Сказ том, как русский мужик из Царской России, в Современную попал

Трифон проснулся в холодном поту и сел на печи, свесив ноги и мотая головой.

-Тришка…Ты чего?-недовольно заворчала спросонья жена, приподяв голову с подушки.

-Сон приснился, Матрен…Да такой, что вот прям –как наяву!

-Жуть какая небось…

-Не, кажись, я в будущем побывал, Матрена…

-В будущем? Ты никак бредишь, Трифон?! В каком таком будущем?

-В таком этаком будущем,- передразнил Матрену супруг.-В нашем рассейском будущем через полтораста лет.

-Ух ты! Вот тебе, Тришка, повезло! А мне то сны, почитай, и не снятся вовсе! А ну, сказывай.

-Ну, слухай, значит…Сначала удар случился, такой, будто обухом по голове. А потом, гляжу-я в незнакомой комнате сижу, на полу.Терем –не терем, на стенах-цветы намалеваны. А кругом, значит, утварь всякая незнакомая, короб гудящий, как будто пчелы там и стол, а на столе доска стоит ребром, значит, а из нее свет идет и буквицы там всякие написаны, как в книжках, значит. Чудно, одним словом. Один, мой лапоть, значит, почитай, развалился по дороге, видать, но мне –не до лаптя энтого, поскольку напротив меня в комнате энтой сидит мужик безбородый, в голубой рубахе и голубых портах покроя непонятного и на меня смотрит этак, косо, испужался знать…

-А комната-та где энта, о которой ты сказываешь…

-Матрен, ты меня за язык что ль дергать будешь? Потерпи трошки, сейчас все скажу! Ну так вот, мужик на меня вылупился, а я на него.

-Ты откуда взялся? –спрашивает.А я в ответ ему, значит:

-А ты –откуда?

-Вообще-то я у себя дома сижу, никого не трогаю…А тут какой-то борщ на мою голову сваливается!

На самом деле он сказал не «борщ», а словечко такое…похожее на «борщ», но не припомню…

Я встаю, порты отряхиваю, кланяюсь ему и представляюсь, значит:

-Трифон Петрович…Петровы мы, значит…А тебя как звать- величать, барин?

Видала бы ты, Матрена, как на меня тот мужик зыркнул. Как на вора последнего! А после энтого опять какими-то словами непонятными заговорил. Я только понял, что спрашивает, не из театры какой я сбежал. Я ему в ответ-что театры никакой не знаю, а вот только что в избе своей был, а сейчас уже тута,а где-не знаю…Мужик задумался, присмотрелся повнимательнее ко мне и как закричит:

-Вы же - Филимон!

Я от испугу аж за сердце схватился.

-Никак нет, не Филимон, барин, отродясь Трифоном иль Тришкой кличут.

Тут мужик тот бросился ко мне, за плечи меня -хвать и говорит, что,мол, не Филимон, а «феномен» я какой-то, запомнил все ж словечко-то, и что, мол, я из прошлого в будущее попал, в год 2016 от рождества Христова.

-Батюшки!-всплеснула руками Матрена Игнатьевна,-энто ж через сто пятьдесят лет еще будет.

-Да, Матрен, энто хорошо, что ты счету обучена. Но и мы не лыком шиты, считать умеем.Ты слухай, что дальше было. Засуетился, значит, мужик энтот…И представляется мне, руку протягивает,значит, прямо как барин наш, Савелий Ильич.Говорит, что Филиппом его звать, и все мне на «вы», да на «вы», значит…У нас-то барин, ты знаешь, наоборот, на «ты» требует, как у староверов принято.

