Про Митрича, его похождения и жену его Зинку

«Порхай как бабочка, жаль как пчела» – таково было кредо жены Зинаиды. Выпив, она пускалась в пляс, а потом больно дралась. Митрич терпел.
Лет двадцать назад, он развязал было восстание – хотел развестись, но его подавили с жестокость достойной Пол Пота – Митрич тогда справил себе стальной мост через всю нижнюю челюсть и чё та охладел к революциям.

А куда сопсна деваться в глухом поволжском городишке, когда тебе сорок шесть и ты фрезеровщик, и выглядишь как сорока шестилетний фрезеровщик, а не Бред Питт в писят два, и твои финансовые перспективы теряются в тумане, как в немытой жопе того негра демократа? Вот то-то и оно! – какая-то гримпенская блядь трясина получается, а не среднерусская возвышенность.

Жена Митрича к своим сорока пяти, в ягодку тоже не вызрела. Наоборот – смахивала на треснувший забродивший арбуз – такая же круглая, а из прелой щели подтекает и тянет кислым.
К тому же, она любила попиздеть. На Митрича разумеется – все остальное в стране ее устраивало. Как откроет свою ржавую вафельницу, и пошла вышивать крестиком и гладью, обверложивая хуями.
Митрич посасывал холодную сталь моста с железным привкусом крови, вспоминал боевую молодость и молчал…

Все изменилось, когда Митрич купил автомобиль – красную с искрой «Калину». Была же практичная серая и немаркая белая, нет сука, взял красную, красную блядь! Свой странный выбор, он всем объяснял политическими взглядами: «Я за коммунистов», хотя в душе был убежденный элдэпээровец. Ему не хватало праздника.

Машина преобразила подкаблучника. С дерзким ебалом, он хуярил по дорожной системе городских ям, луж и канав, давил курей и вдыхал пьянящую свободу.

Едва-едва потекли стойки, загудели подшипники и отпала крышка бардачка, как уже на второй день после покупки Митрич стал популярен среди женской полу интеллигенции: продавщиц продуктовых палаток, газетных киосков и беляшей, – русские бабы падки на автолюбителей, а Митрич выгодно выделялся на фоне пердящих ржой шестерок и бесперспективных велосипедистов.
Баба что называется пошла! Митрич не на шутку приготовился к мохнатой путине…

Однако, ебаться в сорок шесть в Калине некомфортно.
«Эх, мне бы пикап с тентом!» – мечтал Митрич о стезе пикапера и нормальной ебле с вытянутыми ногами.

Недавно, радикулит пизданул его на самом интересном месте, – на заправщице Гуле.
Гуля стонала как греческая смаковница, помогая Митричу поскорее догнать ускользающую эякуляцию, потому что уже жопа замерзла, когда Митрич вдруг остановил бег за нехитрым мужским щастьем.

Что-то у него щелкнуло в районе жопы, и он замер как в игре «Море волнуется раз, море волнуется два».
Гуле было не до игр, потому что пора домой, кормить поросят и мужа, и она дернула морскую фигуру Митрича за сухонькие яйца. Мол, аллё, продолжайте фрикции, Митрич, цигель цигель, ай лю лю!
А того, словно ломом в крестец уебали, отодвинув эякуляцию на необозримое будущее. Митрич едва дышал от боли и не владел членами, и потерял чувствительность в хую, – попросту не чуял его, как отродясь и не было его родненького. Это было страшно!

Тем романтичным вечером, Гуля с трудом выбралась из-под угловатой конструкции по имени Митрич, со скрипом разогнула его, натянула на молчаливого любовника штаны, и, сложив его как оригами, впихнула за руль, где он и раскрылся, чтобы везти их домой.

С блядок, заправщица возвращалась с чувством, что машиной рулит робот Вертер, и пидарас этот только что купил права, и за рулем впервой – Митрич игнорировал глядеть по сторонам и рулем и педалями работал, словно у него дубовые культяпки вместо конечностей. Дорога прошла в неловком молчании любовников…

Конечно же, для качественного секса нужна кровать, желателен абажур, тепло центрального отопления, а не сквозняк в жопу и озябшие ноги выпростанные из авто наружу.
Выход был один – гараж! Однако это непросто, – залучить приличную даму в гараж. Не любят русские женщины гараж, и все тут! В чем корни этой фобии, не ясно.
Вспомнив эксперименты «Квартирного вопроса» от Дианы Балашовой и других пришельцев, по привычке к невесомости подвешивающих новогодние ёлки к потолку, или обивающих кухонные шкафы мехом и запиливающих светильники из разделочных досок, Митрич обустроил в нанятом гараже будуар в барочном стиле, некоторыми деталями отсылающем даже к изысканному рококо.

На городской свалке нашлось все что нужно. И вещи все как на подбор – с патиной там, кракелюрами, фактурой, клопами, с историей так сказать – пиздец атмосферные как говорится.
От дивана из красного уголка ткацкой фабрики вообще тянуло добротным, олдскульным немецким поревом. У Митрича сладко ныло в паху – проект выходил на финишную, – гнездо разврата готовилось принять первых гостей.

И тут, сластолюбца заложили с потрохами что называется. С ливером, требухой, всем короче субпродуктом и дерзкими половыми мечтами.
Какая-то предательская блядь, сдала теплого Митрича прямо в холодные лапы Гестапо.
Одним поздним воскресным вечером, вернувшись с проекта, едва Митрич скинул боты, как был встречен прямым в глаз.
Разбираться было некогда, а следовало просто уёбывать даже босиком, потому что Зина была пьяна и уже станцевала под Кадышеву, судя по вою из комнаты. Митрич кинулся в ночь, освещая путь новеньким фонарем – казалось, кусты, песочницы и лавки, штурмует во тьме безумный эндуро.

