Дети перестройки: проваленное поколение

Посвящается моему брату Артёму

Дума и бездумье
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно.

Лермонтов посвятил свое стихотворение «Дума» судьбе поколения 1830-х годов. Стихотворение наполнено разочарованием и тяжелым предчувствием. «Прах наш… потомок оскорбит презрительным стихом», – заключает поэт. «Дума» вызвала множество отзывов современников, она бурно обсуждалась. Одни восхищались ею, другие выражали надежду на то, что предсказания не сбудутся, третьи, как Белинский, считали содержащийся в ней пафос безнадежности субъективным, мечтательным.

Такие же бурные обсуждения шли в XIX веке и вокруг темы русского будущего. Сторонники самодержавия, народники, анархисты, нигилисты, религиозные мистики… Интеллигенция бурлила, мучаясь от несовершенства происходящего и пытаясь понять, как же «избыть его печали».

Вряд ли кто-то будет всерьез отрицать, что сегодняшнее положение России — смутное и тревожное. И что к нашему поколению, находящемуся сейчас в том же возрасте, в котором Лермонтов писал «Думу» (24 года), напрямую относятся слова поэта: «Его грядущее — иль пусто, иль темно». Грядущее тех, кто родился в 1980-е годы и в начале 1990-х годов и достиг совершеннолетия в 2000-е годы, очень темно, и неизвестно, сможет ли это поколение спокойно состариться, хотя бы и в бездействии.

Между тем никто ни в 2000-е годы, ни в 2010-е не только не написал о нём стихов, но даже и не заявил такую тему, как портрет этого первого постсоветского поколения и его судьба. Каковы специфические условия психологического созревания этого поколения, и как они отпечатались на нём? Каковы его устремления, как оно видит страну и мир? Каковы его отношения с предыдущими поколениями, чем оно от них отличается? Вопросы эти не поднимаются, и вокруг них — такой вакуум, как будто бы этих вопросов просто не существует. Между тем, именно в ближайшие годы определится, окажется ли наше поколение исторически недееспособным, «промотает» ли оно себя (и этот, весьма вероятный, сценарий внушает ужас), или сможет принести пользу стране, миру и оставить надежду и веру своим детям и внукам.

Сложилось так, что, с одной стороны, поколение наших родителей, появившихся на свет в 50-е — 60-е годы, отделила от нас стена колоссального непонимания и они не могут судить о нас содержательно. И, с другой стороны, сами мы как поколение оказались лишены какого-либо самосознания, переживания себя как исторического целого и языка, позволяющего вести настоящий разговор о сегодняшней России и обо всём, что в ней есть, в том числе и о нас самих. В лучшем случае кто-то из нас может говорить о прошлом. Поразительно, но нигде в России я не видел ни одной попытки со стороны кого-то из представителей молодёжи хотя бы порассуждать на темы, касающиеся нашего поколения в целом. Этих тем как бы не существует. Но в реальности они есть.

Правда о нас начинается с правды о перестройке. Мы — дети перестройки, даже те из нас, кто родился раньше 1985 года и позже 1991. Потому что перестройка была замыслена раньше 1985 года политически и не закончилась в 1991 году в духовном смысле.

Прежде чем совершиться, перестройка медленно созревала в советском руководстве и советском обществе и, совершившись, долго ещё бушевала в умах после крушения СССР. Время, когда мы рождались, было временем перестройки. Время, когда наши родители воспитывали нас, детей, было временем перестройки. Время, когда мы шли в школу, было временем перестройки. Можно сказать, что время перестройки нас и породило.

Чем же была перестройка, если глядеть на неё из современности, из российского 2018 года, причём глядеть прямо, безо всяких условностей? Она была одновременно политической спецоперацией и духовной катастрофой.

С политической точки зрения перестройка была результатом отречения советского руководства от коммунистического проекта и представляла собой процесс сознательного разрушения этим руководством управляемого им государства. Почему произошло такое отречение — вопрос отдельный и непростой. Но любой, кто беспристрастно и честно обращается к истории, найдёт, что русский народ поддержал коммунизм (иначе не было бы победы красных в Гражданской войне), что именно под коммунистическим знаменем в России была достигнута колоссальная мобилизация и было совершено много героического, что именно в условиях господства коммунистической идеологии мы стали сверхдержавой. И что возможность строить коммунизм была оплачена огромными жертвами.

Однако коммунистическая вера была потеряна, и после этого страна была разрушена собственным руководством. Часть этого руководства, представленная в основном элитой спецслужб, считала, что Россия, отделив от себя Закавказье и Среднюю Азию, должна стать буржуазным национальным государством, подобным европейскому, и в конце концов соединиться с Европой в единое мега-государство — от Лиссабона до Владивостока. То есть эта часть, по крайней мере, думала о государстве.

Но ещё большая, решающая часть руководства страны, по-видимому, не имела никакого определённого проекта будущего, и думала не о будущем страны, но о себе.