Я даже не знаю, что и думать, ум за разум зашел, поэнтому и спрашиваю его, как его зовут по батюшке, а тем временем в себя придти пытаюсь…

-Владимирович.Филипп Владимирович,-кричит, -будем знакомы. И давай меня пытать, откуда я, когда родился. Когда я ему сообщил, что уродился в году 1827 от рождества Христова, он чуть в обморок не хлопнулся, аж закачало его, сердечного. Сказал я ему, что у нас 1865 год, и что живу я в Тамбовской губернии, Борисоглебского уезду, из села Оксюкова мы, я ему сказываю. А он все не уймется, мол, про жизнь свою, расскажи. Ну, тут я сел на мягкую лавку-диван, прям как у барина нашего в гостиной стоит, но не шелком, а кожей обтянутый, и принялся рассказывать: и как в том году хлеб у нас не уродился и я промыслами разными и приработками спасался, и как корова наша давеча сдохла и о том как с Петькой-трутнем никак межу проложить не можем, будь он неладен…Филипп слушал- слушал, да и по плечу меня так ласково-хлоп! Давай, говорит, на кухню, поедим, мол. Я при слове «кухня», понятное дело, вздрогнул, меня барин на кухню за повинность какую посылал- селедкам хвосты чистить. А тут, чую -угощают. Ну, уговаривать себя не заставил, прошел, значит, на кухню. А там –чудеса. Филипп, значит, подходит к большому белому гладкому такому ящику, выше меня , аршина три будет. А изнутри –свет, а свечей не видать. И, давай оттуда снедь всякую на стол метать, сыр, хлеб, коробы да свертки разные, да красивые такие! А потом- хлоп, и дверь ящика хозяин захлопнул, а ящик энтот как зарычит! Я –так и обмер. А Филипп мне подмигивает и говорит,мол, не боись. Энто сказывает, «холодильщик», называется и энто шо-то вроде нашего ледника. Он мне показывал в нем полку отдельную, там действительно лед лежит. В нем еда всякая хранится. Только как он мне не объяснял, я так и не понял, откуда они лед в него таскают и отчего холодильщик энтот на меня рычал, вот хоть убей! Ну, хоть не укусил, и то ладно! Самовар он поставил для меня.Так тот тоже не понять как греет! Без угля и сапога-то…

Попробовал я его угощение и скажу тебе как на духу, Матрена, не по нраву мне их снедь пришлась. Супротив нашей деревенской-так просто хоть выплевывай. Ну, понятное дело, плеваться не стал, но только ел чрез силу. Особенно не по нутру мне встал сыр ихний, плавленый. Филипп мне его на все лады расхваливал, финский, мол, чистый. Дык, я вижу, что не грязный, но ведь, почитай как глина на вкус. Вот чай был знатный, да с сахаром. А вот про залат его, помидоры с огурцами, я не удержался и спрашиваю:

-Энто ж где у вас, Филипп Владимирович, такие огурцы и помидоры родятся?

Он посмотрел на меня этак, растерянно, репку-то почесал и сказывает, дескать, не знает, поскольку в лавке брал. Из рассказа его я понял, что учитель он, англицкому языку учит, но не в школе, а так, по домам чужим ходит. И деньги дюже большие за уроки свои зарабатывает. И тут мне он поведал, что нахожусь я в Санкт-Петербурхе, в стольном граде, стало быть.

Только в их будущем он не стольный уже, а Москву опять столицей сделали, как в стародавние времена, значит. Подводит меня к окну, гляжу-а я на высоте, как с горы смотрю.

-Энто что ж у тебя за хоромы, -спрашиваю. А энто, отвечает, не весь дом мой, а только пара комнат жилья, «кфартира» называется, вот, запомнил…Внизу из окон двор виден, зелено, благолепно, детишки в яркой одеже, как на Пасху, играют. Богато, говорю, живете.

А Филипп токмо плечами пожимает.

-Богато-не богато,-говорит,-но денег все равно не хватает. И поведал он мне, что каждое лето теперь много людей из России-матушки уезжают на пару седьмиц в южные страны. С тем, чтобы на солнышке значит погреться, да в море искупаться. Заодно и мир посмотреть и себя показать. Причем не конно туда ездят, а летают по воздуху, в собранных руками мастеровых железных птицах, самолеты называются.

-Свят, свят, свят,-запричитала Матрена,-энто как же в брюхе железной птицы летать, грохнешься-костей не соберешь!

-Ну, я ему о том же! А он смеется и говорит, что привыкшие они. А потом предложил мне с ним в город поехать, осмотреться. Дело, говорит у меня есть, купить провизии надо.

