Немного смешного об грустном

Отгрохали — праздник для глаз. Газоны зелёные, корпуса белые, труба квадратная — последнее слово современного архитектурного дизайна. Произнесли речи о пользе международного сотрудничества и заботе партии о народе, разрезали под аплодисменты красную ленточку — торжественно пустили в эксплуатацию ещё один объект семилетки.

Но сам собой покойник ведь в трубу не вылетит. Надо набрать соответствующий персонал.

А это оказалось отнюдь не просто. Смерть — дело житейское, так что хороших кладбищ на всех тоже не хватало. Обычный же могильщик — он вполне соответствует беспечному пьянице из Шекспира, минус поправка на британскую цивилизованность. Он мелкий вымогатель со следами дружеского мордобоя на лице, всем обликом напоминающий, что надо дать ему на водку. И погребальной торжественности на нём видно не больше, чем на еже гагачьего пуха. Напротив: замызганным ватником и лопатой в мозолистых руках он как бы обвиняет клиентов, что он — пролетарий за работой, а они — нарядно одетые бездельники, эксплуатирующие его труд. Это создаёт у посетителей чувство классовой неполноценности и потребность откупиться от справедливой неприязни пролетария могилы. Что последнему и требуется.

Для крематория было приказано набрать приличных молодых людей, желательно со специальным образованием. Управление коммунального хозяйства интересуется — это ж какое такое специальное образование? вы что имеете в виду — духовную семинарию? Отвечают: без дурацких намёков! ну… психологический факультет университета, например… или Институт культуры имени Крупской — это имя, вроде, обязывает знать, как приличных людей хоронят; на худой конец — культпросветучилище, что ли.

Примечательно, что сразу вслед за этим указанием в Университете был открыт психологический факультет.

Ну что. Набрали молодых и интеллигентной внешности юношей и девушек. Положили им зарплату с надбавкой за вредность. В кочегары взяли имеющих свидетельство на право работы в котельных с жидким топливом — бывших инженеров и учителей.

В Ленинградском управлении культуры создали отдел советского обряда. Сочинили тексты прощальных речей — несколько образцов: для заслуженных, для безвременно усопших, по возрастным категориям и социальной значимости. Главлит тексты проверил, отдел культуры Обкома партии утвердил.

И стали принимать население.

И действительно, народ был доволен. Принимают покойников с провожающими — все чистые, трезвые, в чёрных костюмах, не матерятся. Декламируют церемонию с концертными интонациями. Правда, скорби в персонале маловато. Но, знаете, от них тоже нельзя сплошных рыданий требовать, у них работа… скорбь представляет посещающая сторона.

И мзду ведь не принимают, вот что. Ну совершенно в лапу не берут; это у них — ни-ни.

Но мы не только о грустном, мы и о весёлом. У одной престарелой четы случилось огромное и радостное волнение — они выиграли в лотерею автомобиль «Москвич». Они позвали родственников и отпраздновали это событие. До этого у них, у пенсионеров, и велосипеда-то не было.

Радость, как в жизни часто случается, пришла слишком поздно. Потому что муж выпил водки, попел с гостями песен, показал всем выигрышный билет, и ночью умер.

С этим государством не надо играть в азартные игры.

Таким образом жена осталась наследной вдовой. Естественно, ей хотелось сделать для успошего мужа всё, что она ещё могла. И она решила его в торжественной и скорбной обстановке кремировать.

Она сняла с книжки все их небольшие деньги, всем заплатила, везде договорилась, одела его в единственный новый костюм, в котором он вчера буквально пел за столом… И в крематории над ним произнесли печальное и высокое прощание. И тело в гробу бесшумно опустилось вниз, в преисподнюю, чтобы, пройдя бушующий очистительный огонь, вознестись с прозрачным дымом к голубым небесам.

А после скромных поминок дома, поплакав, она поставила на видное место его фотографию и стала мыть пол, протирать пыль и наводить везде порядок… Так и не успели мы, милый, поездить с тобой в собственном автомобиле. Ушёл ты, и зачем теперь мне одной обеспеченная старость.

Кстати об автомобиле. Где лотерейный билет. Она лезет в коробку с документами, но там его нет. В сумочке тоже нет. И в его бумажнике нет. В тумбочке нет, в книгах нет. Нигде нет билета!

Вдова вытирает холодный пот и начинает перерывать весь дом. Все уже летит вверх дном: нету выигрышного билета!!!

На её горестные крики и стоны прибегают соседи сверху и снизу, кто с валерьянкой, кто с валидолом и прочими успокоительными средствами: как убивается… несчастная! Ой, да куда же ты подевался! голосит вдова, да ещё недавно рученьки мои тебя держали, пальчики мои тебя гладили, глазоньки мои насмотреться не могли!.. Душераздирающие тексты.

