Василий Верещагин — художник, что рисует солнце (но все почему-то замечают только отрезанные головы)

Впрочем, публике этот шокирующий реализм, наоборот, нравился, а Мусоргский даже написал балладу по его картине «Забытый». (Картину разозлённый глупыми обвинениями Верещагин сжёг, а балладу запретила цензура).

Третьим недовольным был сам художник. Практически на каждом его полотне множество световых эффектов и яркое солнце, не хуже, чем у французских импрессионистов. Но никто этого не замечает, и нетрудно понять, почему. «Я всю жизнь любил солнце и хотел писать солнце. И после того, как пришлось изведать войну и сказать о ней своё слово, я обрадовался, что вновь могу посвятить себя солнцу. Но фурия войны вновь и вновь преследует меня», — жаловался он.

Свет не видывал такой клеветы на фурию войны! На самом деле Верещагин не просто за ней гонялся — он ездил на войну по каждому поводу. Например, будучи противником складывавшегося в то время русско-французского военного союза (будущей Антанты), написал большой цикл картин про войну 1812 года. Виды расстрела соотечественников наполеоновской солдатнёй или французских лошадей в русском храме вызывали у официальных властей форменную изжогу. И только к юбилею победы над Наполеоном, в 1912 году, эти картины пришлись ко двору.

А ещё Верещагин много писал — в смысле, пером. Почти о каждом своём путешествии он оставил по книге. Но излагает он на редкость путано и бессвязно, так что чтение на любителя. На этом заканчиваем искусствоведческую часть и переходим к самому интересному.

(На фото: В. Верещагин в период окончания Морского кадетского корпуса)

Сначала честолюбивый Верещагин думал стать покорителем водной стихии. С девяти лет он учился на военного моряка в престижном Морском Корпусе и был там одним из лучших. Но, поехав «на практику», внезапно обнаружил, что страдает морской болезнью в тяжёлой форме. Лазить по мачтам и канатам юноше тоже, как оказалось, противопоказано. «Какую хочешь, хоть каторжную, работу справил бы на берегу взамен этой», — признавался он.

Когда ему поручили командовать шлюпкой, на которой надо было пройти всего 20 километров, дело кончилось тем, что он свалился на дно и уже не встал. И хотя ему было стыдно перед окружающими, поделать с собой он ничего не мог. «Всё было безразлично; если бы выкинули в море, кажется, и то бы не протестовал», — писал он. Отплавав по морям чуть больше года, юный гардемарин решил, что хватит мучиться, и вышел в отставку.

Подобных фатальных неудач в жизни Верещагина хватало. Поехал в Париж расписывать фронтон русской церкви — из-за обострения болезни пришлось вместо этого проваляться на курорте. Отдал свой очерк об охоте в редакцию газеты «Голос» — его вернули со словами: «Это такая гадость!» Отправился на Русско-турецкую войну — выбыл из строя ещё до начала активных боевых действий. Из него мог бы получиться чеховский герой, персонаж дюжины слезливых рассказов о бессилии перед судьбой. Но он, к счастью, был человеком совсем иного склада.

(На фото: В. Верещагин — ученик Академии художеств, 1860)

Простившись с морем, Верещагин поступил в Академию художеств. Потом прокатился на Кавказ — ничего такого, просто пейзажи порисовать. Затем в 22-летнем возрасте поехал в Париж учиться живописи у модного тогда художника Жана Леона Жерома. Однако французская Школа изящных искусств оказалась местом весьма грубых нравов. Новичка там первым делом пытались не научить, а проучить. Когда на Верещагина надвинулась толпа юных дарований с намерением связать, раздеть и вымазать краской, он отступил к стене и полез в карман за пистолетом. Дальше ему даже не пришлось размахивать оружием. У почуявших неладное живописцев сработал инстинкт самосохранения, и они оставили в покое странного русского.

