Как живёт-выживает глубинный народ России?

Однажды в ходе бурного публичного спора с главой Счётной палаты Алексеем Кудриным мэр Москвы Сергей Собянин обмолвился, что в европейской России живут 15 миллионов человек, которых особо пристроить некуда — работы вокруг никакой. Значительная часть этих людей работает на вахте: по 4 месяца добывает нефть на Севере или водит фуры по российским колдобинам.

Вот, к примеру, в деревне на Псковщине живут Игорь и Макс, мужики 40-45 лет. Дети у обоих выросли и уехали в Псков и Петербург, а мужикам с жёнами на природе нравится. Руки у обоих золотые: и печку сложить могут, и фундамент поменять, и квартирный ремонт любой сложности потянут. Возьмут заказ в Москве или Питере, ударными темпами его исполнят и кайфуют дома, пока деньги не кончатся: кино смотрят, рыбачат, баньку топят. Иногда в Прибалтику мотаются: что-то купить, что-то продать. С государством у них никаких отношений: ни оно им, ни они ему.

У государства на таких зубы крошатся. В Омской области власти удумали было обложить вахтовиков специальным местным налогом. И народ стал выписываться в соседние субъекты — к родственникам или друзьям. Не каждый гордящийся народовластием американец согласится прописать в своём доме брата жены с тремя детьми, даже если в Америке и нет института прописки. А у россиянина это в крови — не дать государству пустить частному человеку кровь.

Кое-где чиновники всерьёз исполняют абсурдный приказ брать в школы детей только по прописке: из дома №8 по улице Ленина — можно, а из №9 — нельзя. Но неужели русский человек не договорится с кем-то, кто прописан «где надо»? Ведь для него дело принципа — продать знакомому свой автомобиль без официального оформления, по доверенности, чтобы не унижаться в очередях и не платить за разные дикости — замену номеров, новый техосмотр, новую страховку и т.д.

Если у американца угнали автомобиль, он двух секунд думать не будет — наберёт 911. А россиянин почешет тыковку. Что ему даст полиция, у которой раскрываемость автоугонов — стабильно 2-3 процента? Даже в цивилизованном Петербурге на похищении машин регулярно ловят офицеров-силовиков. К примеру, подполковника полиции Евгения Прохорова посадили на 7,5 лет лишения свободы за создание группы угонщиков: один — ворует ключи, второй — саму машину, третий — её перегоняет. А через два года похожую схему вменили следователю Ольге Толоконниковой.
Так какой смысл просить у таких людей помощи? Россиянин скорее попробует через каких-нибудь гангстеров выйти на угонщиков, и с ними напрямую всё решить. Или просто подождать, когда ему же предложат угнанную тачку за треть цены. В США на рожон лезут только герои фильмов с Джейсоном Стетхэмом, а у нас — любой инженер. Нельзя утверждать, что так правильно поступать, но это взрослое решение человека при существующих правилах игры.

Полицейских не любят, вероятно, нигде в мире, но в России к их коррупции относятся именно как к системе. Самый законопослушный человек может оказаться в застенках с обвинением в хранении наркотиков или в каких-нибудь экономических нарушениях. Как «западло» не дать в долг на похороны, так россиянин обязательно поможет выкупить из полиции сына знакомого, «который с кем-то подрался и ему светит срок». Такая просьба никого не удивляет, хотя в Америке звонят не друзьям, а адвокату.

В целом, в России лучше всего приживаются проекты, организованные как семья. Но чтобы тебе помогли найти работу после 40 лет или приглашали на шашлыки, нужно самому быть доброжелательным, лихим и компанейским, а не смаковать одиночество в коттедже из 12 комнат, не зная, как зовут соседей. И хотя социологи фиксируют высокий уровень недоверия россиян друг к другу, речь не идёт о своих, знакомых людях. Равно как и большое количество разводов ничего не говорит о кризисе семейных ценностей. Скорее наоборот: именно близких, а не членов правительства, собирается защищать и спасать россиянин, когда его спрашивают о возможной войне.

Власть могла бы использовать это свойство подданных в мирных целях. Дать им больше экономической свободы, создать условия для заработка, обуздать разного рода опричников. Но она идёт совсем другим путём: затягивает народу гайки, отдаёт его в кормление. Потому что знает: какой бы мизерной ни была пенсия у бабушки Маши, ей помогут выжить дети или соседи. А если обрезать россиянам возможности легального заработка, они всё равно что-нибудь придумают. Но будут при этом зависимы от власти.

