Беседа с дедом Леней

- Ты, наверно, слышал выражение: «голодающее Поволжье»? Когда ребятишки налетают на сладости и жадно их поедают, а люди постарше одергивают их - «Да, вы что так хватаете, как голодающие Поволжья?». Ну, так вот я и есть это голодающее Поволжье. Вернее, я один из тех людей, которые пережили эти страшные, неурожайные и голодные годы.
- Деда Лёня, это вы про 1933 год говорите?
- Нет, и до 33-го года у нас в Рязанской области был неурожай и голод. Обидно, что везде пишут только про 1933 год.
- А вы, какой год имеете в виду?
- Сейчас уж не упомню. Мне лет 15-16 было. В тот год лето началось без весны. Сразу пришло страшное пекло. На небе ни-облачка-ни-дождинки. На полях погорел весь урожай, вся трава засохла – скоту (домашним животным) есть стало нечего. Коровы приходили с выпасов пустые (без молока). Деревья засыхали и сразу облетали – так и не успев до конца выпустить листья. Они так и простояли, как засохшие, все лето. И кругом тихо-тихо: ни говора людей, ни пения птиц, ни лая собак, ни гудения комаров – как повымерло всё. Страшно.
- Но, оставались же какие-то запасы еды в погребах: солонина, овощи?
- Конечно, оставались. Но надолго нам их не хватило. Считай, нас у матери с батькой семеро было. А такую ораву на запасы с зимы долго не прокормишь. Как туго стало, стали колоть скотину. Да и жалко уже было на животных смотреть – они дошли до того, что качались даже в стойле. Корову (кормилицу) кололи – мать плакала, коня (без него, как без рук) – отец. Съедалось все, даже шкуру варили. Нам еще повезло, что вовремя покололи скот. Соседям вообще пришлось, есть уже падшую (умершую) кобылу. А куда денешься?
- Говорят в трудные годы и картофельные очистки ели.
- И мы ели. Ели очистки тыквы и картошки, лебеду, дубовые листья, опилки. Мать разбавляла всем этим муку, а только потом пекла хлеб: так старались экономить. Хлеб получался похожий на пластилин. Поешь его, а через час опять есть хочется. Столько я этой травы тогда пережрал, что до сих пор не могу, есть укроп, лук, щавель, – в горле застревают. И уже после, когда приехали на Алтай, батька строго запретил матери сажать на огороде зелень. Она до самой смерти напоминала отцу о голоде.
- А как вы на Алтай попали?
- Из нашего села, мы не первые на Алтай поехали. Все как-то боялись. Батькин родной брат вначале поехал с женой и детьми (тоже не от сытой жизни). Потом написал нам, что, мол, так и так, землю и вправду дают, хлеба навалом, еды навалом – свиней молоком кормят. Тогда засобирались и мы. Дом заколотили, так в нем все и оставили. Ехали на Алтай в вагоне, в котором скот возят. Битком людей набивалось, а они все подсаживались и подсаживались по дороге. А люди все, как пришибленные чем, или контуженные – это голодная слабость. Говорили в вагоне шепотом, как на поминках. Как кто-то подсядет в вагон, так мы выспрашиваем, как и что у них в деревнях или поселках творится. Таких страстей я тогда наслушался!
- И что рассказывали?
- Что мрут люди. Есть дома, где большие семьи по 5 – 10 человек полностью вымирали. Что люди от голода с ума сходят и едят своих детей, я уже не говорю о собаках, кошках и крысах. Что люди падают на улицах замертво от недоеда, а их не хоронят, а трупы растаскивают по семьям, там прячут, а потом едят – и такое рассказывали. Много историй одна страшнее другой. Мы, получается, еще легко отделались, что своевременно поехали на Алтай. К концу пути еда в вагоне начала заканчиваться – но мы делились друг с другом, семьи с семьями. Помню, самый маленький из нас, сыновей – Ванечка, он умер сразу по-приезду…
- От голода?
- Нет, он болел чем-то. Когда нам было по врачам разъезжать, да и не было их. Мать на руках его держала, он грудной еще был, а у матери молоко пропало, а мы в вагоне едем, не выйдешь никуда, а он орет, не замолкает. Так она нажует хлеба с картошкой, завяжет в тряпочку, и вместо соски дает Ванечке этот узелок. Он зачмокает и замолчит. Когда уже подъезжали к Алтаю местные стали приносить нам к поезду кто рассол, кто квас. Потом, когда останавливались, уже стали приносить молоко, картошку, хлеб и сало. И мы плакали и приносящие плакали. Так, понемногу, и добрались до места. Обосновались, сейчас это место называется поселок Ключи. Оно под Славгородом.
- Деда Лёня вспомните, пожалуйста, что-нибудь веселое из детства. Когда вы еще совсем-совсем маленькими были.
- Помню, на мне штаны были все в заплатах.
- Вы бедно жили?