Ну, думаю, провизии, так провизии. Только,мол, переодеться тебе надо. И дает мне порты синие, как у него, только темнее. И рубаху странную, с рукавами обрезанными, срам один, я бы в такой даже в отхожее место не вышел. А Филипп мне машет: одевай, мол, жарко, да и все у нас такие носят. Ну, раз такой сказ…Оделся я, да в зеркало при двери входной глянул - чудной я в одеже энтой. Выходим из кфартиры его, дверь он запер, спустился по лесенке и встал у стены, ждет чего-то. А из стены гудение идет и огонек красненький сбоку горит. И тут стена разверзается а там комнатка такая, махонькая и свет там горит внутри, тусклый. Филипп туда, внутрь комнатушки энтой ступил и меня зовет. А мне боязно как-то. Откель эта комната взялась в стене, одному Богу ведомо. Ну, думаю, семь смертям не бывать, одной не миновать и захожу, значит, в энту комнатку. И тут, Матрена, комнатка закрывается и как ухнет вниз. Тут я, признаюсь струхнул. Бух, на колени и к Филиппу:

-Не губи, барин!

А он мне, встань не бойся, да и не барин я, мол, не дворянских кровей вовсе, а мещанин по-вашему. Но, чую я, зубы он мне заговаривает…

-Куда мы падаем, не в преисподнюю ли, Спаси Господи?-заголосил я что есть мочи.

А он мне: остынь, мол, сейчас приедем. Ага, приедем, -думаю, аккурат к чертям в пекло! А тут как раз комнатка та загудела и отворилась. И я-тикать со всех ног из нее. А там баба стояла жирнющая и я прям на нее, да и обнял ее с перепугу, рад-радешенек, что не черт меня встречает! Та как завизжит да заголосит!

-Ах вот ты там во сне своем чем занимался!-недобро прищурилась Матрена,-вот и отпускай вас . мужиков, после энтого сны смотреть…

-Цыц, дура! Нечего придуриваться! Ишь, ревнивая какая…Слухай, что дальше было. Выходим на свет Божий, а там Боже ж ты мой! Улица широкая такая, какая и должна в Петербухе быть. А по ней ветром носятся повозки железные без коней,без извозчиков…

-Как без извозчиков? Сами по себе?-выпучила глаза Матрена.

-Да, представь себе. Поезд видела, в Петербурхе-то? Вот так же и эти повозки, машинами их называют. Ты в нее садишься, а там устройства всякие. Жмешь их, крутишь и едешь!

-Энто угля ж сколько надо!

-Да не надо угля, мне Филипп объяснял, они на керосине работают.Керосинку –то помнишь, у Савелия Ильича? Он все учил меня как ее заправлять.Вот им-то керосин энтот и пригодился. Они теперь совсем без лошадей обходятся. И если надо груз какой привезти –доставить, цепляют к такой машине большой вагон на колесах и везут. Если надо и из города в город доставляют. И машин этих в городе тысячи-тысяч. Только вонь от них стоит жуткая! Я с энтим вопросом сунулся к Филиппу, мол, как вы здесь дышите? А он вздыхает, и говорит, что теперь у всех дачи есть, да землицы небольшой кусок. Энто дело, говорю. Если землица есть, то не пропадешь…

Вот, подходим мы, значит, к Филипповой машине, посадил он меня на кресло, ну, помнишь, как у Савелья Ильича в гостиной. Их в машине энтой по два в два ряда стоят, чтобы четверым уместиться можно было. Посадил он меня рядом с собой, повернул что-то, машинам энта взревела и тронулась. Я в кресло вцепился, молчу. А потом, как на дорогу выехали, она Ка-ак рванет!

Тут уж я не выдержал: Останови, кричу, Филиппыч! Я вылезти хочу! А Филипп, гад такой, посмеивается и колесо свое крутит, руль энто у них называется, направляет машину и она куда надо едет. Потом присмотрелся, а таких бедолаг в машинах этих на дороге – сотни. И бабы в них сидят с ребятишками-через окны-то видно! Так мне даже стыдно стало робости своей. Ехали мы ехали, город огромный, дома высоченные, по семнадцать, по двадцать горниц одна над другой, вверх.