«Мозгократия» неоднократно рассказывала о мире Русского Севера, намекая, что если где-то и сохранилась подлинная хрестоматийная Русь, то скорее в этих краях. Любопытно, что и маститый режиссёр Андрей Кончаловский именно в Кенозерье (юг Архангельской области) нашёл народного героя для своего фильма, выбрав его из полусотни других самородков со всей страны. В 2013 году фильм «Белые ночи почтальона Тряпицына», где в главной роли — местный разносчик писем, получил «Серебряного льва» (главный режиссёрский приз) на 71-м Венецианском кинофестивале. А потом и российского «Золотого орла». Тряпицын и сегодня живёт в Кенозерье, открыт для журналистов и просто желающих поболтать за жизнь.

В кино его герой бежит в город от тоски и безнадёги, а реальный Тряпицын, став знаменитостью, внутренне не изменился и уезжать не собирается. Разве что женился на продавщице Ирине, матери трёх детей, и стал главой местной пожарной охраны.
Недавний почтальон рассказывает, что интернет его профессию ещё долго не отменит:

— А налоги на землю? А пенсии? Газеты выписывают некоторые. Переводы приходят. Летом развозил это всё на моторке, зимой на санях. Радиус — километров 45-50 на моём участке. Зимой в каждой деревне почти пусто, у нас в родном Косицыно всего три человека осталось. Тут работы нет, но все как-то приспосабливаются, живут своим хозяйством. Тюкаем топором что-нибудь. Вон у товарища из Питера дом сгорел — мы строим. Кто-то на такси работает — там семь тысяч заработка, на это разве проживёшь?

На новый пожарный пост, которым нынче руководит Тряпицын, область выделила 18 миллионов рублей.

— Но что-то с ними случилось. Может, финансирование прекратили? Оттого мы сами после работы строили. А когда закончили, получили премию по 7 тысяч и благодарность, — вспоминает бывший почтальон.

В жизни он был столяром, слесарем, стропальщиком, дорожным рабочим, монтажником, механиком. Не скрывает, что выпить любит и проблемы с этим делом у него были. Если бы не Кончаловский, его скорее всего в живых бы не было:

— ​Съёмочная группа уехала, а у меня к декабрю ни с того ни с сего потянуло сердце. Пульс слабый — ​чуть ли не 50 ударов в минуту, давление низкое. Пошёл к врачам. Послали ставить кардиостимулятор: «Быстро не выйдет. Очередь. Придётся месяц-второй-третий потерпеть». А девчонки из группы прознали и сказали Кончаловскому. Буквально через день позвонили врачи из Архангельска, из клиники: «Приезжайте».

В одном из интервью Кончаловский заметил, что люди на Севере «живут в апокалиптический период». Участковый в Кенозерье один на 35 населённых пунктов, раскинувшихся на 160 тысяч квадратных километров. В ходе полицейской реформы наверху решили, что для державы важно сохранить 400 генералов, но заместителя «Анискина» содержать слишком дорого. И сократили. А если не найти нового почтальона, рухнет жизнь в десятках уцелевших деревень. Вроде бы, какая мелочь — найти почтальона. Но это должен быть человек, не только способный в мороз отмахать 30 километров на «Буране», чтобы отвезти какой-нибудь бабушке налог на имущество, но и регулярно противостоять соблазнам потратить чужие пенсионные деньги.

На Севере до сих пор радуют глаз двухэтажные терема по 30 метров в длину. Здесь испокон века хозяин строился, где и как ему удобно. Чтобы не ходить в суровые зимы в сарай, всё жизнеобеспечение заводили под одну крышу — и амбар, и баню, и свинарник. Крестьянину не было нужды ни к кому бегать за разрешениями. Дореволюционный этнограф Владимир Насоновский пишет про поморский характер: «Это не мужик, а князь. Ни иго татарщины, ни иго крепостничества, ни иго удельного чиновничества не исковеркало его души. В нём нет и признаков лукавой хитрецы и подобострастия, свойственных крестьянам остальной Руси по отношению, например, к чиновному люду: с последним помор снисходительно деликатен».

Поморский менталитет начинается с огромного уважения к себе и к соседу. А сегодня мужику ничего нельзя — ни охотится, ни рыбачить, ни строить, как ему нравится. На всё нужен миллион разрешений. И люди стали уезжать. Население Архангельской области, три десятка лет назад насчитывавшее чуть больше полутора миллионов человек, сегодня усохло до 1 миллиона 129 тысяч — на четверть.
Однако в целом Русский Север даже после страшных военных потерь не только не обезлюдел, но и втрое увеличил численность населения к довоенной. Построили космодром в Плесецке, базу Северного флота в Северодвинске, гигантские Севмаш и Северсталь, а продукция промышленности в 14 раз превысила по стоимости сельскохозяйственную. Даже при неэффективной плановой экономике людям удалось сохранить свой уклад. И власть худо-бедно понимала, что таких людей лучше беречь, потому что никакие супер технологии в Арктике не будут работать, если народ забудет слово «надо».