Они её отпаивают лекарствами, сбрызгивают водой, обмахивают полотенцами, и она рассказывает им сквозь всхлипы свою трагедию. И все ахают и сокрушаются: не может быть!.. он ещё найдётся!..

Вдова обзванивает всех знакомых и родственников, которые заходили в дом на праздник и поминки: простите… вы случайно с собой лотерейный билет не прихватили? Пропал…

Одни жутко сочувствуют, другие немного обижаются, но никто, естественно, не признаётся. Вы что, говорят, нас подозреваете?

Она заявляет в милицию: так и так, пропал лотерейный билет с выигранным автомобилем «Москвич». Нет, никого не подозреваю, но могу перечислить всех, кто мог его взять.

Милиция составляет список её друзей и родни и начинает трясти по одному: вызывает для снятия свидетельских показаний. Все, конечно, отрицают наотрез: не брали, и всё тут.

Таким образом несчастная вдова оказывается без выигрыша, без друзей и без родственников, потому что они унижены и оскорблены: понятно, у вас горе, вы не в себе, но есть же границы… у нас тоже самолюбие, в конце концов.

А средства у неё к существованию — пенсия пятьдесят рублей. И через пару дней, страшно постарев и похудев, она начинает отбирать мужнины вещи на продажу: пару рубашек поновее, зимние ботинки, пальто… И совершенно невольно думает, что вот за новый костюм, в котором его похоронили, дали бы в комиссионке рублей сто. Вспоминает, как костюм хорошо сидел, как муж пел в нем за столом…

И вдруг с невероятной ясностью ей высвечивает, как муж даёт всем по кругу посмотреть лотерейный билет и после аккуратно удвигает его в нагрудной карман пиджака! А перед сном — перед вечным сном!..— повесил пиджак в шкаф. И больше билет она не видела. И карман этот не проверяла — в нём ведь обычно никогда ничего не было.

Задыхаясь от непоправимости случившегося, она впервые за десять лет хватает такси и мчится в крематорий. И там ей выдают урну с прахом.

Она обливает прах немыми слезами и везёт домой. Ставит урну на стол и бесконечно на неё смотрит; шепчет и трясёт головой.


А назавтра везёт собранные вещи в комиссионку. Высидев очередь на стульях, сдает всё на ничтожную сумму. И, сдав, как все женщины, независимо от возраста, положения и семейных обстоятельств, идёт побродить по этому магазину. Поглазеть на тряпки…

Ну, Апраксин Двор большой, барахла много. Из женских залов она переходит в мужские, мечтает, сколько хороших вещей они могли бы купить, если бы не устраивали никакого праздника с выпивкой, а получили выигрыш деньгами… а лучше — взяли машину, и продали её — это тысячи на полторы-две дороже! И свитера теплые, и туфли чешские, и костюмы красивые… интересно, сколько всё-таки наш костюм мог тут стоить? А вот как раз похожий висит…

Смотрит она этот чёрный костюм… похож, только наш был поновее… девяносто рублей. Погодите… ощупывает. Нет, ну точно такой!.. Смотрит брюки: она их сама подкорачивала, и ленточки перешивала… её ленточки! её строчка! Пиджак: пуговицы она пришивала и укрепляла накрест! Господи…

Дрожащими руками она надевает очки и читает бирку. Костюм сдан на комиссию в следующий день после похорон.

Не веря себе и происходящему, она запускает руку в нагрудный карман пиджака и вынимает оттуда лотерейный билет.

Номер она наизусть хорошо помнит. Этот номер.

Продавщица спрашивает:

— Бабушка, вам плохо?

Да сердце что-то… Можно ли посидеть где тут.

Посидела она, отдышалась, упрятала билет в ридикюль поглубже. Глаза бессмысленные, на щеках румянец выступил, и улыбка плавает странная… отвлечённая такая улыбка.

С одной стороны, ей бы теперь с этим билетом бежать подальше от магазина — на всякий случай. С другой стороны, соображение к ней медленно возвращается, и она пытается уложить в голове, как же здесь костюм оказался. И это она у продавщицы спрашивает.

Продавщица пожимает плечами — этим занимается приёмка, нас не касается; а что? А то, что это костюм моего покойного мужа, в котором его как раз за день до приёмки костюма похоронили.

Кого? В чем? За день до чего? Посетители с интересом прислушиваются, остановились. Продавщица меняется в лице и быстро уводит бабушку в подсобку. Наливает ей воды, сажает на стул и звонит в приёмку: поднимитесь сюда быстро, быстренько!