-Двадцать горниц вверх?-ужаснулась Матрена,-Энто ж жуть какая жить на такой вышине! А спускаться как?

-А спускаться,- победно упер руки в боки Трифон,- как раз в той самой комнатушке, которая чуть меня в преисподюю не доставила, «лифт» называется

-Преисподнюю…-проворчала Матрена,-чужой бабе под подол, лучше скажи!

-Ну не дура ль, прости ж Господи! Довольно причитать, слышь что дальше было… Едем значит, едем и подъезжаем к огромному дому с окнами в саженей пять- шесть в высоту. Спрашиваю у Филиппа, что энто. А он задумался, а потом говорит, «Гостиный двор» энто по-вашему.

-Хорош, -говорю. –Небось две сотни купцов вмещает?

Филипп усмехнулся и пояснил, что там купцов нет, а все вершится через посредников. Я прикинул в умишке-то и головой покачал:

-Ох уж и развели вы дармоедов-то…

Филипп лишь рукой махнул:

-И не говори!-отвечает. Пока мы ехали он мне рассказывал, что за эти полтараста лет с Россией приключилось. Так вот Матрена, держись и не падай, но бунт у них был, царя-батюшку сбросили они, и мужиков и работных людей бунтовщики, что больше из дворян были , призвали страной управлять. Не знаю, что у них вышло, по словам Филиппа, с одной стороны воли больше стало: все дворянские, мещанские и прочие сословия упразднены были. И простой крестьянин стал равен бывшему дворянину.

-Так энто ж славно как!-всплеснула руками Матрена.

-Славно-то славно, только кровь людская рекой полилась. Брат на брата пошел, убивали друг друга как собаки бешеные. А крестьянам те бунтовщики так землю и не дали, хоть и обещали за поддержку. Те сдуру-то помещиков скинули, да на землицу их и накинулись, поделили. Только не долго длилось счастье то уворованное.Согнали их вскоре, горемычных,в большие артели, только землица –на государстве записана. Ну, как государевы крестьяне вроде. И хоть с недородами справились, машины построили всякие, урожаи хорошие пошли, но простой крестьянин как жил раньше бедно так и зажил при этих самых Советах.

-Что за Советы?-полюбопытствовала Матрена.

-Да бунтовщики так свою власть так обозвали, советской, дескать, у народа теперь спрашивать совета будут. А на деле –чиновники ихним государством правили. А как чиновник правит ты знаешь, та еще чернильная душа. Так что не было народной власти у них, не получилось. В конце концов народу энто все осточертело, прогнали они советчиков этих, правда семьдесят лет они продержались. А потом пришли к власти богачи из разбогатевших чиновников, которые и землицу себе прибрали, и заводы, тоже. Филипп говорит, что жизнь получше стала, но справедливости как не было так и нет ее. На небесах разве что есть она, справедливость-то.

Трифон вздохнул и задумчиво пригладил бородку.

-Так вот, о чем энто я. Да, вышли мы с Филиппом из энтой его машины и пошли к Гостиному двору. И вдруг, гром среди ясного неба, грохот! Я голову кверху поднимаю и чуть штаны не намочил! Гляжу, летит надо мной огромная птица и грохочет. И чудится мне, что она на меня падает! Вот тебе крест, Матрена, -Трифон размашисто перекрестился,-но если бы Филипп мне про железные птицы до энтого не рассказал, помер бы там со страха и всего делов! А так лег я на землю, голову прикрыл и плачу. Филипп меня тормошит, вставай, мол, а я голову в плечи втянул и сжался весь, сейчас накроет смертушка-то. Слышу, голоса вокруг, поднимаю глаза, вроде как пронесло, а тут народ собрался, спрашивают, может хворь какая со мной приключилась. А Филипп им и говорит, человек никогда самолета живьем не видал. Ну, люди посмеялись, головами покачали и разошлись.