- Да, нет. Тогда все так жили. Бедно, но одинаково. И обидно никому не было, и завидовать было некому. Одежды на детей не накупишься. Там зацепился – выдрал клок, там зазевался – прожег дырку в штанах. Не покупать же каждый раз новые портки (денег-то не было), вот и ладили заплаты. Так скоро штаны становились пестрые-пестрые, как сарафан. И ведь помнишь про каждую заплатку, где и как случилось. А помнишь, потому что от матери за каждую получал такую взбучку!
- И что ж вам такого особенного запомнилось?
- Хлеб помню, как пекли. Мать сажалка булки в печь на капустных листах. Когда пекся – запах стоял на всю деревню. Тогда ведь ели в основном хлеб из ржаной муки. Из белой пекли редко – на Пасху и по праздникам. Для нас, ребятишек, белый хлеб был радостью, ну как для вас торт, что ли. В нашем доме хлеб резал и раздавал за обедом только батька (тятька). Помню, как мать посылала нас за живицей.
- Это что такое?
- Это смола от сосны. Ее жевать можно, как жевательную резинку. Она когда долго на дереве висит, то застывает и становится твердой, а во рту подержишь, нагреешь, она опять становится мягкой. Только долго ее жевать не получится – челюсти сводит. Вот эту живицу мы и собирали. Принесем домой живицы размером с три гусиных яйца, и отдаем матери. Она берет небольшой чугунок, наливает его до половины водой, сверху на чугунок кладет часто-часто мелкие березовые прутики - повдоль и поперек; на прутики укладывает льняную пеньку, а на нее живицу. Потом, вместе с хлебом сажает в печь и этот чугунок: смолка начинает плавиться и, протекая сквозь пеньку и березовые прутики, капает в воду – на дно чугунка. Она становится белой-белой, как молоко и пахнет березовым соком. Мать доставала живицу, катала из нее небольшие колбаски, нарезала подушечками, и оставляла застывать. Такая смолка была гораздо мягче и приятней на вкус.
— Она вас баловала таким деликатесом?
— Иногда. Но в основном она носила эти подушечки на барский двор и меняла на что-нибудь.
— На что, например?
— Да, на что поменяют. Особо запомнилось, когда мать обменяла их на петушок (леденец). Желтый-желтый. Петушки тогда были не такие маленькие, какими сейчас бабки торгуют, а размером со здоровую мужскую руку. Батя его сразу расколол на мелкие кусочки и выдавал потом нам по крохе, как вознаграждение. Сладкого тогда мы вообще не знали, и слаще мороженой картошки ничего не ели.
— А, что-нибудь про барский двор помните?
— Немного. Знаю, у нашего барина было 10 сыновей и 10 снох. Вот говорят, баре все ленивые были – это неправда. Например, у наших бар за каждой снохой значилось какое-то дело. Одна «хлеба печет», вторая «масло бьет», третья «обед творит» четвертая за порядок в доме отвечает и т.д. Все работой заняты были – не сидели, ворон не считали. Еще про хрукт помню.
— Про фрукт?
— Да. Помню, батька вечером, за ужином, рассказал нам о том, что барским снохам пришли по почте, выписанные из Москвы, семена какого-то иностранного хрукта, который отродясь в наших краях не рос. Пришло всего несколько семечек и подробная инструкция по уходу. Те посадили его в большой горшок, как наверно и полагалось по инструкции, - думали, не взойдет.
— Так ваш отец все это сам наблюдал?
— Нет. На полях мужики разговаривают друг с другом, там он и услышал, а потом рассказал эту историю нам. Так взошел этот хрукт, из пяти семян – три проросли. Дальше – больше. Кусты зацвели, завязались плоды, и снохи выставили горшки с растениями на окна, чтобы света кустам было достаточно. Так люди с соседних сел приходили, чтобы посмотреть на эти заморские хрукты.
А когда они начали спеть – вообще паломничество к окнам началось. Я тоже бегал, и не один раз. Соберемся детворой и табуном к окнам. А хрукты висят на ветках: крупные, красные-красные. И вот, мы представляли себе, какие же они на вкус и чем пахнут. Ссорились и даже дрались: каждый свое говорил. Но все сразу согласились, что они если красные-красные, то значит сладкие-сладкие.
Конечно, попробовать их нам никто не дал – завидно было до слез. Тогда ведь никто и подумать не мог, что этот хрукт будет расти в каждом огороде и называться будет – помидор. А, попробовал я впервые этот заморский хрукт только здесь, на Алтае. Я ведь думал, что он сладкий, как мед, а когда попробовал, немного разочарован был. Так я до сих пор помидоры ем только с сахаром. Надкушу и обмакну помидор в сахарницу, откушу и опять в сахар. Вот видишь из детства, как запало, так и на всю жизнь. И ничего тут не поделаешь...
Дядя Леня скончался в возрасте 97 лет в 2000 году, всего лишь месяц, не дожив до своего 98-летия. Человек ушел, а его история осталась. Осталась как крохотный огонек, как частичка истории, которую нужно знать и помнить каждому нынешнему и последующему поколению.