Наверняка многие из тех, кто читает эти строки, представляют себе современное состояние русского села. Если называть вещи своими именами, то сегодня русское село практически полностью уничтожено. В некоторых районах центрального региона или северо-запада можно наблюдать следующее явление: до семидесяти-восьмидесяти процентов сёл и деревень, отмеченных на картах и в атласах, продаваемых в магазинах как актуальные, не существуют как населённые пункты. В каких-то случаях там стоят пустые дома, иногда есть жалкие остатки этих домов, но часто не осталось уже совсем ничего. Сохранилось либо то, что находится на транспортных артериях (автомобильных и железных дорогах), либо крупные сёла и посёлки, станицы, либо отдельные точки, которых коснулись какие-то особые обстоятельства (дошли субсидии, попали под правительственные программы и так далее). Несколько отличается ситуация в ряде национальных республик.

Этот деградационный процесс является беспрецедентным. Урбанизация, массовое переселение в города происходило по всему миру, но всякий, кто ездил по Европе или Азии, знает, что ни там ни там нет на данный момент картины тотального вымирания села, полного опустения сельской местности.

Можно было бы подумать, что этот процесс является частью общего упадка, наступившего с гибелью Советского Союза. Однако это не так. Подавляющее большинство сёл и деревень опустели и начали разрушаться ещё в советский период — в 60-е–80-е годы.

Советское руководство не могло не понимать, чем чревато такое разрушение. Дело здесь не в снижении показателей сельского хозяйства, которого тогда не произошло. Дело в гибели уклада.

Ушла в небытие огромная жизнь, которою жили многие и многие поколения русских людей ещё задолго до советской власти. Ключевые параметры этой жизни — тяжёлый физический труд, религиозность и фундаментальный общинный коллективизм. Эта трудная крестьянская жизнь формировала человека определённого склада, обладающего колоссальной внутренней силой. Его образ часто воспевала русская литература, живопись, музыка. Многие героические деяния русской истории сделаны этим человеческим типом. Именно благодаря свойственной ему выносливости и одухотворенности мы выдержали тяготы Великой Отечественной войны.

Советское руководство не могло не понимать, что исчезновение села есть не экономический, а общественно-исторический процесс, основная суть которого — исчезновение этого человеческого типа. Смог бы человек этого типа, если бы он не исчез, допустить крушение государства в перестройку? Был бы он безучастным наблюдателем этого крушения, каковыми было большинство советских граждан в тот момент?

Я говорю об этом не для того, чтобы быть почвенником или выступить против урбанизации и прогресса. Меня интересует только то, что в действительности произошло, и что необходимо понять для того, чтобы понять происходящее сегодня с нами.
Скажут, что урбанизация была неизбежна, и что началась она раньше, в 1930-е годы.

Но ведь в 30-е годы параллельно с урбанизацией была создана уникальная форма сельской организации — колхоз. На алтарь создания этой формы были принесены большие жертвы. Но она позволила, во-первых, обеспечить рекордный темп развития экономики, без которого невозможна была бы Победа, а во-вторых, сохранить этот крестьянский уклад, без которого Победа тоже была бы невозможна.

Скажут, что урбанизация на Западе в конечном итоге тоже привела к исчезновению традиционного уклада.

Но там на место этого традиционного сельского человека пришёл такой городской человек, который обладал своей специфической жизненной силой. Эта сила была замешана на индивидуалистической буржуазной нравственности, которая, быть может, и не близка нам по духу, но значение которой мы не можем отрицать.

А что произошло у нас? Во что превратился наш крестьянин, перебравшийся в город, каковы оказались его новые ценности? Он превратился в мещанина, а ценности его оказались потребительскими. И он молчаливо поддержал перестройку и распад страны.

Советское руководство в 60-е, 70-е и 80-е годы проиграло город. Оно сделало его комфортной средой обитания, насытило удобной инфраструктурой, организовало транспорт и сферу услуг. Но оно проиграло его в духовном смысле, не сумев создать цельный, ценностный, полный жизненной силы тип городского человека. И самое главное заключается в том, что оно не хотело его создавать.

Предположим, действительно, в то время из-за объективных тенденций урбанизации гибель этого старого крестьянского уклада стала неизбежной. Я убежден, что это не вполне так, но предположим. Вы ликвидируете его — так создайте новый большой уклад, не менее жизнеспособный! Из кого его можно было создать, примерно ясно. Из научно-технической интеллигенции, достаточно тогда многочисленной и небезразличной, много думающей о будущем. На сегодня уже несколько авторитетных западных исследователей (Тоффлер, Белл и другие) заявили о том, что будущее — за экономикой знаний, в которой наука становится главной производительной силой, так, как в предыдущую эпоху ею стала индустрия. В Советском Союзе существовали уникальные образования — наукограды, в которых начинала отрабатываться буквально эта же модель и которые можно было во что-то дальше развивать.

Однако задав такой приоритет развития, советская и партийная номенклатура рано или поздно должна была поделиться властью с формирующейся передовой интеллигенцией. Этого она не хотела допустить.

Именно поэтому она настойчиво противодействовала предложениям по усовершенствованию планового управления хозяйством с помощью вычислительной техники. В течение многих лет в 60-е и 70-е годы бюрократия раз за разом отторгала и забалтывала проекты автоматизации управления хозяйством выдающегося кибернетика академика Глушкова. Тем самым была погублена и кибернетика, в которой у нас были большие перспективы (первый персональный компьютер был создан именно в СССР), и плановая экономика.

Переход к рыночной экономике был решением номенклатуры, переставшей верить в коммунизм и отрекшейся от него, поскольку был для неё лучшим и единственным гарантированным способом сохранить власть.