-Энто самолет приземляется. Он на Пулково пошел,-пояснил Филипп и в сторону куда-то машет. –В энтой части города энто часто происходит.

Встал я, отряхнулся, головой качаю: невдомек мне, как можно в таком грохоте, вони и суете жить! И ведь народ такой весь в заботах, хмурый. Вроде в достатке живут, нам такое и не снилось, а радости нет. Возьмем того же Филиппа, суетится, мечется, бегает. А еще у него, да и у многих там есть такие плоские дощечки. Все ходят и пальцами в них, значит, тычат. Я у Филиппа спрашиваю, что энто за вещь такая у тебя. А он мне отвечает, но словечка я снова не запомнил. Помню только, что имя мое напоминает. Трифон, что-то вроде энтого. Так вот, тыкнешь в энтот трифон, и там ответ на любой вопрос есть. А еще можно с любым человеком, хоть за тысячу верст через энтот трифон разговаривать.Он тебя слышит, и ты его. Вот ты, Матрен, например, на сенокосе, а я –в сарае. Я тебя по энтому трифону вызываю и говорю, иди, мол, домой. А твой голос мне в трифоне энтом, отвечает «Не пойду!». Вот и поговорили!

-Да как же такое чудо возможно?-восхитилась Матрена.

-А вот этак и возможно. Ученые люди придумали в ихнем будущем. А еще эти трифоны любую книгу могут показать и картинки разные, и движущиеся тож.

Филипп мне показал, но я так ничего не понял, вижу токмо, что картинки уж больно красивые, залюбовался аж. Вообще у них картин много красивых, огромных повсюду на улице развешено, на ней чаще девицы, да бабы красивые, бывают, правда, и мужики, все безбородые обычно и улыбаются. Я спрашиваю у Филиппа, а зачем столько картин понавешено? Сам я грамоте хоть и обучен, но прочитать не горазд, что там написано, под картинами энтими. А мне объяснили, что энто чтоб народ больше товаров у купцов ихних покупал! Вот плуты! Что купчины удумали! Видом красивых баб в лавки заманивать. И открылось мне, Матрена что жизнь их там в будущем лукаво устроена. Хитро да лукаво. Филипп-то хоть верующий. Сам видел как он крестился как мимо церквей проезжали. Да и красный угол у него в каждой комнате. А большинство народа, а народа в Петербурхе тьма-тьмущая, в Бога не верит и в церковь не ходит. Филипп сказал, что в церковь ходит теперь лишь каждый десятый. Энто как раз с тех бунтовщиков –советчиков и пошло, они попов тысячами –кого расстреляли, кого в тюрьмы позагоняли, Царя и того с семьей расстреляли.

-Матушки святы, да как же они посмели такое злодейство учинить! За такое ж Господь нашлет на народ казни египетские!

-Вот!-хлопнул по колену Трифон,- ты хоть у меня баба неграмотная, а верно пророчишь, что из всего энтого вышло. Я то ж самое сказал. Филипп похвалил меня за сообразительность и рассказал, что те из бунтовщиков, кто пытал и расстреливал безвинных сами потом под нож пошли, и погибли бесславно и в муках. А дети их прокляты в обществе были, их «дитями врагов народа» обзывали. А потом война с немцами приключилась страшная, кровавая, каждый седьмой житель России погиб тогда. И не только мужики гибли, но и бабы с ребятишками и старики. Враг был безжалостный и жестокий.

А Филипп-то мне и говорит, что мол, как он народу в каких-то там Тырнетах не пытается объяснить, что война та была в наказание за грехи всего народа, за то что царя предали, за священство убиенное, за кровь невинную, бесполезно, хоть кол на голове теши! Я только не понял, что за Тырнеты…Село наверно, какое-то. Ну, знамо дело, дураков у нас везде хватает.