Две трети территории России приходится на труднодоступные районы. Как бы они осваивались, если бы все без конца жаловались на начальство? Северные территории оживают, как ни странно, зимой, потому что в отсутствие дорог отсюда не вывезти лес и не снабдить население необходимыми товарами. И только встанет метровый лёд на реках, начинают формировать зимники.

Каждые 50 километров должен быть линейный дорожный пункт, где водители могут попить чайку, каждые 150 — дорожно-ремонтные участки. Но это всё в теории, которая не везде переходит в практику. Дальнобойщик Анатолий Хайкин рассказывает:

— Бывает, что всё обустройство — тягач трассу пробил, а дальше уже мы её и раскатываем. Поскольку на зимниках почти нет заправок, я должен заправиться под завязку, хотя машину с лишним весом на подъёме может понести назад. Если фура свалилась с подъёма, помощники из тех же водил помогут вытащить её на трассу. Но это при минус 40 градусах, а при минус 60 те же люди могут её спихнуть на обочину, чтобы не мешала.

Водилы, как правило, из небогатых городков, где с работой туго. Если есть своя фура, то зимние заказы — едва ли не единственный способ нормально прокормиться. Хотя серьёзный ремонт требуется после каждого рейса, машины почти никто не страхует, потому что страховку получить нереально. Самый длинный в мире ледовый автозимник проходит по замёрзшему морю на 120 километров от Певека до села Айон. Кто там тебя оформлять станет? Страховой агент в галстуке приедет?

Но людей на снежной трассе держит не только солидный барыш. Настоящая русская жизнь — рядом с опасностью, а герои и подлецы быстро проявляются в поступках. На мелочи, вроде 10-часового стояния перед подъёмом, не обращают внимания. Подумаешь, вернулся домой на барже в июле вместо апреля. Спасибо, что живой!

Иногда кажется, что русская формула выживания кроется в том, что от сопротивления среды только возрастает желание сделать своё дело хорошо.

Вот карельский предприниматель Вадим Маркелов, который под гнётом проверяющих структур из страны так и не уехал. У него любимая пословица: «Умирай, но хлеб сей». А ещё он не теряет надежды:
— Рано или поздно ресурсы у государства закончатся.  Возможно, на очередном падении нефтеносителей власти перестроят свою политику по отношению к нам, производственникам. Надо спокойно заниматься своей работой, барахтаться — а там как карта ляжет.

И Маркелов с таким мировоззрением далеко не один. Где-то люди сами построили дорогу, где-то вся деревня по очереди опекает 90-летнюю бабушку. Каждый второй провинциальный храм восстанавливали всем миром и бесплатно. Во многих деревнях есть один-два мужика, на которых всё держится: и фундамент поправить, и волков перебить, и колонку с водой починить. Они могут и не любить слово «энтузиасты», но как их ещё назвать, если помогая, не тянуться за возвратом. Хотя легко могут послать просителя: мол, тебе надо — сам и делай.

Сегодня не каждый видит смысл вкалывать до посинения, чтобы потом инвестировать и разбогатеть. Слишком у многих есть подозрения, что разбогатеть не дадут, и вообще, лучше государству на глаза не попадаться. У специалистов это называется «плохой инвестиционный климат».

В начале 2000-х в Высшей школе экономики насчитали 17-18 миллионов человек, не платящих налоги, а в Росстате говорили про 15. Сейчас вице-премьер Ольга Голодец не понимает, где и как заняты аж 38 миллионов трудоспособных россиян. В действительности эти 38 миллионов — люди, лишённые стимула заниматься налогооблагаемой деятельностью вследствие всех тех институтов, которые государство же и породило.

