Илья Резник: «Наши сытые певцы в моих песнях не нуждаются»

Отомстил соседке: написал о ней книгу!

— Илья Рахмиэлевич, давайте немного перенесемся в годы вашей юности: после школы вы, молодой и амбициозный, поступаете в театральный институт. Признайтесь: мечтали быть актером?

— Кем я только не мечтал быть! И нахимовцем, и артиллеристом, и медиком. Даже год работал лаборантом в мединституте — к счастью, меня туда не взяли. Потом четыре года подряд поступал в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кино. Конкурс был 102 человека на место. Но я не сдавался, упорно готовился к поступлению.

— А не было мысли: раз не получается — значит не мое?

— Нет. Тем более что сам Ираклий Андроников, советский писатель, телеведущий, мастер устного художественного рассказа, благословил меня на творчество. Я тогда подрабатывал на «Ленфильме» в массовках и получил эпизод в его киноленте «Загадка НФИ». Как-то встретив Андроникова в коридоре после окончания съемок, попросил его: «Вы не могли бы меня послушать? Хочу в театральный поступать…» Пять часов читал ему отрывки из Блока, Толстого. Когда уходил, Андроников сказал: «Вас примут». Я спросил: «Вы кому-то позвоните?» Он ответил: «Нет-нет, я уверен, что вас примут. Вы готовы». Так и произошло: я поступил.

— Писать стихи начали еще во время учебы в институте?

— Это пришло чуть позже. Мы готовились к дипломному спектаклю «Океан» Штейна. И вдруг мой руководитель курса, Татьяна Сойникова, ставит меня перед фактом: «Резник, будете играть Алешу из ансамбля». Я в недоумении: «Как я буду его играть, если даже на гитаре не умею?» «У вас есть три дня». В общем, выучил пять аккордов, сыграл. А потом в Ленинград приехал Александр Городницкий, наш знаменитый бард, один из основоположников авторской песни в России. Он предложил мне исполнять его песни «Атланты», «Снег», «Кожаные куртки». Я выступал с ним по разным клубам, пел и в «Востоке», где собирались барды. Под впечатлением от их творчества тоже начал сочинять песни под гитару.

— А параллельно писали стихи для детей… В 1969 году в Риге вышла ваша первая детская книга «Тяпа не хочет быть клоуном». О чем она?

— Обо мне, о моем детстве, о собаке, которую зовут Тяпа, о моих друзьях, о соседке. Между прочим, «книжная» соседка списана с настоящей. В коммуналке рядом с нами жила вредная женщина, которая портила жизнь моей бабушке. Я отомстил ей за это: показал соседку в книге очень злой и нехорошей. А вообще детские стишки я начинал писать еще в школе…

— Помните свой первый стих?

— Шуточный: «Дядя Федя съел медведя». У нас был такой «дядя Федя»… Правда, он был никакой не Федя, а Нурлухамед, татарин, но мы звали его дядей Федей. Очень смешной, забавный: гонял нас по чердакам, по крышам. И я придумал такую дразнилку: «Дядя Федя съел медведя, на закуску съел лягушку». И через 60 лет развил это стихотворение в одной из своих детских книг, так сказать, продлил тему.

— Отдельное место в вашем творчестве занимает книга «Мое ленинградское детство». Вы еще ребенком застали блокаду в Ленинграде: неужели эти страшные воспоминания не стерлись со временем из памяти?

— Не стерлись. Я действительно блокадный ребенок. В 1941–1942 годах жил в блокадном Ленинграде. Потом по Ладоге нас отправили на Большую землю, и 1943–1944 годы провел в Свердловске. Книга «Мое ленинградское детство» условно разделена на две части. Первая — документальная, вторая — мои детские стихи, рассказы, которые родились под влиянием блокадного детства.
К Богу привело чудо

— Уже много лет вы пишете молитвы — поэтическое толкование молитв и псалмов православной церкви. Что заставило обратиться к Богу?

— Чудо. В моей жизни случилось чудо. Примерно 20 лет назад молитвы стали спускаться ко мне. Это продолжалось полторы недели. И я их записывал на разных клочках бумаги, газетах, журналах, салфетках. Через месяц осознал: надо же систематизировать эти молитвы, переписать. Но ни одной строчки, ни одной буквы не нашел. До сих пор.

— Значит, восстановить их так и не удалось?

— Удалось! Это тоже необыкновенная история. У меня есть хороший друг, иконописец московский Игорь Каменев. Он живет в деревне и частенько звонит мне, просит прочитать что-нибудь «из своего». Я ему читаю — он пишет. И вот когда случилась вся эта история с пропажей молитв, Игорь снова позвонил мне. Услышал в трубке мой унылый голос и спросил, что случилось. Я объяснил: «Помнишь, ты мне звонил как-то, я тебе читал молитвы? Так вот, они пропали». А он отвечает: «Не пропали, я записал их на пленку».

Я поехал к нему в деревню. Потом послал рукопись замечательному патриарху Алексию и, на мое счастье, он не только благословил молитвы, но и написал небольшое предисловие к ним. Так появилась моя первая такая книжечка.

— После этого в вашей жизни что-то изменилось?

— Да. Полтора года назад в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде в Ялте я принял православное крещение. У меня замечательный духовник — епископ Ялтинский Нестор. Он в какой-то мере и повлиял на мой поступок. А полгода назад в том же храме мы обвенчались с моей любимой Ирочкой. Именно в Нижней Ореанде я написал больше всего поэтических молитв — все они вошли в мой новый сборник, который увидел свет буквально неделю назад. Благословение на него дал Святейший Патриарх Кирилл. Скажу сразу: я не первооткрыватель в этом деле. И Кюхельбекер, и Пушкин, и Ахматова — все они писали стихи по мотивам молитв Русской православной церкви.