Заходит заведующий приемкой: золотые часы, итальянские туфли, английский костюм. Бабушка повторяет: как это может быть? Он ей: невозможно, вы спутали. Костюм советский, импортный? Вот видите: «Ленодежда», расхожий стандарт, да их тысячи таких. Она: ленточки! пуговицы! Хорошо, предлагает, пройдёмте посмотрим вместе.

Смотрят: нет этого костюма. Сотня висит, а этого нет. Видите, говорит заведующий, вам показалось. Вот чёрный, и вот, и вот… ну? Не этот? Я понимаю, вы в потрясении, такое горе, и вам почудилось… это бывает.

Старушка белеет и пошатывается: понимает, что это был сон наяву, желанный сон… Она лезет в ридикюль — и видит, что лотерейный билет исправно лежит на месте!

В полном ошизении, прижимая драгоценный ридикюль к груди двумя руками, чудом не попав под машину, она прибредает домой. Закрывает дверь на все запоры. Проверяет задвижки форточек и задёргивает шторы. Думает, прячет урну с прахом в тумбочку и закрывает на ключ. И только после этих мер безопасности извлекает из ридикюля сказочный билет, кладёт посреди стола и придавливает уголком утюга.

И сутки боится отвести от него глаза, чтобы он не исчез. Колет себя булавкой и звонит по телефону всем подряд — здоровается и, услышав ответ, вешает трубку: боится, что она сошла с ума. Убедиться, значит, что ей не чудится.

Через сутки успокаивается в каком-то равновесии, вспоминает — и звонит в милицию: спасибо, не беспокойтесь, билет нашёлся.

Следователь: вот видите! Что ж вы, бабуля, это не шутки — всех взбаламутили! А вам известно, что за ложное заявление полагается ответственность перед законом? Где же вы его нашли?

А в нагрудном кармане костюма мужа.

Ну! Что же вы — раньше посмотреть не могли?!

Да как же я могла, он был в магазине.

В каком магазине?

В комиссионном.

Хорошую бы покупочку кто-то совершил, а! Как же вы так невнимательны, сдавая вещи, даже карманы не проверили?

Да я его и не сдавала.

Как? А кто сдавал?

Да я и не знаю.

То есть как?

Да его в этом костюме похоронили.

Что? А?..

Вернее, кремировали.

Подождите, подождите… что-то я не понимаю! А билет кто в карман положил?

Да он сам и положил.

Так, ясно: тронулась бабка с двойного горя. Но у следователя свой интерес: дело закрыть. Приезжайте, говорит, забрать ваше заявление.

Она приезжает: показывает билет, хихикает и плачет. Чудо, рассказывать порывается, Господь явил: билет дал в руки, а костюм забрал обратно. Следователь начинает невольно заинтересовываться: значит, в комиссионке? В какой? А, Апраксин Двор; знаем такой, знаем… Говорите, висел, а потом из приёмки к вам пришли, а потом уже не висел. Так-так; хорошо; возьмите-ка вот этот листок и напишите по порядку всё, что с вами в магазине было.

Следователь отправляет практиканта в Апраксин: переписать там все имеющиеся в наличии мужские костюмы, подходящие для похорон — кто и когда сдавал, кто принимал. А сам дует прямо в крематорий.

А там, в рабочем, так сказать, подвальном помещении видит он интереснейшую обстановку. Оплаканные покойники лежат в стеллаже у стенки, готовые предстать пред Вседержителем нашим в таком виде, в каком и явились на сей свет: безо всяких, то есть, суетных подробностей в виде одежд и гробов.

А у стены напротив сложены аккуратно штабели разнообразных гробов и тючки с одеждой. Приготовлены.

Посередине, в проходе, стоит теннисный стол, и обслуживающий персонал играет на нём в пинг-понг. На вылет. Двое играют, остальные курят и пиво пьют, ждут своей очереди.

А надо всем этим кладбищенским покоем, в довершение картины, летает зелёный попугай и лузгает семечки.

Это, значит, интеллигентные крематорщики наладились всё, что можно, пускать на продажу. Внедрили свой вариант утилизации вторсырья. В порядке посильной помощи текстильной и деревообрабатывающей промышленности. Закон физики: круговорот вещей в природе.

Потом они мотивировали: больно смотреть, как добро пропадает без всякой пользы — а ведь людям ещё понадобится! Вот после этой истории всю первую команду ленинградского крематория и посадили в полном составе.

А комиссионщики, что характерно, отмазались: никакого сговора, никакого краденого, знать ничего не знали, какой ужас!

Да; а ведь хорошее, вспоминают, было качество обслуживания.

Михаил Веллер