Однажды я побывал в рыбацком посёлке в дельте Волги, где все поголовно браконьеры. Однако мне без проблем рассказали и показали базовые премудрости бракушного (браконьерского) ремесла. Где омерта, где колумбийский галстук? В риторике столоначальников корень всех бед — рыбак, переходящий ночью на сторону зла. Но тогда рыбацкие деревни должны выглядеть как Сен-Тропе. Взять для сравнения цыганских наркоторговцев: в любом городе за обвинениями в их адрес присутствуют косвенные доказательства – трёхэтажные неприступные особняки. А в дельте Волги — в основном полуживые крестьянские избы. Для защиты от наводнений и подмывов — нелепые молы из строительного мусора и старых шкафов. К ним по воздуху (так дешевле, хотя и выглядит страшно) проведён газ, дороги дикие. Так живёт «рыбная мафия»? Отсюда многие хотели бы уехать, но не за каждый такой дом дадут хотя бы комнату в Астрахани. А в доме часто живут несколько поколений людей.

Рыбак Валера объяснил:

— Браконьеры нужны чиновникам, чтобы скрыть собственные заработки. Мы же вынуждены рыбу за две копейки продавать. Сами же катаем осётра в банки известных производителей. А куда деваться — семьи надо кормить! Три четверти рыбоперерабатывающих предприятий региона точно работают на браконьерской рыбе. Как это понять? Да очень просто: если квота меньше 180 тонн, заводик не может быть рентабельным на законных основаниях. А он живёт и процветает. Рестораны официально покупают по 10 кило севрюги на месяц, а у них каждый день в разы больше съедают. Нам достаются крохи с этого стола.
Мы видим знакомую ситуацию: член областного правительства как госслужащий заинтересован в том, чтобы рыбный бизнес был организован цивилизованно и до местного бюджета доходили хоть какие-то налоги. Но как члену группы интересов ему выгодно, чтобы десятки тысяч людей были вовлечены в этот бизнес нелегально. Тогда как субъекты рынка они находятся в зависимом положении: товар-то у них криминальный, и они не могут просить за него высокую цену или отстаивать свои интересы в суде. Более того, им нужна «крыша» той же группы интересов. Был случай: астраханская полиция нашла в городской черте обливной остров на реке Кривая Балда, к которому браконьеры сделали дорогу, поставили две времянки и шлагбаум с замком. Они настолько оборзели без коррупционных связей?

Мужики купеческого склада вынуждены связываться с криминалом — вот что грустно. Для переправки сигарет из России в Прибалтику стали использовать беспилотники. Рассказывают, что рыбопромысловые суда в море перекидывают контрабандный товар друг другу. Будто бы существуют даже самодельные торпедные аппараты, способные запустить груз к берегу, минуя все таможни.

Бедность и отсутствие работы сделали этих людей исключительно проворными и креативными. И нет сомнений, что способности помогли бы им сделать карьеру на госслужбе или в инновационной компании. Вот если бы в их районах имелась подотчётная населению администрация, избираемая в ходе честных выборов, а налоги распределялись таким образом, чтобы властям было выгодно поощрять открытие новых предприятий! Тогда заработанное на рыбе или контрабанде имело бы смысл копить и инвестировать тут же, около дома.

Но в реальности дома производитель на виду у контрольно-надзорной машины. Он уходит в города, где проще затеряться. И там ему прямая дорога в гаражи. Житель Владимира обрисовал картину:

— В нашем гаражном кооперативе 300 боксов, и половина из них используется для заработка. В одном боксе собирают мебель, во втором делают краску, в третьем — стеклопакеты. Один гараж даже переоборудован под кафе, чтобы ребята могли нормально питаться в течение дня. Выйти из тени? Зарегистрироваться? Да ко мне тут же слетится пятнадцать комиссий, проверяющих всяких, которые хотят одного — урвать с меня денег. Я лично музыкальными инструментами занимаюсь, в месяц получается 30-40 тысяч в лучшем случае. Мне же на хлеб и воду не останется! А так мы ментам местным скидываемся понемногу и живём спокойно вот уже 20 с лишним лет.

В Москве или Петербурге в гаражах обычно просто хранят автомобили, а в Самаре над каждым гаражом — печная труба. Потому что это мужская территория, где мужик работает, пьёт водку и куда приглашает женщин. Расследование причин серии неудачных пусков российских спутников ГЛОНАСС привело следствие в такие вот гаражи «электронного пояса» Поволжья. Именно отсюда предприятия Роскосмоса получали значительную часть элементной базы. С одной стороны, это обернулось крайне высокими для космической отрасли 7 процентами неудачных пусков за год. С другой — остальные 93 процентов запусков благополучно вышли в космос и вывели на орбиту спутники. И в этих спутниках наверняка есть электроника гаражного производства. В России её неоткуда больше взять, а российский мужик выручает и свою семью, и государство, как умеет.

(с) Денис Терентьев, "Мозгократия"