— В одном из интервью вы говорили, что не понимаете людей, которые пишут стихи годами. А как пишете вы?

— Ну, если кто-то пишет годами — пусть пишет. Я по-другому устроен. Не оставляю черновики для будущих поколений, не вычеркиваю и не переписываю, чтобы потом говорили: «Смотрите, как он усердно работал. Сколько у него было вариантов»! У меня отбор происходит внутри. Пока не буду уверен, что строка сложилась, я ее не озвучу на бумаге. Я ведь не пользуюсь компьютерами, пишу только от руки и только ночью.

— Вы следите за творчеством коллег по поэтическому цеху? Или вас это мало волнует?

— Если интересоваться творчеством других, сам писать не будешь. Мне достаточно общего впечатления. Я сейчас очень мало читаю, но много пишу. И счастлив, что Господь дает мне вдохновение. Так что ни за кем не слежу, критикой не занимаюсь.

— С годами поэт исписывается. Но вы, кажется, работаете все плодотворнее и плодотворнее…

— Ну что вы, какие годы! Я же еще очень молодой!
Песни теперь пишут по принципу «что вижу, то пою»

— Многие помнят и любят вас именно как автора текстов песен, самые известные из которых «Маэстро», «Вернисаж», «Кабриолет». Наташа Королева не раз говорила, что ее кормит именно ваша «Маленькая страна»… Почему не пишете больше для звезд эстрады?

— Беда сегодня с этими песнями… Вот подумал: в апреле у Аллы Пугачевой юбилей. Я написал ей 71 песню. Это «Маэстро», «Старинные часы», «Делу время» («Эй вы там, наверху!»). Ну напишу я ей 72-ю, и что? Есть масса молодых авторов, которые для нее пишут. Сейчас, к примеру, у Аллы новая песня «Поживи в моей шкуре — то сухой, то блестящей». Это из разряда «что вижу, то пою». Я не могу в этом ряду уже быть. Думаю, что творческий вечер Аллы все-таки спасут наши с Раймондом Паулсом песни.

— То есть новых хитов от вас не ждать?

— Именно с эстрадными исполнителями я больше не работаю. А из того, что написал в крайнее время (люди очень многих профессий, не только творческих, избегают говорить «последний». — Авт.), — «Гимн русскому языку», «Царевна Родина». Ко всему прочему, я, будучи председателем наблюдательного совета движения «Матери России», написал гимн «Матери России». Всем приемным семьям посвятил песню «Крылья аиста». Пишу для детей: они больше нуждаются. А эти сытые наши певцы уже не нуждаются. Они даже спасибо не говорят.

— Думаю, любой исполнитель был бы счастлив спеть песню, написанную на ваши стихи…

— Знаете, как-то мы с Ирочкой приехали к Паулсу на хутор. А там уже была одна известная певица. Мы с Паулсом показали ей 10 наших песен и, не заключая никаких договоров, просто отдали их. Она полгода их промурыжила, а потом позвонил ее директор и сказал: «Вообще-то мы привыкли, что нам дарят песни». А на что тогда мне жить? Они привыкли, что им все дарят, и зарабатывают миллионы. А как мне быть?

Ирина Романова: В итоге она отказалась от этих песен. Когда прочитала стихи, сказала: «Нет, я против этих людей петь не буду. А то больше ничего не дадут».
Муза, смысл жизни, спасительница…

— Рядом с великими людьми всегда находились мудрые женщины, которые вдохновляли их. Как поддерживает вас ваша муза, ваша супруга?

— Ирочка — мой ангел-хранитель. Без нее я и половины не написал бы, а, может, и не жил бы. Где-то два с половиной года назад она меня спасла от гибели. Когда мы ехали в Питер на экономический форум, у меня случилось прободение язвы. Ира стала звонить в Москву. В пять утра подняла нашу подругу Лейлу Адамян, выдающегося нашего гинеколога. Та позвонила коллегам в Питер. Те — хирургам. И я попал в Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет имени Павлова. Там меня спасли замечательные врачи. Своей добротой, сердечностью они напомнили мне белорусов.

Ирина Романова: Добавлю, что мы очень любим Беларусь. Вот приехали сегодня в Минск, вышли из вагона поезда и первое, что услышали: «Такси, такси… Вам куда?» А потом таксист увидел Илью Рахмиэлевича и тут же: «А вас я бесплатно отвезу».

— Ирина, какой Илья Резник в жизни? Подберите пять слов, которые бы характеризовали его как человека.

— Любовь, нежность, доброта, ум и оптимизм. Многие задают супругу вопрос: как выжить в такое трудное время? Сейчас, когда не все просто и у нас, и у вас в экономическом плане, думаю, ему помогает именно оптимизм и вера в Бога.

— Признайтесь: сложно быть супругой творческого человека?

— Вообще говоря, поэт — это человек, который не с нами. Он проводник между Господом и народом. Творческий человек не должен думать, как оплатить квитанцию и где взять чистую рубашку. Я с радостью беру на себя все эти заботы. Также тщательно слежу за здоровьем супруга. Вот уже 20 лет Илья ежедневно проплывает в бассейне километр, не пьет и не курит.

— Илья Рахмиэлевич, назовите вашу самую главную ценность в жизни.

— Моя Ирочка…

Ирина Романова: Илья все время отшучивается. На самом деле приход в веру, любовь к Господу — самая большая ценность в его жизни…