Так вот, ходили мы по Гостиному двору энтому, товар нужный там прям на полках лежит, хватай и в тележку особую клади. А за товаром никто не присматривает. Я –к Филиппу: а ежели уворует кто товар какой нечаянно? А потом скажет, если поймают, конечно, что, мол, смотрел-смотрел, да и засмотрел. Филипп долго хохотал, хорошую, говорит ты шутку пошутил. Только тут повсюду такие устройства, хитрые глаза, зоркие как у орла понатыканы, говорит, и ничего тут не стыришь. А еще на выходе особливо хитрые устройства стоят , как два щита. Между ними воришка ежели пройдет, они пищать начинают, мол, держи вора! А тут и охрана поспевает. Вот хитрости какие у них в будущем. А еще слышу, а сверху бухает что-то, бух-бух, и баба голосит. Я –к Владимировичу –энто что, порют что ль кого? А он сначала не понял, а потом –в смех. Музыка, -говорит у нас такая. Я опешил. Энто ж если даже цыган в зюзьку напоить, и то музыка краше выйдет. Чудно у них все!

А тут вот еще, иду я по рядам, на народ поглядываю и вдруг вижу –девка идет, нищая. И как только ее охранник на входе пустил! Штаны на ней, значит,, ну, энто–то ладно, у них там все бабы и девки в штанах щеголяют, принято так у них. Но на энтой порты-стыд и срам, дырка на дырке, да и дырья-то не простые, а с нитью висящей и как будто-на них кто-то еще особливо повисел, покуражился. Аж весь срам видать! Так и мало того что нищая, так еще и хворая! Поскольку у здоровых людей волосы зелеными не становятся. Ну, я обо всех этих мыслишках моих Филиппу шепотом и поведал. А он как встал, упершись в колени, и хохочет, да так что слезы из глаз. Я даже обиделся: чего ж говорю, ты над нищими и больными смеешься. А он еще пуще хохотать. Потом вытер слезы и прояснил: энто у них принято так в драных штанах ходить: их так в лавках драными и продают. Изумился я несказанно: энто ж кто их купит? А тот мне отвечает, что покупают, да еще и деньги большие платят. Ну, а с волосами у нее что? –не унимаюсь я.

-Да покрасила она,-мне Филипп в ответ. Я так и встал столбом.

-Зачем?- только и вымолвил.

-Для красоты,- Филипп мне в ответ.

-Да какой красоты?- не выдержал я,-кикимора-кикиморой.

Зря я, видать, во весь голос вопил. Девица эта как раз с телегой своей к нам подкатила. Как она про «кикимору» услыхала так взвилась! Разошлась…Сущая ведьма! И опять меня «борщем», «борщем» всё кличет. И словами матерными. Я не удержался, и спросил Филиппа причем тут борщ. А он мне пояснил, что этим словом,похожим на борщ, которое я не запомнил, там бездомных кличут. Скорей всего, говорит, борода моя девице не по нраву пришлась.Она у меня клочками растет, ты ж знаешь… Но не душе мне их отношение к бездомным, не по душе. Сирых надо привечать, а не презирать. Ну, да ладно.

Пошли мы за товар платить, подошла наша очередь и вижу я сидит баба, необъятных размеров у ящика железного и пальцами в ящик энтот тычет. Потом –хлоп, из ящика вылетает еще один, плоский, а там деньжищ море -и медью и серебром и ассигнацьями! Я, ты ж знаешь, деньги редко когда вообще вижу, все барину в выкуп идет через управляющего, а тут такая казна! Я сразу подумал: у энтой точно к рукам липнет. Энто ж такие сокровища каждый день мимо проплывают! Я поделился с Филиппом соображениями своими, когда из Двора Гостиного вышли. А он лишь хмыкнул и говорит: нет, мол, отчитывается она за приход и расход ежевечерне и не дай Бог хоть копейки недосчитаются. С ее заработка все спишут. И вообще, сказал он мне, к деньгам у них покойно относятся. Слишком их много кругом, да и не стоят они ничего. Знаешь сколько у них фунт меда стоит? Сто рублей с лишком!

-Сто рублей? –изумилась Матрена.-так энто ж тридцать коров купить можно.

-То-то и оно!-откликнулся Трифон,-и полтораста куриц.А меда –так вообще пять пудов купить можно.Ничего-то их деньги не стоят в будущем!

