Синяя кофта (рассказ)
детям той войны – посвящается...
- Твою ж ты мать! – выругался Петька, когда он и соседи по палате услыхали внезапный залп автоматов и пистолетов; машинально он отметил, что стреляет только советское оружие.
Мгновенно, не сговариваясь, одни пациенты встали около окон, осторожно выглядывая, а другие принялись выносить тяжелораненных из палаты.
Но тут Петька услыхал со стороны улицы:
- Братушки! Победа! Победа, братцы!
Петька мгновенно высунулся по пояс из окна:
- Что?
- Дурак ты – Победа, непонятно что ли? Берлин взят, едрён-батон! – закричал какой-то незнакомый солдат, дав из автомата очередь вверх.
Петька обернулся в глубь палаты и, не жалея сил, закричал:
- Берлин взят! Наши Берлин взяли, братцы! Победа!!!
Все замерли на миг, но потом у всех лица посветлели, и все стали кричать «Победа!», обнимать друг друга, но только один солдат лежал и плакал. Он даже – ревел, положив на лицо руку, или, вернее, что от неё осталось – без кисти и запястья. Это был совсем молодой паренёк, который на фронте пробыл всего месяц, мстя за отца и двух братьев.
Его никто не стал упрекать и успокаивать – все всё понимали, а Петька подошёл к нему, погладил по голове:
- Ну, вот и всё, сынок… заживём теперь…
Петьку Иванова Победа застала в Праге, где он после тяжёлой контузии лежал в госпитале. Выписавшись оттуда, он не стал ждать – когда его полк будет проходить рядом, и пошёл навстречу. Хотя его нестерпимо тянуло домой, он всё же решил ехать обратно вместе со своими земляками, друзьями детства – Мишкой Шумиловым и Ержаном Сабировым. Когда он про них подумал, то сердце больно уколола мысль: «Живы?».
Петьке было сорок пять лет, и жизнь его била немало: рос сиротой, батрачил на кулаков; потом – Империалистическая война. Вернулся оттуда, а дома - Гражданская. Недолго думая – вступил в ряды Красной Армии, и громил басмачей в Туркмении. Когда окончилась и эта война - его уговаривали остаться в Армии, но он сказал: «Я устал воевать – хочу мирной жизни», и, уволившись, устроился работать в кожевенную мастерскую. Опыта у него не было в этом деле, но Петька был сметлив, и ему работа далась легко. Женился, родились двое сыновей-близнецов, которых он воспитывал в строгости, но справедливости и привил им любовь к Родине – к молодой, социалистической Родине. Потом, в дальнейшем, он в каком-то роде даже поплатился за это, когда узнал, что оба сына, без его ведома - поступили в оренбургское военно-лётное училище: «Будем Родину защищать!» - твёрдо сказали они. Петька прошёл две войны, и не хотел – чтобы его сыновья видели те ужасы, и очень злился на сыновей, но всё же сказал: «Мой характер!», и крепко обнял сыновей.
Пришла война. Петька ходил хмурый, задумчивый. О чём он думал – его родные не могли понять, и в один летний солнечный день он пришёл домой, сказал: «Завтра уезжаю на фронт». Мария, его жена, зарыдала и кинулась ему на шею:
- Не пущу! Не пущу! – кричала она.
- Отстань, - Петька грубо отнял её руки от себя; потом он посмотрел на сыновей, которые приехали родителей навестить в отпуск; что-то хотел им сказать, но, о чём-то подумав – махнул рукой, и вышел из дому.
И так, предаваясь воспоминаниям – Петька шёл навстречу своему полку. За четыре года войны ему было привычно шагать десятки километров в день, а сейчас тем более – с лёгким сердцем, ведь наступила Победа. Идя лесом, Петька вышел на его окраину, и увидел в поле каменный двухэтажный дом с разнообразными хозяйственными постройками. Изрезанное морщинами лицо старого солдата посветлело, но всё же давняя привычка взяла верх, и Петька стал издали изучать обстановку. Рядом с постройками играли дети, изредка появлялись две женщины, и тут солдат увидел нечто интересное: из дома вышел мужчина – с винтовкой за спиной, без ноги и на костылях. Не глядя по сторонам, он прошёл вдоль стены дома, и уселся на скамью; неторопливо закурил, привычно закрывая пламя и огонёк сигареты руками. Петька чувствовал в этом человеке воина, солдата; все его жесты, походка – выдавали в нём это. Кажущаяся его беспечность могла обмануть неискушённого наблюдателя, но опытный глаз в нём сразу разглядел бывалого солдата, и в то же время Пётр почувствовал в нём союзника, не врага. Он уверенно вышел из своего укрытия, и своим твёрдым шагом направился к дому. При виде детей и женщин у него защемило сердце, приятно защемило. Казалось, что не было войны – всё выглядело мирно, спокойно и обыденно: кругом веселились дети, по хозяйственным делам выходили женщины на улицу, а солдат выглядел, если не считать «мосинки» за плечами, как воспитатель этих ребятишек.
