стыдно? Товарищ ведь твой хоть и жмурик.
- Нет, Ваня, ты не понял: это вроде вашей иконы. Нельзя иконы хоронить, а крест мы положим в могилу, крест должен остаться с человеком.
Он развязал шнурок, крестик положил в карман гимнастерки Ричарда. Снова сел и протянул мне медальон. Я повертел его, рассматривая.
- Действительно икона, а что здесь написано?
- Mathilde die Heilige, это по-немецки. Святая Матильда по-вашему.
Еще немного повертев кусочек металла, протянул его обратно.
- Оставь себе, икона должна быть у самого близкого человека на похоронах, в данный момент это ты.
- Да я в бога то не верю, к тому же ты его тоже хоронишь – забирай, дай лучше фотку посмотреть.
Он протянул мне фото, однако икону не взял.
- Оставь, Ваня. Веришь ты или нет это не важно, а я, если бы не ты, не смог бы его похоронить – мне же даже могилу выкопать сейчас не под силу.
Я убрал образ в карман, и стал изучать фото.
- Жена у него красавица, конечно, и детишек аж трое – жаль не дожил... – я вернул фото Тони.
- Да, жаль. Война закончится – вернусь в королевство - отдам ей письма… - он бережно положил карточку к листам бумаги…
Через полчаса погребение завершилось установкой двух небольших крестов из веток дуба, растущего неподалеку.
Уже через день нас бросили в прорыв. Наш батальон на острие атаки. Я был уверен, что это мой последний бой. Уже в Марусе (этим женским именем он называл свой танк, дед был механиком-водителем Т-34, машин у него за войну было целых четыре. Три раза он оставался единственным выжившим из экипажа) я достал иконку привязал к ней шнурок, надел на шею. Убрав под тельник, перекрестился.
- Спаси и сохрани. – произнес я первое, что пришло в голову.
- Не поможет! – злорадно усмехнулся наводчик Гриша
- С богом… - сказал командир.
Боевая машина покатилась в свой последний бой.
Очнулся я от жжения в груди, открыв глаза, понял, что вишу на раскаленном обломке рычага. Гимнастерка в месте попадания своеобразного копья обуглилась. Икона, спасшая мне жизнь, тоже раскалилась и прикипела к коже.
Танк горел. Времени было в обрез, голыми руками открываю раскаленную крышку люка, расположенного у меня под ногами. Кожа ладоней и пальцев остается на металле, в танк врываются языки пламени, топливо из пробитого бака горело под днищем Маруси. Выхода не было бросаюсь в огонь, когда выполз с лобовой стороны танка. Я был похож на пылающего демона, начинаю кататься по земле стараюсь сбить огонь – бесполезно. Слышу собственный крик боли, все конец мне. Подбежал пехотинец, схватил за сапог и волоком протащил несколько метров. Кинув меня в овраг небольшого ручья, получил пулю в голову и замертво рухнул.
- Спасибо, братишка. - последним усилием накрылся его телом и сознание покинуло меня.
Победу встречал в госпитале. Думал война закончилась – все домой. Не тут-то было, меня приставили к экипажу четвертой Маруси, прямо с ней погрузили на поезд и на Дальний Восток, крошить япошек.