Погрузили мы, значит, мешки в машину, поехали домой, вдруг, вижу, стоит прям на дороге мужик одетый парадно, по-военному, и палкой полосатой на нас машет! Филипп чертыхнулся и машину свою остановил.

-Полиция дорожная!-шепнул он мне. А полицмейстер энтот подходит, этакой походкой важной, а глаза –что у наших городовых, рыбьи, и просит через приоткрытое окошко бумаги какие-то показать. Филипп полез в какую-то суму, бумаги показал, поехали дальше.

-Чего хотел-то?-спрашиваю.

--Да известно чего,-Филипп зыркнул, причем мрачно так,-Денег хотел!

Тут уж я не выдержал и рассмеялся.

-Ну, вот в энтом вопросе за сто с лишком лет ничего в державе Российской не изменилось!

Тут и Филипп прыснул со смеху.Так и ехали до дому, хохоча да смеясь. Дома покормил меня Филипп, угостил сладким снегом, мороженое называется. То лакомство дюже мне понравилось. А потом пригласил он меня в комнату и посмотрел этак, лукаво да и спрашивает:

-Хочешь, чудо покажу?

-Давай,-отвечаю,-только ежели опять бабу с волосами зелеными или красными, а то и вообще чернокожую, будто угоревшую, которую я давеча на картине большой на улице видал, то –благодарю покорно.

А тот смеется. Нет, говорит, смотри. Берет он в руки небольшую такую длинную черную коробку и тычет пальцем в нее. И вдруг большущая, в сажень ширину, черная блестящая доска, которая у него у стены стояла неземным светом изнутри загорелась. Я подумал, что ангел явился. Ан нет, присмотрелся, буквицы на экране незнакомые, на латыни вроде, появились. И тут –музыка заиграла и …ты не представляешь, на доске энтой как будто окно открылось, а за окном энтим будто жизнь идет: люди ходют, машины их ездют. Только люди не по-нашему разговаривают и почему-то буквицы прямо перед людьми зависают и какой-то голос что-то непонятное объявляет, вроде как имена не наши, иностранные.

-Что энто, энто куда нам окно открылось?- спрашиваю. А Филипп берет ту черную коробчонку, тычет в нее и тут – люди как будто замерли, как завороженные.

-Энто не реальная жизнь, -Филипп мне говорит,- энто фильма такая.

-Что за фильма? -спрашиваю. Тут он мне и объяснил, что картинки эти хитроумным способом записаны на маленькую вещицу, что в доску вставлена , и их можно смотреть много раз и даже останавливать, ежели хочешь. И вот запустил он фильму свою снова, а у фильмы энтой название есть, «Невозможное», называется. И вижу я семью с тремя детишками, которая приехала в за море посмотреть на южные жаркие страны. Баба там пригожая, да худая больно, что твоя жердь. Деревья там в жарких странах диковинные, вроде как толстый ствол без ветвей, а сверху великих размеров пучок лука торчит, листья такие, значит.

И вот поселили мужа с женой в тереме просторном, гостиница ихняя, значит. Играют детишки с мужиком, плещутся в пруду, особо в каменной яме устроенном. И вдруг волна жуткая появляется и прет прямо на терем через деревья луковые эти и прямо на мужика и ребятишек его. А баба с газетой сидит на лавке особой, читает. И ее волной энтой с лавки сметает и эта волна энта огромная вместе с сором, кровлей сорванной, людишками несется прямо на нас с Филиппом. Тут я закричал благим матом и…проснулся.

-Да уж, Трифон, ну и сновиденья у тебя. Я сначала подумала, что врешь ты все. А потом смекнула, что нарочно такое не придумаешь. В ночь отвар для тебя заварю из трав, что кума посоветовала. Авось, сны дурные прекратятся.
-Не дурной то сон был, Матрена, не дурной. Все как наяву видел. Видать, всему энтому -быть…Вот только одного я не разумею, счастливы людишки-то в будущем энтом? –пробормотал Трифон, задумчиво пощипывая бороденку.

-Мож и счастливы,- подумав, ответил он самому себе,-но, знать, по-своему…