Все жители дома, издали завидев Петра – с радостными криками «Русиш, руся!», бросились к человеку в ставшей родной для них форме советского солдата, воина-освободителя. Широко улыбаясь, и расставив руки – старый солдат шёл к людям, и когда дети подбежали к нему вплотную – обнял их всех. Следом за детьми подошли взрослые.
- Алек, я из Белграда! – улыбаясь, протянул руку человек с винтовкой.
- Здоров, а я – Петька! – пожимаю руку, ответил Пётр.
- А это – Марта, из Чехии, Лейка – из Пловдива…
- Ка-а-ак? Лейка? – засмеялся Пётр.
- Ну, да – смущённо ответила очень худая, совсем молодая девушка, - меня зовут – Лея, а просто – Лейка.
Петька, Алек и Лейка рассмеялись – они друг друга поняли.
- А как вы вообще – оказались тут? – спросил Пётр.
Как мужчина, слово взял Алек:
- Марта – из этих мест: до войны тут работала кухаркой у хозяев фермы, - Алек повёл рукой в сторону полей, местами израненных воронками и гусеницами танков, - Лейка – из концлагеря бежала, а дети… да с разных мест… Я, когда оправился после этого, - Алек кивнул туда, где когда-то была его нога, - уж и не знал – куда податься. С Лейкой в соседнем селе познакомился, когда она туда за продуктами ездила, предложила собрать детей обездоленных в округе. Вот теперь я тут, - сказал серб, потом грустно взглянул на дом, на небо, и вздохнул. Он был сутулый, и это было более заметно, когда он опирался на костыли. Хотя он и был худ, но видно было – ходьба на костылях ему пока давалась с трудом, не привык ещё.
Алеку было тридцать лет, но выглядел он почти ровесником Петра – молодому мужчине многое пришлось пережить на войне – потеря родных, близких, дома и всего – что его связывало с прошлым; ему просто не куда было идти, но вера в лучшую жизнь в нём кипела: глаза его светились, он строил планы на будущее, и всегда повторял: «Главное – мир, а остальное – наживём!». Человек, который бил фашистов в партизанском отряде, пережил ужасы войны, у которого на глазах гибли товарищи, дети и родные – больше всего сейчас ценил мир.
- Марта! – прервал свой рассказ Алек, и заговорил на смеси сербского и чешского языков; потом повернулся к Петру: - Ну, идём, братушка – за обедом продолжим наши беседы.
И два солдата пошли к дому, сопровождаемые детьми; кто-то из них о чём-то спрашивал Петьку на своём языке, но он ничего не понимал, а один вопрос заставил старого солдата заволноваться:
- Где моя мама? – на чистом русском спросил мальчик, лет семи.
На глазах Петра показались слёзы.
- Ты откуда, земляк? – спросил он.
- А никто не знает, но говорят – из Праги. Там же советское посольство, Торгпредство раньше были, может – сын тех служащих.
- Эх, война… да будь она неладна… - вздохнув, сказал старый солдат, и твёрдо решил найти родителей ребёнка.
Сели за стол. Конечно, он не блистал роскошью, но всё же женщины и дети постарались – по мере возможностей украсили блюда, придали им красивый вид, а в довершение этого чешка поставила на стол рябиновую наливку.
- О, как! – воскликнул Пётр.
- За дорогого гостя, и… за Победу… спасибо тебе, родной… - сказал Алек, разлив наливку по рюмкам.
И так, за неспешной беседой продолжалось знакомство. Детей было семеро: чехи – Мария, дочь Марты, Карл, Анна, Ян и Мартин, немец – Курт и русский - Фёдор.
- Как видишь – живём небогато, ясное дело. Помогает – кто и чем может: кто-то продукты даст, кто – одежду или дрова; никто не отказывает. Да и сами мы, ты заметил, понемногу выращиваем – огородик держим, пока хватает, но надо расширяться – детей ещё брать будем; в сарае птичник делаем – кур заведём, на зиму мясо будет.
- Алек, а чего Курт молчит – немой? – тихо спросил Пётр, догадываясь - какой будет ответ.
Серб помолчал, потом ответил:
- Ну, ты поймёшь…немецкий язык нам слух режет… А сам он тут как: родители его – коммунисты, в концлагере замучили их, а мальчишку местные прятали, пока ваши не пришли.