Гараж был разгромлен. Фанатичный фашист так не отутюжил Сталинград, как Зина разнесла уютный Митричев бардачок. Ключи от Калины она отобрала. Митрич был раздавлен совершенно – ничего более в жизни не осталось. Крах! Дошло до того, что расхотелось даже дрочить…

«Собирайся, – сказала одним субботним утром Зина. – Повезешь меня в областную больницу».
Не спрашивая, какая это хворь одолела жену, но желая как минимум проказы и законного лепрозория, Митрич впервые за три недели сель за руль. Руки подрагивали от счастья, звук мотора волновал, хотелось послать все нахуй и умчать в даль светлую.
– Пристегнись, – сказал Митрич.
– Еще чего! Вези аккуратней, Казанова блядь мордовский. А то я из тебя иудея сделаю ниже пояса!
Она никогда не пристегивалась – ремень давил живот и стеснял.

За городом, на выходе из виража, Митрич поддал газку и стал набирать скорость – вот уже восемьдесят, девяносто. Вдруг, у встречной «Газели» лопается переднее левое, и ее разворачивает поперек дороги. Асфальт мокрый после дождя, потому на тормоз Калина забила болты, и уверенно пошла на таран.

У Митрича промелькнула вся нехитрая жизнь перед глазами. Что видел, где был, с чем уходит? А ничего не видел, только эту суку Зинку. А так хочется еще пожить по -людски, чтобы любовь, секс ночи напролет, счастье, а не Зинка.
Давя тормоз изо всех сил, он глядел на стремительно приближающийся борт грузовичка и вдруг холодно отметил, что он пристегнут и есть водительская подушка, а у Зины ни того ни другого. Он отпустил тормозную педаль, и машина полетела еще быстрей.
Онемевшая Зинка все поняла и заорала: «Пи…». Что «пи», она не уточнила. Калина брякнула в борт и отпрыгнула, Зинка вылетела через лобовое и растянулась на капоте. Митрич получил подушкой по роже и отделался испугом...

– Жить будет? – спросил Митрич врача скорой.
– Если успеем в течении десяти минут, есть шанс.
Митрич вдруг рухнул как подкошенный и забился в конвульсиях, брызгая слюнями и крича: «Помираю! Аа! Сердце!»
Врач кинулся проверить пульс, но Митрич уворачивался как атлетичный уж, – не давался хоть убей, а только орал: «Помогите! Не оставляйте!»
– В машину его! Приготовить дефибриллятор! – приказал врач.
– Не надо! Отпустило! – сказа вдруг Митрич, поднимаясь и отряхивая штаны, и взглянул на часы. – Езжайте, спасайте вон эту…

– Чё пи? ПИсать? Пирожков? Писят грамм? А может пизды тебе дать, Рузвельт ты хуев! – других персонажей на каталке Митрич не знал.
Бездвижная Зина сидела в коляске и монотонно транслировала: «Пи, пи, пи», словно силилась закончить слово, но не могла.
Из всего многообразия русского языка, после автокатастрофы ей осталось лишь загадочное «пи» и едва действующая левая рука. Митрич проклинал шибкого доктора со скорой – жизнь его превратилась в ад.
Калина оказалась крепенькой и Митрич ее восстановил, на подушку тратиться не стал. На будуар денег не осталось, а водить в квартиру, – соседи собаки тут же раззвонят на весь город, да и какая пойдет при живой жене в соседней комнате?


Тогда, Митричем исподволь овладела идея женоубийства, трансформировавшаяся в идею избавления ее от мук. Он и сам не заметил, как произошла эта трансформация, но она принесла ему облегчение – он не убийца, нет, а добрый самаритянин.
«Жалко ее, мучается. Как бы ей помочь, падлюке…?» – жалел Митрич Зинку и задумчиво перелистывал «говорящую» книжицу УК РФ. А следовало Достоевского…

От идеи инсценировать падение с лестницы он отказался. Будет слегка подозрительно, зачем коляска с женой очутилась на пятом этаже, хотя живут они на первом. А убиться на первом пролете в пять ступенек не выйдет.

Обвязывая перед прогулкой шею жены шарфом, Митрич вдруг вспомнил плясунью Айседору Дункан. Но технически, удавить Зину по методе Дункан, оказалось не проще, чем полюбить прямолинейного нашего премьера – архисложно, товарищи! Открытого авто нет, шарфа такой длины в провинции не достать, и как его накрутить на сраное колесо без спиц, чтобы не вызвать подозрений?

Зато весной, Митрича посетила нетривиальная идея. В мае, он вывез жену в поля медоносы, куда после зимы выставили ульи. Обмазав лицо, шею, руки Зины медом, он усадил ее возле ульев и стал пинать пчелиные домики, и дразнить пчел веткой, приплясывая вокруг коляски с парализованной. Злые пчелы облепили ее лицо, она орала: «Пи, пи, пи!» и активно отмахивалась рабочей левой.

Через два часа, Митрич пошел проведать свою сладкоежку. Коляски с телом на прежнем месте не было!
Охуевший, Митрич кинулся по округе искать Зину, и нашел за километр от ульев. «Это пчелы ее перенесли…» – обомлел Митрич. Оказалось, пчелиный яд сотворил медицинское чудо – у Зины заработала правая, и, получив терапию, она попросту уехала своим ходом.
«Пи, пи…– шипела она навстречу обескураженному Митричу, – Пи, пиз, пизде, пиздец, пиздец тебе! – вдруг выговорила она. – Пиздец!»
И с этого дня неумолимо пошла на поправку...