А вот чикагские бандиты оказались не столь понятливы. В 1902 году, когда уже состарившийся художник устроил в США выставку-продажу своих полотен, к нему в номер пришли два джентльмена с требованием поделиться. Он избил их и выгнал и, будучи человеком прямого нрава, с удовольствием рассказывал этот анекдот своему 10-летнему сыну.

До того, в 1885 году, в Вене у него возник конфликт с местными церковниками. Кардинал Гангльбауер объявил две картины — «Святое семейство» и «Воскресение Христово» — святотатством. Верещагин язвительно посоветовал ему перечитать Библию, а ещё лучше — созвать для урегулирования разногласий Вселенский собор. Обстановка накалялась. Попы провели трёхдневное покаяние. На выставку пёрли с кислотой наперевес религиозные фанатики. Пресса глумилась: случись эта история пораньше, и художника бы отправили на костёр вместе с полотнами... Наслаждавшийся шумихой Верещагин оставался твёрд, как кремень, и писал молодой жене: «Я переложил револьвер из заднего кармана в боковой — будь покойна».

(Фрагмент картины А. Боголюбова «Атака турецкого парохода миноносной лодкой Шутка»)

С утра пораньше наши герои в компании матросов двинулись в фарватер Дуная. Внезапно, как в песне, навстречу им выплыл огромный турецкий пароход-броненосец. Увидя друг друга в непосредственной близости, противники в первую секунду опешили. Затем Скрыдлов взял курс на корабль, и «Шутка» помчалась на него что было мочи. Турки смекнули, что дело нечисто. И если до этого они были настроены между делом потопить катер и плыть себе дальше, то, перепугавшись, открыли шквальный огонь из всего, что было на борту.

Взрывами «Шутку» болтало из стороны в сторону. Матросы спрятались под палубу, защищённую металлическими пластинами, благодаря чему остались целы. А художник, который во время творившегося безобразия картинно подпирал ногой борт, и его сидевший у штурвала приятель остались на своих местах. Верещагин получил ранение в бедро, упал, но снова поднялся. Скрыдлов получил две пули в ноги, но продолжал держать курс на броненосец. Наконец катер и корабль соприкоснулись. Однако мина, которая должна была взорваться, не сработала — провода оказались перебиты пулями.

Продырявленная «Шутка», сносимая течением, наполнялась водой. Корабль, который они так и не смогли взорвать, всё же прекратил вылавливать мины и ушёл от преследования, а катер, несмотря на понесённый ущерб, благополучно вернулся назад. Скрыдлова, раненного в обе ноги, матросы вынесли на руках, а Верещагин, с пулей в бедре, шёл сам, опираясь на весло.

В госпиталь, ещё практически пустой, наведался Александр II. Увидев Скрыдлова, он поспешил к нему со словами: «Я принёс тебе крест, который ты так славно заслужил!», — после чего положил на грудь лейтенанта знак ордена Святого Георгия. Затем император подошёл к Верещагину и подал руку, заметив, что ему такого креста не нужно. Это была чистая правда. Один Георгий 4-й степени у Верещагина уже был (он заслужил его при осаде Самарканда, хотя вообще-то приехал в Туркестан просто рисовать картины), а дважды одну и ту же награду не дают. Более высокие степени ордена полагались по статуту не за воинские доблести, а за полководческие таланты, которых Верещагин в этом деле не проявил. Впрочем, официальные звания и награды художник в грош не ставил. Он пролежал в госпитале до осени и обратно в расположение армии попал только к третьему штурму Плевны. Там он уже больше в разведку не ходил, главным образом потому, что вообще ходил пока с трудом. Начальство пользовалось этим, заставляя его рисовать карты и схемы…

Когда началась Русско-японская война, Верещагину стукнул уже 61 год — время лечить радикулит, а не сабелькой махать. Но, само собой, художник тут же полез в самое пекло. Он погиб в результате взрыва японской якорной мины, отправившей ко дну флагманский броненосец «Петропавловск» с 650 военнослужащими на борту. Война и море всё-таки добрались до него.

ОЛЬГА ТАБОЛИНА