- Кхм-кхм… да, дела… - Пётр подумал о своих сыновьях, один из которых – Александр, погиб под Сталинградом, а о гибели второго, при взятии Берлина, Ярослава - он ещё не знал…
Старый солдат вспомнил, что в его вещмешке есть детская кофта. Синяя, с вышитыми красными солнцами и практически новая. Он нашёл её в Праге, в брошенном доме. Не зная – зачем, но он почему-то взял эту кофту, и как знал – что пригодится.
- Курт, держи! – обойдя стол, Петька одел Курта в обнову, - о, какой красавэц, сказал он, делая ударение на «э», и подхватил ребёнка на руки, - а тяжёлый какой!
- Пять лет ему, – сказала Лейка, смеясь.
- Ого, а выглядит на семь! Богатырь ты, однако!
Когда Пётр поставил Курта на стул, то мальчик обнял солдата и, глядя не по-детски серьёзными глазами ему в глаза, сказал.
- Danke, - потом сел, и молча продолжил трапезу.
Пётр посмотрел на детей: тихо сидят, кушают, иногда переговариваются; все разные – возраст, происхождение, внешность, национальность, но одно их объединяет, они – дети войны, которые вынесли на себе её бесчеловечность, жестокость.
Мысли солдата прервало щебетание Марии на чешском языке, и в этот момент Карл молча протянул Мартину, малышу лет трёх, остатки своей похлёбки и кусочек хлеба.
- Мы каждый по очереди отдаём часть своего обеда Мартину – самому младшему. Традиция у нас такая, - пояснил Алек Петру.
Когда обед кончился, Алек привёл Петра на чердак; зашёл в дальний его угол, и открыл тайник.
- Выбирай, - сказал он, показав на оружие; при этом он был серьёзен, глаза-искры его были потухшими.
- Одна-а-ако, - протянул Пётр, увидев арсенал: гранаты, патроны россыпью и в ящике, винтовка Мосина, немецкий карабин и пистолет-пулемёт, по одному пистолету «Люгер» и «Браунинг»; всё было в исправном состоянии и смазано, - «мосинку» забираю и «Люгер», - сказал Пётр, закидывая винтовку за спину и убирая пистолет за пазуху.
- Это ещё не всё, иди сюда, - всё таким же серьёзным тоном сказал Алек; прошёл на середину чердака, раскидал хлам, и на свет показался пулемёт «Максим» с ящиком патронов к нему.
- Братишка, война уже кончилась, - сказал Петька, - хотя дело – сейчас тут шайки фрицев бродят, видал.
- Вот-вот…
- А откуда у тебя это, братишка?
Алек улыбнулся, блеснув сталью во взгляде.
- Петя, я же – партизан, а не кисейная барышня.
- Та-а-ак… - сказал Пётр, оценивая местность, - мелкую группу мы сломаем, позиция у нас – отличная. Двери, окна – крепко запираются?
- Обижаешь…
- Тогда так: в случае чего, ты – за пулемёт, а я с барышнями – снизу, остальное – ты сам знаешь, - куда детей наших прятать – подвал есть или ещё что?
- Да, есть – пошли, покажу всё тебе.
Мужчины ходили по двору, Алек всё рассказывал, и незаметно разговор сменился одной темой, другой и третьей, и сё они так или иначе связаны были с войной: каждый рассказывал – как жил до неё, во время, и строил планы на будущее. Пётр рассказывал, что вернётся к своей любимой семье и работе:
- Не успел я ставень сменить – на фронт ушёл. Да и руки по работе соскучились – аж до зуда. Да и по родным соскучился – страсть просто.
- А кто у тебя в семье?
- Жена, два сына-близнеца, - потом склонил голову, поправил, - один… сын… Сашка под Сталинградом погиб… а Славка – тут где-то летает, наверное, - сказал отец двух героев, и посмотрел с тоской на небо, потом спросил: - А ты что делать будешь?
- А я… А я в военную академию поступлю, у вас в Союзе. Русский знаю, боевого опыта – хватает.
- А нога?
- А что – нога? Выучусь, буду учить других – нога ни при чём тут. Надо страну поднимать.
- И жениться тебе надо.
- Ну, это – само собой! – засмеялся Алек, - буду у вас учиться, женюсь на русской – и точка! – партизан решительно рубанул ладонью в воздухе.
- Ты это… адрес я тебе дам – приезжай обязательно. И звучит: генерал Сараджич! А, звучит, братушка?
- Звучит! – подмигнув, задорно сказал серб.
Спохватившись, что уже поздно, мужчины вошли в дом; Алек показал Петру – где ему спать, а сам ушёл в свою комнату. Так и прошёл очередной мирный день, полный для старого солдата приятными событиями.
Наутро следующего дня Пётр, строя с Алеком птичник – услышал у ворот громкие голоса. Подбежав на шум, стала ясна картина: Карл, самый старший из детей, залез в свинарник к фермеру, и пытался украсть у него свинью.
- Этот фермер – большая скотина. Местные рассказывали, как он нацистов тут кормил, а сейчас никому ничего не даёт – продаёт только, и детей за уши таскает. Ненавижу его, - пояснил Петру Алек, когда тот хотел отчитать Карла.
Пётр внимательно посмотрел на подростка, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – ребёнок был изрядно бит. Волна негодования охватила солдата, но он взял себя в руки; подошёл к упитанному, с блестящим от жира лицом, фермеру:
- Как зовут? – спросил Петька.
Алек перевёл вопрос, и фермер, презрительно глядя на форму советского солдата, ответил:
- Гавел.
- Ага, оно заметно, - горько усмехнувшись, сказал Пётр, - послушай, Гавел… - сказал он, беря фермера под руку, и направляясь за угол дома.
Тот заверещал что-то, и Алек сказал:
- Он говорит, что никуда не пойдёт с тобой.
- Пойдё-ё-ёт, - сказал Петька, незаметно для детей и женщин резко ударив Гавела под правые рёбра.
Тот охнул, слегка обмяк, но поплёлся за угол с Петькой, Алек – следом, переводчиком.
Вскоре, когда мужчины и фермер появились снова, старый солдат радостно произнёс:
- Дорогие женщины и дети! Наш сосед извиняется за то, что побил Карла, и в честь этого дарит нам свинью и ещё кое-что из продуктов! Так, мужики и Лейка – за мной! – и люди, сев в повозку, поехали на соседнюю ферму.
Марта и дети с волнением ждали своих товарищей, и когда они появились – дети уже издали бежали к повозке. Радостные, они залезли в неё, и с большим интересом разглядывали то, что было в корзинах: консервированные и свежие из теплиц овощи и ягоды, колбасы и корчили рожицы свинье, идущей сзади повозки на привязи. И Пётр заметил одну интересную вещь: никто из детей не пытался съесть это всё сейчас – они привыкли делить всё поровну, поэтому ждали этого момента, просто разглядывая и нюхая всё.
Когда обитатели дома разгрузили повозку – фермер взял вещмешок с неё, и подошёл к мужчинам; вынул две пачки табака, и несколько упаковок спичек, протянул Петру и Алеку, что-то сказав.
- Извиняется, - перевёл Алек.
- Да ладно… Ну, с Богом! Спасибо тебе, – сказал старый солдат, и крепко пожал руку Гавелу.
Алек тоже попрощался, и фермер двинулся в обратный путь.
Пётр задумался, а потом сказал:
- А, чёрт! Всё же – покаялся человек! Алек, братишка – зови чеха в гости!
- Ну, ты – русская душа! – серб засмеялся, - чёрт с тобой! – и закричал вслед чеху, чтобы тот воротился – приглашаем в гости.
Гавел вздрогнул, остановил лошадь, и повернулся к мужчинам. Что-то спросил у Алека, тот ему ответил и фермер, развернувшись – вернулся.
А тем временем в импровизированном детском доме царила предпраздничная атмосфера: женщины принялись готовить праздничный обед, Карл разносил продукты по кладовым и с той же целью давал указания младшим. Дети работали все – от трёхлетнего Мартина и до тринадцатилетнего Карла. Всем это было в радость, потому - что они вместе.
Трое мужчин курили, когда вышла Марта, и что-то строго полуштливым тоном сказала. Гавел и Алек пошли в сарай, где стояла свинья. Петр и без перевода понял – что к чему, и мужчины, подготовив всё необходимое – принялись заколоть животное. Нож взял Пётр, но что-то его остановило, и он посмотрел на Алека.
- Я не смогу.
Тогда нож взял Гавел.
Когда мужчины справились с работой, Алек сказал:
- Ни за что не будем выкидывать субпродукты и кишочки, Марта со всего этого приготовит такие колбасы – пальчики оближешь! – мечтательно сказал партизан.
- Так, мужики – давайте стол и лавки на улицу вынесем, всё же на свежем воздухе – и кушается вкуснее!
- Идёт! – ответил Алек, и мужчины принялись устраивать на улице место праздника.
Когда всё было готово и стол накрыт – все расселись по лавкам, ожидая Марту. Дети смеялись, о чём-то перешёптывались; Лейка смущалась под взглядами рано повзрослевшего Карла, а мужчины беседовали о разном на смеси русских, сербских и чешских слов. Гавел уже освоился, и его надменная манера общения давно сменилась простотой с шутками.
И тут появилась Марта, неся большую кастрюлю – рагу из овощей со свининой. Дети радостно заверещали, и даже Карл забыл на время о Лейке, скоро схватив поварёшку – умело стал раскладывать детям горячее по тарелкам, начиная с Мартина. Ароматное облако повисло над столом, и без того праздничным, и больше всего этому празднику радовались дети – не празднику живота, а празднику изобилия, мира и добра. Празднику всего того, чем для них была еда – уют, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Ну, и, конечно же - вволю поесть, при том всего разного и вкусного.
Тут издалека послышался шум мотора. Солдаты насторожились.
- Три. Три мотоцикла, - отметил Пётр, и тут же закричал: - Все в укрытия! Все в дом! Быстро, быстро!
Было поздно – мотоциклы приближались очень скоро. Пётр перевернул стол, прикрыв им убегающих детей и женщин, а неповоротливого Гавела сбил с лавки на землю – «Лежи!» - скомандовал солдат; сам он едва успел скрыться за каменным забором, как заработал пулемёт, и пули просвистели над его головой.
- Едрит твою мать! – выругался Пётр, быстро выглянул из-за укрытия и выстрелил из винтовки в пулемётчика; потом переместился, и бросил гранату.
Краем зрения солдат увидел Алека, методично расстреливающего наступающих на мотоциклах фашистов; рука его была прострелена, но он на это не обращал никакого внимания.
- Уйди отсюда, уходи в дом! – закричал солдат, когда увидел, что Карл открыл дверь и зачем-то пытается выбежать из дома.
Когда прогремел взрыв, то звук моторов стих. Пётр выглянул из-за забора и выстрелом добил раненного фашиста.
- Все живы?! – крикнув, спросил солдат, и оглянулся на дом.
То, что он увидел – ударило его в самое сердце, от чего, казалось – оно упало вниз: Пётр увидел Курта, который лежал лицом вниз, на траве. Когда солдат прятался за забором – то не мог из-за опрокинутого стола его видеть, и теперь он понял – почему Карл хотел выбежать, – он хотел спасти Курта.
Ребёнок лежал головой в сторону дома, до него ему оставалось сделать всего три-четыре шага, но он не успел… Пётр упал на колени перед мальчиком; на его спине, через кофту около отверстий, проступили тёмные пятна крови.
- Су-у-уки-и-и!!! Тва-а-ари-и-и!!! – кричал, рыдая, старый солдат, и прижался щекой к ребёнку; к ребёнку с не по-детски серьёзными глазами…
Пётр дал волю чувствам: он плакал; плакал так, как плачет мужчина, когда потеряет близкого и родного ему человека. И это плакал солдат, прошедший три войны – переживший смерть товарищей и вынесший все лишения, но тут…
Постепенно его плач стал стихать, и место горю сменила пустота. И в тот момент, когда Пётр лежал, прижавшись щекой к спине мальчика, он услыхал… он услыхал слабое, но ровное биение сердца!
- О, Господи! Господи, он жив! – не помня себя, закричал солдат, - медиков, живо! В село!
Гавел, которому не надо было переводить, быстро подогнал повозку, Курта аккуратно положили в неё, и следом залез Пётр.
- Я с вами, - сказал Алек.
- Будь тут и готовься к обороне – они могут прийти снова.
- Есть, - ответил Алек, и ушёл давать распоряжения.
- Ну, всё хорошо – крепкое здоровье у вашего малыша, жить будет, - сказал фельдшер санчасти дивизии, которая с недавнего времени расположилась в соседнем небольшом городке. Мальчик будет у нас - за ним нужен чуткий уход, но вы можете его навещать.
- Спасибо вам, большое спасибо, - поблагодарил медика Пётр.
- Всего доброго, - сказал фельдшер и, развернувшись, направился к грузовику с медикаментами.
Пётр сел на ступеньку дома, где располагалась санчасть; свернул папиросу, закурил. Потом закрыл лицо руками, и прошептал:
- Господи, спаси и сохрани всех детей. Господи, дай им счастье.
Астана, 01.03.15
Музыка: оркестр Поля Мoриа (авторы: S.Bono и J. Monty) – Mama, исполняет – Dalida.
46 комментариев
8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить Отмена8 лет назад
Писатель если он писАтель, а не пИсатель, должен с уважением относиться к мнениям читателей.
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена5 лет назад
Удалить комментарий?
Удалить ОтменаУдалить комментарий?
Удалить Отмена